Обреченность (ЛП) - Картер И. С.. Страница 29

— А также за обман кое-кого, кто принадлежит мне — она должна тоже заплатить.

Грим вжимает острие ножа в плоть Магдалены достаточно жестко, чтобы струйка крови полилась из пореза, оплетая шею и скатываясь между грудей.

— Обычно, — продолжает Коул, — я бы предложил её любому, кто захотел бы её взять и использовать — попрактиковать содомский грех с ней, чтобы продемонстрировать ей, что случается, когда предаешь новый «Багряный крест». Но… — его глаза опускаются на того же мужчину ещё раз, — это будет слишком легким наказанием для нее.

Когда последнее слово покидает его губы, Грим принимает его реплику и отрывает свой нож от её плоти.

Я осознаю то, что должно произойти, но не могу оторвать взгляд.

Одним быстрым движением, словно наблюдая, как горячий нож проскальзывает в масло, он погружает лезвие в центр её груди, как раз под её грудной костью, и тащит его вниз, разрезая кожу прямо до пупка и останавливаясь только тогда, когда нож доходит до уровня таза. Он ослабляет свою хватку на её волосах, и почти как в замедленном движении она соскальзывает на пол с негромким глухим стуком, что издает тело.

Положение её тела позволяет фатальной ране широко раскрыться, и её внутренности выливаются из неё. Кровавая масса внутренностей просачивается из её тела, как клубок окровавленных змей, кувыркаясь и проливаясь мясистой кучей снаружи живота.

Магдалена задыхается и трясется от шока, её движения только помогают большему количеству внутренних органов извергнуться из ее вспоротого живота.

Меня рвет прямо там, где я нахожусь. Это происходит мгновенно и полностью бесконтрольно. Моё тело оправляется от шока, и я хочу в отчаянии изгнать вид, звуки и запахи, которые заполняют эту комнату.

Никто не приходит ко мне на помощь. Моё скрюченное тело сгибается, и я задыхаюсь, неспособная следовать командам моего мозга, чтобы прекратить исторгать рвоту.

Никто не двигается, и, несмотря на то, что всё двоится из-за болезненных слез, ослепляющие мои глаза, я всё ещё могу видеть различные водовороты цветов, вращающиеся по комнате в беспорядочном безумстве, мой мозг неспособен справиться с натиском.

Единственный выстрел прорезает воздух, сопровождаемый глухим стуком большого тела, падающего на пол. Этого достаточно, чтобы заставить меня встать вертикально, последующий головокружительный натиск и вспыхивание цветов, угрожает заставить меня извергнуть рвоту ещё раз.

Я смотрю на сцену и вижу Люка, стоящего твердо, его пистолет вытянут перед ним.

Я следую за направлением его руки к его цели и вижу мужчину, за которым я ранее наблюдала, — резко осевшим на пол с единственным огнестрельным ранением в его лбу.

Все взгляды в комнате прикованы к упавшему мужчине, либо к Коулу, и я чувствую, что должна сесть, прежде чем упаду.

Я слышу его голос, но не могу достаточно сосредоточиться, чтобы увидеть его лицо.

— Ладно, это было также легко, как предложить ослику морковку.

Использование им моих ранее произнесенных слов не остаётся незамеченным мною, и я напряженно слушаю, когда его глубокий голос продолжает обращаться к пораженной публике в комнате.

— Об этих двух наших проблемах мы позаботились, я надеюсь, что не будет больше никаких причин искать, а так же напоминать всем, что мы разделяем общую цель.

Ропот согласия проносится по всей комнате, но никто не высказывается. Коул принимает это как достаточное подтверждение согласия и заканчивает:

— Спасибо за ваше время, джентльмены. Согласно нашему регулярному контакту, вы все будете кратко проинформированы о приобретении первичной цели завтра, и я лично принесу вам голову человека, который превратил нашу организацию не более, чем в одну дурную славу. Я надеюсь, что все вы насладитесь остальной частью вашего вечера, моя жена требует некоторой заботы и внимания, так что я оставлю вас в способных руках моего брата, если у вас есть любые вопросы или предложения.

