Край непрощенных (СИ) - Пекальчук Владимир Мирославович. Страница 27

  - Жуть... Воистину, край ублюдков и сволочей.

  - Не в этом дело, - медленно произнес Вогель, - пистолет здесь - панацея. Жмешь на спуск, делаешь себе свинцовую инъекцию - и вуаля. Ты здоров, раны и болезни исчезли. Видишь страдающего человека - избавь от мучений. Тут это считается хорошим поступком. Знаю, тебя это потрясает... Привыкнешь. Такое уж тут место странное - смерть на каждом шагу, но в то же время ее нет. Умереть нельзя, потому что смерть ненавсегда - уже не смерть. Так, условность. И способ избежать страданий заодно.

  - Нахрена тогда вообще нужен лазарет?

  - Для тех, кто еще не вкурил, что к чему. Для тебя, например. Для непомнящих. Для легко раненных. Ну и вообще, многие пытаются жить, как раньше. Делать вид, что все нормально, что все хорошо... А мне... Я предпочитаю лечиться пулей. Поначалу все пытаются оттягивать свои смерти... Но как лечиться, если лекарств нет? Скальпель, спирт и тряпки сомнительной чистоты - вот все, чем располагает хирург. Любое ранение оборачивается океаном боли, унять которую нечем. Потому что лекарства тут работают точно так же, как спиртное. Никак. Но ты, конечно же, вправе страдать, скрипеть зубами, валяясь в лазарете, своими стонами нагонять тоску на всех остальных и надеяться, что мучишься не напрасно, что где-то тикает счетчик, увеличивая счет твоим страданиям и уменьшая срок. Глупо...

  Тревожная весть быстро облетела все поселение, прогоняя унылую резиновую тишину, полудрема начала сменяться бряцаньем оружия. У дома, играющего роль штаба, Святой оставил своих компаньонов и вошел внутрь. Кирсана не пустила охрана, а немец и не рвался туда, предпочтя посидеть на скамейке у стены.

  - Почему ты не идешь в штаб?

  - Что я там забыл? Это Святой играет в военачальника, пока еще ему не надоело. А мне, по большому счету, все равно. Война с людоедами не имеет особого значения. Победил ты или проиграл - что от этого меняется?

  - Так, значит, ты не веришь в то, что отсюда есть выход? - спросил разведчик, подсаживаясь рядом.

  Вогель покачал головой:

  - Знаешь, избавление тут сродни загробной жизни в мире живых. И в то, и в то хочется верить, но точно так же, как при жизни мы не имели доказательств жизни после смерти, так и тут не имеем доказательств, что прощение возможно.

  - Значит, остается только верить?

  - Угу, если осталась еще вера. Моя вот давно кончилась. Но некоторые верят, и других к своей вере обращают. Кого тут только нет. И страдальцы, и мотатели, и молельщики...

  - А это еще кто такие?

  - Да болваны. Умный учится на чужих ошибках, дурак - на своих, а идиот не учится совсем. Мотатели сродни страдальцам, но страдальцы уверены, что обречены на некое количество мук, а мотатели полагают, что на некоторый срок, соответственно, первые стремятся умирать в муках, а вторые - просто мотать срок и умирать пореже. Молельщики верят, что прощение необходимо вымаливать... В общем, все как всегда. Есть верящая паства и пастыри, на пастве наживающиеся.

  - Пастыри?

  - Духовные лидеры. Из них уважаю только страдальцев - эти ведут своих верующих личным примером, ну ты все видел и сам. А вот священники молельщиков и мотателей стремятся просто жить-поживать, добывая пропитание руками паствы и покидая безопасные места как можно реже.

  Поселок с каждой минутой, в нем проведенной, производил все более угнетающее впечатление. Люди ходят туда-сюда, кто на пост, кто с поста. У всех погасшие глаза и неподвижные лица. Словно Кирсан попал в толпу живых мертвецов в страшном фильме, но тут все куда страшнее. Когда в ужастике на голубом экране толпа кровожадных инфицированных бросается на героя и пытается сожрать - ну, герою, должно быть, очень страшно, но времени скучать и предаваться унынию нет. Интересно, кому хуже, Кирсану или человеку, во весь дух бегущему к реке и спасительной моторной лодке? Несколько раз просмотрев эту сцену из известного фильма, он часто пытался представить себя на месте героя и понять, насколько страшно его положение.

