Мгновения жизни - Коббольд Марика. Страница 49

Но сейчас у Артура больше не осталось ни капли снисходительности или терпимости. Он похож на апрельский день: только что светило солнце, и вот уже его заслонили тучи и хлынул холодный дождь. В общем, вы никогда не знаете, каких перемен и когда можно ожидать.

— Я говорю тебе, что Джейн расстроена, а тебя это, похоже, только радует. Иногда я просто не понимаю тебя, Луиза. Она серьезно подумывает о том, чтобы съехать отсюда. Джейн чувствует, что ты неодобрительно относишься к ней, хотя одному Богу известно, как можно не любить такое славное маленькое создание. Она говорит мне, что ты не разрешаешь ей ухаживать за ребенком. Почему, Луиза, когда игра с ним доставляет ей удовольствие? Почему ты отказываешь ей в этом? Мать, у которой чрезмерно развиты материнские инстинкты и чувство собственности — плохая мать.

— Ребенок, скажи папе, как тебя зовут! — Я стараюсь схватить Джорджи, но он убегает, продолжая изображать мышку.

— А сейчас она говорит мне, что ты специально уродуешь ее цветочные букеты.

— Я вовсе не уродую собранные ею цветы, я даю им свободу.

— Должен заметить, что мне очень не нравится твое настроение. За последние несколько лет Джейн доказала свою незаменимость. Никто, кроме нее, не способен понять деловую сторону моей жизни так хорошо, как это удается ей. Я пригласил Джейн в наш дом лишь из доброго отношения к ней, но теперь мне не стыдно признаться в том, что я, как и мама, испытываю к ней настоящую благодарность. Она — не прислуга, Луиза.

— Артур, ты прекрасно знаешь, что я никогда не позволю себе проявить неуважение к прислуге, я не терплю грубого и неуважительного отношения к ней.

Щеки Артура окрашиваются ярким румянцем, но он ограничивается замечанием:

— Она всего лишь хочет быть полезной.

— Я уверена, что ты в полной мере пользуешься ее услугами, дорогой мой. Что касается нас с Джорджи, боюсь, для нас она настолько незаметна, что по большей части мы просто не можем ее найти. Тем не менее ей известно все, что происходит в доме. Может быть, именно в качестве шпионки Джейн наиболее полезна.

Щеки Артура обретают пурпурный оттенок. В сочетании с золотисто-оранжевой бородой это очень удачная цветовая гамма для сада, чего нельзя сказать о лице.

— Хотелось бы напомнить тебе, что мы ожидаем гостей к обеду. Сэра Хьюго и леди Гластонбери.

— А Виола, Виола тоже будет, я надеюсь?

— Да-да, конечно.

Джорджи старается пристроить ярко-желтый кирпичик на вершину своего каменного замка, но все сооружение рассыпается на кусочки. Глаза у него становятся большими-большими. Он открывает маленький рот и испускает пронзительный вопль. Я опускаюсь на колени рядом с ним.

— Не плачь. Ничего страшного не случилось. Смотри, смотри, принцессе удалось убежать. Видишь, — показываю я на рассыпавшиеся кирпичи, — ее нет. Она убежала. И сейчас она уже в полной безопасности у себя дома. В замке, со своей мамой-королевой и папой-королем.

Джорджи перестает плакать и поднимается на ноги.

— Где? — спрашивает он, оглядываясь по сторонам в детской комнате.

— Ты знаешь, как важна для меня дружба сэра Дерека. — Артур присаживается на корточки рядом с нами, и твидовая ткань брюк плотно обтягивает его толстые бедра. Джорджи вырывается из его неуклюжих объятий. — Луиза, почему ты так себя ведешь со мной? Почему, когда ты особенно нужна мне, с тобой так трудно? Мне нужна моя милая сладкая Луиза. Куда она подевалась?

Мы сидим с ним на полу, наши взгляды встречаются, и что-то во мне, какой-то тугой комок, исчезает, и напряжение понемногу оставляет меня. Он улыбается, немного грустно, выпрямляется во весь рост и протягивает мне руку. Я позволяю ему поднять меня на ноги.

— Прости меня, Артур. — Не успеваю я вымолвить эти слова, как глаза мои наполняются слезами. — Иногда мне в голову приходят черные мысли, они пугают меня. Знаю, я веду себя ужасно. Но я так люблю тебя! Ты дал мне, — мой широкий жест охватывает комнату, ребенка в ней, красивое платье, которое я ношу, красивую женщину, которой он меня считает, — все это.

