Замочить Того, стирать без отжима (СИ) - Инодин Николай. Страница 47

У меня теперь работают котлы и холодильники, печки и кофе-машина. Но я всё равно готовлю кофе в песке. Медные джезвы ерзают в его горячей массе точно так же, как купающиеся в пыли куры.

А ещё работает музыкальный центр. В нём нет дисков, все записи оцифрованы и затолканы в электронную память, но музыка не обижается, и в павильончике постоянно что-то бренчит, звенит и барабанит. Михаил поделился своими записями, и теперь вперемешку с литовской и российской попсой играет что-то американское, вроде народной, такое, знаете, с банджо и губной гармоникой.

Сегодня у нас на ужин тушёные бобы с медвежатиной. Характер у бобов неважный, поэтому они на противне шкворчат и от злости брызгают маслом. Для того чтобы их помешать нам приходится ловко изворачиваться. Наверное, со стороны это похоже на странный танец. На него с удовольствием поглядывают сидящие за столиками парни. Как-то так сложилось, что в моей стекляшке собираются в свободное время все, кто не очень занят или может писать и считать прямо за столиками.

Писать любят все. ИД Петергoffпресс принципиально не печатал пишущих медленно и мало, а все мы, как оказалось, издавались именно там.

Очередное бумс-бумс заканчивается, музыкальный центр на секунду задумывается и вдруг… сквозь старый, давно забытый шорох иглы по винилу из колонок разливается старинная, знакомая, но сто лет не слышанная мелодия. Под гитарный ритм беседуют хрипловатый простуженный саксофон и ласковое звучание аккордеона, в их дуэт вплетаются рояль и какие-то духовые инструменты … Фокстрот, наверное, ещё довоенный. Боже, как это называется? Что-то про май, кажется… Не помню. Щемящая мелодия отчего-то цепляет за душу. Хочется плакать.  Отзвучали последние аккорды, и вместе с тишиной приходит ощущение какой-то неясной, непонятной потери, такая чистая-чистая грусть безо всякой причины. Краем глаза вижу, что подняли головы и замерли все. Как красивы они в этот момент!

Потом в колонках крякает, стукает, в воздухе повисает воющий стон электрической гитары, вдребезги разбивая повисшее в ресторанчике  хрустальное настроение.

Парни опомнились и почему-то начинают расходиться. На противне зашипело, и я  принимаюсь за свои танцы с лопаткой.

Что мешает мне подойти к центру и снова запустить ту мелодию? Не знаю…

 Семён Тихов aka Свояк

Умереть, не встать. Ну, маскировочными накидками обзавелись все трое, благо, у Крестовского парочка Гилли-сьютов нашлась, было что в качестве образца выдать. Но рожи! Рожи мои рядовые-разведчики вымазали себе от души. У одного вполне себе получился праздничный узор заслуженной скво-героини из племени нижних заречных паютов, у другого на роже схема шнуровки кроссовок рэпером-нонконформистом, которого в подворотне искусала бродячая поэтесса-эмо. Третий косит под шахматную доску из сине-зелёных квадратов, тот ещё неформал.

— Так, компаньерос, пять минут на умывание и чтобы стояли передо мной с чистой, как у младенцев кожей.

Через пять минут снова осматриваю короткую шеренгу добровольцев. Степень чистоты здешних младенцев я явно переоценил, но для тренировки вполне себе сойдёт. Закладываю руки за спину, произношу характерное:

— Хе! — и ехидно дёргаю головой. Спёр конечно, как не спереть, персонаж-то какой эпической силы!

— Так, парни, слушать меня сюда и запоминать с первого раза, потому что на второй времени у нас нет. Маскировочная окраска наносится на лицо для того, чтобы что, Антонио?

— Чтобы напугать врага, хефе!

— Ответ неверный. Маскировка, она не для запугивания. А что? Правильно, бойцы, маскировка, она для скрытности. Нам нужно, чтобы враг, поглядев в нашу сторону, не заподозрил, что видит объект, похожий на человека. Лохматые накидки скроют очертания тел, но наблюдать, не открывая лица, невозможно. Без специальных устройств, которых у нас один чёрт нет. Поэтому работаем тем, что есть под рукой.

