Дороги, которым нет конца - Мартин Чарльз. Страница 13

– Кажется, они говорили, что ты больше никогда не будешь петь?

Я убрал Эллу в футляр и кивнул ей.

– Да, они так говорили.

Она взяла меня под локоть.

– Я рада, что они ошибались.

Я не потрудился ответить ей, что они не ошибались.

Я был на двадцать лет моложе. Врач сидел на табурете из нержавеющей стали на колесиках возле кровати и глубоко вздохнул, прежде чем заговорить, – тихо, как будто тон голоса мог смягчить удар.

– Вы больше никогда не будете петь. – Он помедлил и покачал головой. – Возможно, даже говорить. – Он взглянул на мою забинтованную руку. – Не сможете играть на инструменте правой рукой. Наверное, вы останетесь глухим на правое ухо. А потом еще ваша печень…

Я никак не мог сфокусировать взгляд, и окончательность его приговора не помогала этому.

– Прогноз не…

Пока его губы шевелились, а фигуры в холле сновали туда-сюда, торопясь по обычным делам, я думал: «Он не может говорить такое обо мне. Мои песни звучат на радио. Я делаю звукозапись. Собираюсь жениться. У меня есть планы на жизнь».

Он закончил говорить, и наступило тяжелое молчание. До меня дошло, что он, в сущности, на самом деле говорил обо мне.

Мои губы распухли и потрескались.

– До каких пор? – прошептал я.

– Научитесь жить по-другому.

Хриплый шепот:

– Как заключенный в камере смертников.

Он наклонил голову набок.

– Кто-то может сказать и так.

– А как бы вы сказали… если бы лежали здесь?

Он не ответил.

Я посмотрел в окно на ослепительно голубой горизонт Нэшвилла.

– Сколько времени у меня есть?

Он пожал плечами:

– Трудно сказать…

Глава 8

Полночь быстро миновала, когда мы выехали из Буэна Висты на запад по шоссе 306, свернули на юг по шоссе 321 и двинулись вокруг национального парка Хот-Спрингс у горы Принстон, мимо меловых утесов и по гравийной дороге, ведущей к заброшенному шахтерскому городку Сент-Эльмо.

Сент-Эльмо расположен на высоте примерно двенадцати тысяч футов. Этот городишко процветал во времена серебряного бума. После принятия Серебряного акта [35] цена на серебро устремилась вниз, как и численность населения Сент-Эльмо. Все случилось во многом так же, как это произошло в Лидвилле. За две недели 90 процентов жителей собрали свои вещи, заколотили дома и выехали из города. Но когда кто-то добрался до основной рудной жилы в верхней шахте Мэри Мэрфи, народ вернулся, и Сент-Эльмо снова расцвел. Кто-то должен был обрабатывать руду, а ни одна шахта не была более продуктивной, чем Мэри Мэрфи. С учетом высоты, зимой город становился почти недоступным. Немногочисленные закаленные старожилы умудрялись перезимовать, но нужна была особая стойкость, чтобы пережить местную зиму.

И до сих пор нужна.

Делия во время поездки почти все время молчала; казалось, она наслаждается тишиной и лунным пейзажем. К тому времени, когда мы завершили длинный поворот и миновали спуск к ревущему водопаду Чок-Крик, она свернулась на сиденье боком и задремала. Я изо всех старался объезжать ухабы и не смотреть на нее. С ухабами мне удавалось неплохо справляться.

Пергидроль оставался для меня загадкой. Когда-то у нее были прекрасные, шелковистые темные волосы. А теперь кожа на ее руках потрескалась, а ногти были обкусаны до мяса. Под рокот двигателя и шорох покрышек я различал ее тихое сопение.

Мы поднялись между рядами ясеней к Сент-Эльмо и повернули на грунтовую дорогу 295, которая вела к шахте Мэри Мэрфи и дальше. Здесь дорога начинает круто подниматься, поэтому я остановился, переключился на четвертую пониженную передачу и сбавил обороты.

Она проснулась, вытерла слюну в уголке рта и застегнула ремень безопасности.

– Ты здесь живешь?