Я слышу движение, и когда поднимаю взгляд на своего мужа, он держит свою руку перед собой, ожидая, что я приму её.

Когда он видит, что я неспособна двигаться, он ступает вперед, нагибается и поднимает меня на руки.

Я полностью ошеломлена.

«Это причина, — говорю я себе, — почему должно быть так хорошо, положить мою голову на его плечо, закрыть глаза и отгородиться от всего мира. Единственная причина, по которой я охотно принимаю комфорт его крепких объятий».

Мы оставляем Империю, не обменявшись и словом. Он забирается на заднее сиденье своего городского автомобиля, не отпуская меня, и я располагаюсь в его объятьях. Я не уверена, были ли это секунды или минуты, но мой разум полностью закрывается, наряду с моим телом, и я засыпаю, слушая мощный ритм сердца Коула.

Я никогда раньше не держал так женщину.

Я никогда не чувствовал, чтобы чьё-то тело стало близким моему, я никогда не чувствовал теплые изгибы, прижимающиеся к моей твердости.

Единственное время, когда я прикасаюсь к женщине, — когда трахаю её.

Я доминирую, я контролирую, я никогда не предлагаю комфорт.

Это полностью чуждо мне, и что более пугает — это правильность, которую я чувствую.

В то время как автомобиль везет нас обратно в «Хантер Лодж», я сижу с Фей в моих руках и смотрю, как она спит.

Её маленькая грудь вздымается и опускается от каждого мирного вздоха, и её лицо ещё более бледное после того, как она стала свидетельницей места преступления, расслаблено. Её насыщенные розовато-алые губы слегка приоткрыты, и я могу чувствовать каждый выдох её теплого дыхания, когда оно проходит через хлопок моей рубашки и щекочет кожу на моей груди.

Эта женщина красива.

Это моя женщина.

Я, возможно, хотел сломать её, я всё ещё хочу сломать её, но под всем этим я также хочу восстановить её.

«Как я мог так облажаться?»

«Как может кто-то такой сломанный, извращенный и уродливый, как я, когда-либо попытаться восстановить кого-то, как она?»

Ужасная, омерзительная и совершенно чудовищная сущность, которая делает меня тем, кем я являюсь, несомненно, поглотит её красоту и порвет её в клочья.

И, что хуже всего, я эгоистично позволю этому произойти.

В свою очередь, я использую своё уродство, чтобы уничтожить всё, что причинило ей вред.

В красоте есть мир.

А у меня, бл*дь, так долго не было мира, и нет ни единого шанса, что я позволю кому-нибудь или чему-нибудь забрать это у меня.

Я просыпаюсь одна, окружённая простынями Коула и заключенная в его аромат.

Несмотря на темноту, охватывающую комнату, я знаю, что нахожусь в его кровати и обнажена.

Неуверенно потягивая свои ноги, я отодвигаюсь от теплоты, где только что лежала, к более прохладным хлопковым простыням и спокойно оцениваю моё тело, несмотря на знание, что ничто не случилось со мной. Рациональная часть моего мозга борется, чтобы высказать своё мнение — требует, чтобы я проверила.

Полностью удовлетворенная своей психической оценкой, я внимательно прислушиваюсь к любым звукам в пределах комнаты и определяю, что я действительно одна. Я выскальзываю рукой из-под одеяла и вожусь на тумбочке, пока не дотягиваюсь до лампы.

Теплое сияние лампы подтверждает, что я точно в голубой спальне Коула. Край искусственного освещения поражает низ полотна, изображающего его мать, — выдвигая на первый план только кончики пальцев её ног, и хотя темнота делает невозможным увидеть полное изображение, мои глаза следуют к её лицу. Я не могу помочь, но задаюсь вопросом: что случилось с ней в день моего видения? Что мой отец сделал, чтобы вызвать её смерть? Поскольку я знаю, что он был причиной этого, даже если отец Коула был тем, кто свершил этот акт.

Её образ запечатлен маслом и не раскрывает своих тайн, а я сижу и даю обещание мёртвым матерям, им обеим: и моей, и Коула, что, так или иначе, мужчина, который забрал их от детей, заплатит самую высокую цену.