Иосиф Грозный (Историко-художественное исследование) - Никонов Николай Григорьевич. Страница 65

Генерал Фитин молчал, ожидая, очевидно, более конкретного вопроса и не собираясь оправдываться. Этот человек был из тех каменно-невозмутимых, кто пошел бы и на расстрел, не моргнув глазом и с тем же каменно-спокойным лицом.

Фитина взял под защиту Берия.

— Он, — сказал Берия, кивнув на Фитина, — по-моэму, сдэлал всо, чьто мог. Конспырация там, в Амэрикэ, стращная. Ми действовали чэрэз агентов-эврэев. Эврэев много в числе разработчиков бомбы. И нэкоторыэ могут быт на нашей сторона… Могут быт…

— Щьто прэдлагаэтся? — перебил Сталин.

— Нужьно собрат всэх наших фызыков-атомщиков. Нужьно как слэдуэт их потрасти… Может… оны зажьралыс на харощих пайках… В двух нащих «шарашках» уже идот работа. Но, навэрноэ, нужэн спэциальный… наркомат… Поставыт задачу…

— Хараще… — внезапно согласился Сталин. — Наркомат будэт. Промишлэнност построим… Уран у нас уже эсть. (Сталин не сообщил Берии, что его собственная разведка уже доложила о ведущихся в Америке работах и даже назвала имена основных ученых: Ферми, Теллер, Бор, Понтекорво, Сциллард.) — На днях ми заслущяэм предложения… наших ученых. Руководителей развэдки… прыгласым… Курыроват всо это дэло… мнэ кажется, должен товарищ… Бэрия…

Берия грозно надулся. Приказ есть приказ…

— А сэкрэт бомбы… — продолжал Сталин, — ми думаэм… лучше всэго… украст! Или… купить… Сдэлайтэ для этого… всо возможное и… — он помедлил, — и нэвозможное.

Забегая вперед, автор сообщает читателю, что секрет и чертежи первой американской атомной бомбы были действительно украдены советской внешней разведкой. Берия и Фитин знали свое дело. Позднее за неведомую автору провинность Сталин сослал Фитина в Свердловск, куда отправил также и Жукова, а судьба Берии известна.

Взвалив на Берию (и Маленкова) всю тяжесть создания атомной промышленности, Сталин знал: Берия не подведет. Берия жесток и требователен. И никто из членов Политбюро не справится лучше с поставленной задачей. А выполняли ее армия, войска МВД (тогда еще НКВД) и сотни тысяч зэков, строителей утопического Города Солнца. «Социализму» надо было опять догнать и перегнать эту уверенно лидирующую Америку.

А война никак не заканчивалась. Теперь Сталин был не слишком озадачен ее исходом. Война, если можно так сказать, планово кончалась в соответствии с решениями Ялтинской конференции ТРЕХ. По строгому плану, разработанному Генштабом, она должна была закончиться взятием Берлина 1 МАЯ 1945 года. Это и был бы долгожданный ДЕНЬ ПОБЕДЫ. (Почему его празднуют 9-го, трудно понять до сих пор.)

Война кончалась. Чудовищная военная промышленность день и ночь печатала танки, бомбардировщики, штурмовики, орудия, ракеты. Промышленность срочно ставила на поток даже знаменитый немецкий фауст-патрон, почти не успевший примениться. Солдатам мотопехоты начали выдавать бронежилеты и новые автоматы, еще не получившие своего прозвища «Калашников». Приземистые длинноствольные танки «Иосиф Сталин» пополняли танковые армии и, словно еще более чудовищные самоходки, поражали любую бронированную технику.

Это была еще по сей день не оцененная Победа Тыла, промышленности, за три года перевооруживших армию. Новая, сверхмощная, до зубов вооруженная армия уже воистину становилась неодолимой, и панический крик первого года войны: «Тан-ки-и!» — сменился таким же паническим: «Панцер!» И теперь это был сорок пятый. И был он на земле захватчиков… БОГ ЕСТЬ!

В сорок пятом в армию пришли те, кому бы еще учиться в десятом классе. И пришли старики, почти шестидесятилетние… Однако эти-то солдаты и оказались самыми лучшими. Осторожные, предусмотрительные, решительные, когда надо и храбрые, они не лезли в пекло, предпочитали воевать ползком, не пороть в лоб, на «Ура!». Их было трудно поднять в атаку, но они любили, ценили и знали оружие, окапывались стремительно, умели укрыться, использовали защиту техники.