  И вот теперь Кирсан - в толпе живых мертвецов, и ему страшно. Все эти люди ведут себя смирно, никто не пытается вцепиться зубами в горло - но все равно страшно. Ведь он знает, что тоже мертв, и скоро станет таким же, как и остальные, с неподвижным лицом и безжизненными глазами.

  Неестественность и извращенность ситуации усугубляли мелкие детали. Даже в лагерях беженцев есть дети, которые, поев, что Красный Крест привез и выспавшись в рваных палатках, присланных в качестве гуманитарной помощи, все равно пытаются как-то развлечься, поиграть, пусть даже пустой жестянкой вместо мяча, и им не мешает даже бушующая в двадцати километрах война. А тут детей нет. Совсем. И женщины... Кирсан с тоской смотрел, как некоторое их количество снует туда-сюда по хозяйственным делам. На женщинах - стирка да уборка, они низшая каста, по большому счету, никому не нужны. В любом месте, где идет война, всякая представительница прекрасного пола неизменно пользуется повышенным вниманием со стороны мужчин. А здесь... здесь они просто человеческий мусор. Многие женщины, попавшиеся на глаза Кирсану, при жизни были желанными и прекрасными. Тут их красота уже ничего не стоит, увы. В лучшем положении те, которые умеют держать в руках оружие и способны за себя постоять, ведь каждый боец на счету. Хуже всего тем, которые этого не могут: их если и терпят, то только из жалости. А ведь как странно... Все они - убийцы, но те, которые убили ядом или каким другим способом, не предусматривающем непосредственного приложения руки к процессу отнятия жизни у беспомощной или ничего не подозревающей жертвы, здесь оказываются в самом худшем положении, жалкие и беспомощные. Воистину, Макс и Святой правы: каждый тут получает, что заслужил. Осталось только понять, что и чем заслужил он, Кирсан.

  Быт сообщества налажен крайне просто и примитивно. Дело обычного жителя - есть, спать в фактории, стоять на посту. Есть, спать в фактории, стоять на посту... и так до бесконечности. Поисковые партии ходят за жратвой, командиры следят за порядком и сменами караулов, женщины поддерживают относительную чистоту. Относительную, потому что грязь здесь мало кого сильно волнует.

  Наблюдая за жителями поселка опытным глазом, разведчик с оставил себе примерное впечатление о местном контингенте. Солдаты - многочисленная прослойка, на десять человек - три-четыре солдата, среди которых частенько мелькали серые гитлеровские формы. Примерно столько же - людей в штатском, и остальные два-три из десяти - женщины и типчики весьма необычные с точки зрения человека двадцать первого столетия. За десять минут Кирсан насчитал пятерых воинов из далекого прошлого, правда, кто из них был викинг, кто русский витязь - поди разбери, тем более что все они частично сменили свои исторические доспехи на бронежилеты и каски. Помимо них на глаза попался самурай в полном боевом облачении эпохи сегуната Токугавы, японский же офицер эпохи реставрации Мэйдзи, британский полковник в форме вековой давности и татуированный индеец, хоть и в современной кожанке, но с очень аутентичными луком, стрелами и томагавком, украшенным скальпом.

  Кирсан мрачно отметил про себя, что коротать вечность ему придется в на редкость колоритной компашке... если только он не сумеет отсюда выбраться.

  Вооружение состояло, преимущественно, из довольно современных моделей огнестрельного оружия с большим удельным количеством автоматов Калашникова. Второй по количеству категорией было вооружение времен второй мировой, но попадались и архаичные образцы вроде винтовок Лебеля или капсюльного ружья с шестигранным каналом ствола. Помимо огнестрела, у многих Кирсан увидел холодное оружие, в основном, средневековые мечи, топоры, но попадались и алебарды с полэксами.

  Ситуацию с оружием прояснил Макс.

  - Да все проще некуда. Ты появился в этом мире с оружием. Каждый твой цикл - плюс один ствол. Ты умираешь, превращаешься в прах - оружие остается. Сломанное или потерянное ржавеет - но большинство из нас, возрождаясь, приносит с собой новую убивалку, иногда больше, чем одну. Так что оружия хватает, проблема, скорее, в патронах...