Уголки губ у него сочувственно опустились, но я успела заметить промелькнувшую в его глазах удовлетворенную улыбку.

— Ладно, ладно, не стоит так расстраиваться. — Он потрепал меня по щеке. — Просто постарайся не забывать о моих нуждах в дальнейшем. Ты же понимаешь, что только сейчас я вновь обрел уверенность в себе и своих силах после долгого периода застоя. Для меня это нечто новое — неспособность творить. У меня было ужасное ощущение, будто огонь угас, и я стал бояться, Луиза, очень бояться того, что он угас навсегда. Я не хочу сказать, что это как-то связано с твоим появлением в моей жизни, хотя напряжение, которое ты иногда создаешь в наших отношениях, очень утомительно. Но без своей работы, Луиза, я не смогу жить. Это все равно, как если бы я умер. Умер, слышишь? А сейчас, когда я чувствую себя лучше, ты иногда просто из кожи вон лезешь, чтобы расстроить меня. Не этого я ожидал, Луиза. — Закончив свой маленький спич, он идет к дверям. И походка у него легкая. В дверях он оборачивается, и я вижу написанное на его лице облегчение. — Не забудь о наших гостях. Они приглашены на двенадцать часов. Я буду приятно удивлен, если ты появишься за столом вовремя и с улыбкой на лице.

Я одеваюсь к обеду, и меня гнетет чувство вины. По словам моего супруга, я создаю напряженность, нарушаю равновесие домашнего уклада, подвергаю опасности его творчество. Я стою перед зеркалом и смотрю на свое презренное и жалкое отражение. Неужели это действительно так? Неужели мое присутствие мешает ему работать? И в этом виновата я, которая так сильно любит его? Я, которая хочет понимать его творчество? В кого же я превратилась? В неблагодарную и вдобавок неумелую жену, вот в кого. Я намеревалась стать его любовью, его другом, его вдохновением, я намеревалась принести с собой умиротворение и спокойствие, которые царили бы в доме, превратив его в благословенное убежище для мятущейся души художника. Я проявляла бы исключительную мягкость там, где Лидия демонстрировала жесткость, я стала бы тихим светочем там, где она ослепляла и обжигала. А вместо этого я лишь умудрилась присоединить свой пронзительный голос к какофонии вокруг него. Как я могла так поступить? Временами он называет меня едкой и бестолковой, бывают случаи, когда я кажусь ему вялой и апатичной, тяжкой обузой. Но он так подвержен перепадам настроения! Разумеется, в случае с Артуром причиной и оправданием может служить его творческая натура. Я прижимаю ладони к вискам, в которых пульсирует боль. В голове моей теснятся мысли, сталкиваясь одна с другой. Он поступил дурно, сгустив темные облака у моего порога. В большинстве случаев мне удавалось сохранить невозмутимость. Конечно, иногда она была только внешней, но я прилагала героические усилия, чтобы он не догадался об этом. Но выходит так, что, глядя на меня, он видит собственное отражение — свой вспыльчивый нрав, уныние, раздражительность — и думает, что это я.

— Ваш супруг порекомендовал прекрасного учителя для Виолы, — говорит леди Гластонбери.

— Учителя, леди Гластонбери? Какого учителя?

— Учителя рисования для Виолы. — Она смотрит на противоположную сторону стола, где восседает Артур, и на губах ее играет одобрительная, теплая, благодарная улыбка. — Он устроил так, что два раза в неделю к нам будет приходить великолепный месье Гранжан. Как раз для этой цели Дерек распорядился выстроить небольшую мастерскую-студию.

— Да, Артур, вы оказались очень полезны. — Виола говорит искренне, но, как обычно, глаза ее как будто смеются над шуткой, понятной ей одной. Мне хочется узнать, что же такого она видит своими веселыми очаровательными глазами, но я двигаюсь неровными скачками, как выражается Артур, в шутку конечно. Сидя за столом, я представляю себя, галопом несущейся по полю, высоко воздев над головой сачок, подобно нелепому ловцу бабочек, в погоне за двусмысленными и ускользающими от меня шутками Виолы, и начинаю смеяться. Все поворачиваются, чтобы взглянуть на меня.