– Недалеко отсюда. – Я переключился на вторую передачу. – Это было одно из любимых мест моей матери. Отец смеялся и говорил мне, что Бог сотворил меня здесь, под ясенями. У меня ушло несколько лет, чтобы понять, о чем он говорил. Они находились в процессе строительства домика, когда она заболела. Весной мы с отцом похоронили ее и приехали сюда, когда мне было пять лет. С каждым годом лето затягивалось дольше, и мы оставались здесь до тех пор, пока снег не выгонял нас отсюда. Когда я… когда я уехал из Нэшвилла, то отправился на запад. Провел несколько лет, глядя на Тихий океан, пока мое тело выздоравливало. Когда немного поправился физически, то стал заниматься мелкой работой. Всем, что могло отвлечь, что могло занять руки и ум на несколько недель. Потом я столкнулся кое с чем, что напомнило о прошлом, и снова отправился в путь. – Еще одна пауза. – Еще несколько шишек, и оказалось, что я хожу кругами вокруг единственного дома, который когда-либо знал. С тех пор я здесь.

Она накрыла ладонью мою руку и попыталась заговорить, но слов было слишком много, и она слишком устала. Делия выглядела не так, как будто ей нужно было хорошенько выспаться и проснуться отдохнувшей. Она выглядела так, как будто ей нужно было проспать шесть недель, проснуться, поесть, а потом поспать еще шесть или восемь недель.

Через милю мы сравнялись с линией гор, а затем пересекли ручей под хижиной. Мамины ясени росли по обе стороны от дороги. В кронах играл легкий ветер, заставляя листья тихо шелестеть, оставляя белые и зеленые проблески в свете фар.

– Слышишь? – спросил я. – Отец в шутку говорил, что это единственные аплодисменты, в которых он нуждается.

Когда она увидела хижину, выраставшую на склоне холма, то указала на нее:

– Твой отец это построил?

– Он начал, когда еще ходил на свидания с моей матерью. После ее смерти мы закончили постройку. – Я улыбнулся. – Все удобства в наличии. Электричество, горячая и холодная проточная вода. И мобильная связь нормально работает, если стоять в нужном месте на крыльце.

Мы поднялись по ступеням крыльца, где она остановилась в ожидании, что я отопру дверь. Но мои руки были заняты.

– Входи, не заперто, – произнес я, едва удерживая четыре пакета с продуктами.

Я отнес продукты на кухню, зажег огонь, чтобы стало теплее, а потом нашел ее на заднем крыльце, созерцающую мир. Была ясная ночь, и луна высоко стояла в небе. Я протянул руку и указал пальцем:

– Вон тот пик находится в двухстах милях от нас. Отец стоял на том же месте в такие же ночи и говорил: «Здесь Божий покров особенно тонкий».

– Он был прав, – прошептала Делия.

Она прислонилась ко мне и взяла меня за руку, слишком усталая для разговора. Я отвел ее в свободную спальню, где приоткрыл окно, а она сняла сапоги и легла. Я накрыл ее одеялом, выключил свет и встал у двери.

– Могу я спросить тебя кое о чем?

– О чем угодно.

– Почему ты сегодня вечером не спела ни одной своей песни?

– Когда я работала над своим третьим альбомом, Сэм решил, что мне нужно стать более резкой. Более… – она подняла пальцы и обозначила кавычки в воздухе, – более современной. Прошло несколько лет, и я стояла на сцене где-то в Калифорнии или, может быть, в Вашингтоне и вдруг осознала, что слушатели в зале не знают песен. Не знают слов. Не подпевают. И, учитывая огромное количество прожекторов, лазеров, грима и сценических хлопушек, я не могла их винить. В этих песнях не было ничего хорошего. Просто барахло. К чему и было беспокоиться? Я определенно не беспокоилась, и они это понимали по тому, как я пела. Но мне нужно было зарабатывать на жизнь, поэтому я стала исполнять вещи, которые они знали. Кавер-версии. Песни, которые нравились публике. – Короткая пауза. – Этого хватало на оплату счетов… какое-то время.

– Кстати, о Сэме: как он поживает?

Она опустила глаза.

– Мы долго не разговаривали. Когда я позвонила ему, он позвал меня назад, но… Не думаю, что он простил себя за то, что стрелял в тебя. Если бы он знал, что это ты, то никогда бы не нажал на спусковой крючок. Он думал, что это просто двое парней…

Я оставил эту историю без комментариев. Решил, что сейчас не время корректировать ее взгляд на события.