Серой глиной осветляем кожу вокруг глаз, под верхней губой и за ушами. Можно шею под подбородком намазать.  Красной глиной затемняем нос и скулы, искажаем очертания окончательно. И финальный штрих — коровьим навозом наносим на загрунтованный таким образом холст полосатый орнамент.

Прохаживаюсь вдоль строя, даю мелкие советы.

— Закончили? Теперь проверка.

Поворачиваюсь к зрителям:

— Пропустите родных матерей!

Тётки чинно подходят, шоркая босыми ногами по пыльной глиняной площадке.

— Узнаёте? — указываю рукой на разукрашенных бойцов невидимого фронта. Сеньоры испуганно шарахаются.

— Не узнали.

Снова поворачиваюсь к зрителям:

— Выпустите родных матерей.

Матроны удаляются, при этом походка их утратила большую часть своей чинности.

Поворачиваюсь к своим раздолбаям:

— Оценка «отлично». Через двадцать минут уходим.

Спросите, почему я сам рожу не крашу? Так у меня-то прибор есть, панорамная стереотруба, в БРДМе обнаружил. Там ещё труба разведчика есть, но я её на чёрный день заныкал, пускай лежит, есть она не просит.

***

   Переход к месту наблюдения получился долгим и нелёгким. Шли скрытно. В качестве вспомогательного инструмента использовали такое зверское выражение лиц, что все встреченные по пути местные жители предпочитали нас не замечать. Остановится на обочине, глаза закроет, а по роже мысли бегущей строкой:

— Я ничего не вижу… Не вижу я ничего. Ничего-ничего, совсем ничего не вижу. И не слышу тоже.

Как мы мимо пройдём, шорох маскировочных портянок по утоптанной тропе удалится — оттаивают и стараются быстрее из здешних жутких мест исчезнуть. Всё-таки маскировка — великое искусство.

К прикрывающему стоянку мониторов форту удалось подобраться почти вплотную. Выбираю места для своих головорезов, нарезаю сектора наблюдения, назначаю ориентиры. Сам устраиваюсь в наиболее перспективном месте — уютная такая пивная, угловой столик стратегически удачно занимает возвышенное положение, и посетителей немного. Ставлю на стол буссоль, заказываю пинту холодненького и приступаю. Через тридцать две минуты сорок семь секунд имею в блокноте схему обороны с указанием уязвимых мест, расположения часовых, режима охраны, паролей и план скрытного выдвижения к объектам атаки. Опыт не пропьёшь! По крайней мере, с пинты-другой светлого ничего с ним не станется.

Снимаю парней и приступаю к этапу скрытного выдвижения в расположение части.

Что вы говорите? Наблюдателей когда опрашивать буду? А зачем? Из них разведчики, как из нашей Анфиски любовница. Наговорит она вам на три райских наслаждения, напишет на восемь, а увидишь глазами  – сплошное расстройство и совращение малолетних.

Зачем брал? Так они все трое жениться собрались. После нашего рейда героическим героям какая откажет? Ну и для прикола, конечно.

Василий Основин aka Bespredel

Брать форт отправились без местных. Нет, если кто соберётся устроить шоу с криками, воплями, форсированием водной преграды под обстрелом и горящими статистами для создания нужной автору атмосферы — клава ему в руки, уроду. После такого задела ему останется только секасу в коктейль добавить — правильного с грязной и не нашего с чистой (естественно, когда это наши с чистой-то спали, а? Автор-то патриот, ему грязную подавай). Поубивал бы.

Нам нужно было сделать янки, а зрелищность она враг эффективности. На кой чёрт нам переправа? У противника абсолютное превосходство на море. Их лоханки последнюю неделю к занятому нами берегу плавают, как на работу, и меньше трёх-четырёх десятков снарядов не выпускают. Ничего пока не натворили, но если им эту борзость спускать с рук, обязательно куда-нибудь не туда попадут. Оно нам нужно?

После фестиваля, который вчера устроил Свояк, наша кавалькада большую часть пути проделала по обезлюдевшим местам. Местные убрались от греха подальше — приучены уже избегать людей в камуфляже. В чём-чём, а в отсутствии смекалки аборигенов не упрекнуть. Ближе к окраинам города верхом ехать не рискнули — отдали лошадей Мигуэлю (или это был Алехандро?), разобрались по группам и пошли, аккуратно осматривая окрестности.