Иосиф Грозный (Историко-художественное исследование) - Никонов Николай Григорьевич. Страница 16

Набиралось больше половины делегатов с решающим, не меньше — с совещательным, меньше всего — «гостей». Гости были рады приему!

Из всех, голосовавших «против», «предусмотрительный» Ягода убрал лишь свою фамилию, фамилию Тухачевского и нескольких ближних, «своих».

— Конечно… Могут быть небольшие неточности, но в целом список верный…

— Всо… Идитэ… — сурово отпустил Ягоду Сталин и, глядя на щегольские его сапоги, синие галифе, гимнастерку с новенькой портупеей, прицельно прищурился в сутуловатую спину полнеющего палача.

Желтые ногти Сталина чуть постукивали по столу, пальцы чуть-чуть дрожали. Нервы. После этой истории с голосованием Сталин с трудом сдерживал рвущуюся наружу ярость. Когда вождь гневался, лицо его белело, знаки оспы четче выступали на щеках и подбородке. Иногда он как бы растерянно трогал левое ухо, где была заметная родинка, — пытался успокоиться. Сталин не в духе, если был один, даже подчас фыркал, точно рассерженный кот. О, это его сопение и фырканье! Лишь близкие женщины понимали его значение: Сталин мог и ударить, и пнуть — темперамент холерика в таких случаях перевешивал разум.

Пробежав сверху вниз список Ягоды, Сталин вышел из-за стола, выколотил трубку в мраморную пепельницу, продул и снова набил оранжевым стружевом «Кепстэна», но не стал раскуривать, а, отложив в сторону, еще раз внимательно перечитал список. Потом он достал из стола исписанную своим твердым, размашисто наклонным почерком бумагу, где было также триста фамилий. Этих он вычислил вчера сам, пока бумага от Ягоды не была подана.

Сличая оба списка бегающими вправо и влево зрачками, Сталин удовлетворенно убеждался: почти все сходилось. Вот как нужно знать своих «друзей», вот как надо им доверять. В его списке были, однако, еще и сам Ягода, Бухарин, Тухачевский, Орджоникидзе, Якир, Уборевич и — Киров.

Сталин снова хотел взять трубку, но, подумав, позвонил Поскребышеву и опять сел за стол. Когда лысеющий, рябой Поскребышев встал у стола, Сталин, держа трубку в левой руке, уже совсем спокойно, неторопливо сказал:

— Мнэ нужьно… настоящий… и… полный список. Нэ этот… — указал трубкой на список Ягоды.

Поскребышев молча вышел и так же молча вернулся. Теперь уже ТРИ списка лежали на столе, и третий был составлен по донесениям его собственной разведки. Там было еще десятка полтора фамилий, и среди них: Орджоникидзе… Енукидзе… Тухачевский и — Ягода, Генрих Григорьевич…

Поскребышев вышел.

А Сталин удовлетворенно склонился над разложенными перед ним бумагами. Предстояло очень важное дело. Вычислить, добавив к этим спискам новые имена, свою политическую, а может быть, и физическую гибель, гибель ИДЕИ (так думалось ЕМУ) и страны, которую он уже всерьез считал собственной и пожизненно ему подчиненной.

Историки, политологи, «кремленологи» и вообще всякие исследователи «феномена» Сталина пытаются усложненно искать истоки его деяний, подходящих под термин «преступление», в психических отклонениях, уголовном прошлом: садизме, антисемитизме, грузинском национализме и пр. И все забывают простое И ГЛАВНОЕ: ВЛАСТЬ И ЖАЖДА ЕЕ СОХРАНЕНИЯ — вот единственный и главный постулат сути жизни и всей деятельности Сталина… И только ли ЕГО одного? Разве не так же цеплялся за жизнь и власть Старик? Разве не так исходил бешенством лишенный этой власти Бронштейн? Разве не так готовы были вывернуться наизнанку, лишь бы сохранить жизнь (и власть!), все эти Зиновьевы, Каменевы, Радеки, Бухарины — далее можете продолжать сами, вплоть до каждого городского, районного ли «вождя»…

«Гады! Изверги! Перевертыши! Прохвосты! Все выкормыши Старика и этого Иуды — Троцкого! Подождите!! Скоро всех вас достанет моя рука!» — так думал Сталин, составляя теперь ЧЕТВЕРТЫЙ список делегатов, который и стал позднее расстрельным списком, и не секрет теперь, что три четверти делегатов этого памятного съезда оказались в нем…

Теперь Сталин еще больше убедился: «Кругом враги! Никому нельзя доверять! Льстецам — особенно!» И опять стояли в уме слова матери: «Если человек тебе льстит, подумай, что он хочет у тебя украсть!» А у него намеревались украсть самое главное: ВЛАСТЬ и ЖИЗНЬ!