В 44-м и 45-м армия обстрелялась, исчезла паника, войска были готовы выполнить любой приказ. И Сталин теперь уже гордился своей армией, одетой в новую форму, с офицерами-золотопогонниками, кому в обмундировку теперь входила даже сабля! Фактически это была ЕГО новая, обученная, боеспособная, не знающая поражений армия. Ее вели ЕГО новые генералы и маршалы. Ее везли ЕГО новые военные железные дороги. Ее сопровождали ЕГО новые охранные войска (какая-то аналогия СС). К сорок четвертому Сталин мог сказать: это моя армия, моя партия, МОЯ страна, МОЕ Политбюро… И так можно перечислять до бесконечности: его промышленность, его колхозы, его леса, реки, горы и все живущие в стране, вплоть до детей. Все было ЕГО, ЕГО, ЕГО. В мире как будто еще не бывало столь мощных и непререкаемых деспотий…

И все-таки перед взятием Берлина Сталин начал нервничать. Он мог бы ускорить конец войны. И Берлин был бы взят еще до наступления весны. Был бы взят, если бы «союзники» проявили единую волю и единое желание совместно громить логово Гитлера. Но союзники и не пытались этого делать… Война кончалась, и они берегли своих солдат. Кому охота умирать за месяц-два до победы? Они даже специально замедлили темп наступления, хотя не встречали нигде того отчаянного сопротивления, что отличало борьбу немцев на Востоке.

«Берлин мы можем взять… Но это слишком дорогое и кровавое удовольствие», — сказал рыжий, веснушчатый главнокомандующий американцев, генерал Дуайт Эйзенхауэр. И почти то же самое изрек похожий на изношенную женщину фельдмаршал англичанин Монтгомери. А генерал французов де Голль вполне соглашался с ними: «Да-да. Пусть берут Берлин большевики… Уступим им этот… престиж». Франция ведь была уже свободной. К тому же на Ялтинской конференции высказывалось опасение, что брать столицу фашизма сообща — получить возможность случайных столкновений.

Сталин и на Ялтинской не настаивал на совместном штурме. Дал понять, что Берлин брать ему, его генералам и маршалам, его солдатам. Того требовал и его, Сталина, статус полководца всех времен и народов. Изучив расклад сил, не желая отдавать славу победителя кому бы то ни было, Сталин назначил Жукова всего лишь командующим фронтом. А все руководство Победой взял на себя. Сталин утвердил новый план взятия Берлина не лобовым ударом сразу трех фронтов, а путем охвата города с юга и с севера силами двух фронтов, хотя, объективно говоря, сил даже одного 1 — го Белорусского было достаточно для разгрома всей фашистской группировки, оборонявшей столицу.

Помня, однако, как давались победы 41-го, 42-го и 43-го годов, когда дивизия за дивизией, армия за армией бросались в огонь, Сталин дал приказание накопить как можно больше боевой техники, насытить фронты таким количеством артиллерии, авиации, ракет, танков, чтобы буквально смести с лица земли любую оборону немцев.

9 марта, вечером, на ближней даче Сталина в Кунцево было одно из редких совещаний, где присутствовали только четверо членов Политбюро — Молотов, Маленков, Берия и Каганович и такое же количество маршалов, командующих фронтами вместе с начальником Генштаба генералом Антоновым. Совещание проводилось в большой столовой, куда всех пригласил Власик и где Сталина еще не было. Но вот он появился, сутулящийся, больной, с хмурым лицом, и, негромко поздоровавшись, прошел к торцу стола, сел и непривычно долго молчал, непривычно потому, что Сталин берег время и все совещания у него не отличались длительностью.

А сейчас он молчал, словно вновь разглядывая своих самых воинственных полководцев: бритого, похожего на крупного «пахана» Конева, властно нахмуренного Жукова (скрывал, и плохо скрывал, досаду на то, что вождь недавно лишил его права командовать взятием Берлина, а оставил только командующим 1-м Белорусским), бравого, высокого, с таящим усмешку лицом женолюба Рокоссовского, в новеньких маршальских погонах. Рокоссовского, с которым у Сталина были свои счеты-расчеты и которого он любил, если такое слово можно применить в отношении Сталина к подчиненным. Может быть, Сталин как раз теперь припоминал те эпизоды, которые в ходе войны всплывали в его отношениях с Рокоссовским.