Ягода скрыл себя и Тухачевского, скрыл Енукидзе! Разведка доносила: Ягода, Тухачевский, Енукидзе тайно встречались в лесу, а также на даче Тухачевского… Я-года! Ах ты, тварь! И этот Тухачевский на съезде только что с трудом скрывал свою ненависть, хвалил вождя сквозь зубы… А этот старый развратник, ебун Енукидзе! Это они самодовольные посредственности — так называл когда-то Троцкий Сталина… Ну, погодите!

Недавно Сталин сменил вдруг добрую половину личной охраны и всю ее подчинил Власику. В Зубалово ездить внезапно перестал. Из всей зубаловской обслуги в Кунцево перевели только Валечку Истрину. (Разведка донесла, что в Зубалово повадился ездить Ягода, интересовался кухней.) Валечку же Сталин взял потому, что неизъяснимым своим чутьем понимал: эта девушка никогда не пойдет ни на какую подлость. Из ее рук он спокойно ел и пил, и это было загадкой для всех, кто близко знал Сталина, его привычки и его болезненную подозрительность.

Валечка волновала его: полногрудая, с выступающим даже животиком, с ясным, простоватым даже, русским лицом, — впрочем, вздернутым носиком и вишневыми глазками напоминала она и хохлушку, но главным в ней была улыбчивая, постоянная, ласковая доброта, по какой Сталин порядочно наскучался, встречаясь после вовсе уж вздорной, капризно-истеричной, властолюбивой Надежды с разными невысокого полета женщинами, без лишней ломки лезущими в постель и готовыми продаться на любых условиях.

Вспомнил о Валечке. Затосковал. И — решил ехать в Кунцево. Надоело все… И списки этих предателей. Прохвосты… Иуды… ЭТИ — ЛАДНО! А вот еще есть лучшие друзья… Енукидзе… Возглавлял его личную охрану! Был комендантом Кремля… И этот… Серго?! Эти, возможно, и не перережут ему глотку, как барану, но столкнуть с поста могут. Вполне… А кто такой Он — и без поста! БЕЗ ВЛАСТИ? ЕЩЕ СТАРИК ХОТЕЛ ЭТО СДЕЛАТЬ… Не успел… загнулся…

А во время съезда тайно собирались они у Орджоникидзе, в его квартире у Боровицких ворот. Кирову предложили стать ГЕНСЕКОМ! Всю эту братию заложил Микоян, тотчас примчавшийся с докладом. Верный пес, хитрожопый армяшка. А за ним явился и сам Киров. Все рассказал. Знал, что таиться — смешно. Квартира Орджоникидзе прослушивалась его разведкой. Киров решил играть в открытые карты. В честность.

— Я тэбэ этого… ныкогда… нэ забуду… — сказал он Кирову.

Тщательно убрав все со стола, проверив, заперт ли сейф (Сталин отличался необыкновенной аккуратностью, убирать за ним можно было разве что трубочный пепел — никаких бумаг, бумажек, черновиков), он приказал подавать машину, хотел выпить воды из хрустального графина, но тут же и не стал. Боязнь отравления была у него так сильна, а теперь, после знакомства со списками «друзей», Сталин решил и вообще не пить воду в кабинете.

В машине, медленно пробирающейся к дорогомиловской заставе, Сталин даже вздремнул и очнулся, когда уже подъезжали к высоким оградам дачи, послышался лай овчарок и голоса наружной охраны.

Явилась чуть заспанная, с выбившейся из-под косынки прядкой и оттого еще более милая румяная Валечка.

— Ужин подавать, Иосиф Виссарионович? Или чай?

— Ужин… и чай, — твердо сказал он и улыбнулся (первый раз за этот нескончаемый день). — Погоды… Иди суда… — обнял послушные пухлые бедра, прислонился лицом к выпуклому на животе передничку. Пахло свежей мягкой женской теплотой, веяло молодой, вгоняющей в истому силой. Стояла не шевелясь… Какие мгновения…

— Иды… — отпустил он, все еще с наслаждением обоняя и осязая ее. — Иды… Нэси и сэбэ… чай… Папьем… Вмэстэ…