Феникс Побеждающий (ЛП) - Райт Джон К.. Страница 8

В верхнем районе города Фаэтон нашёл людей. Они сидели на крылечках, или прохлаждались прямо на улице. Одеты они были в туники и халаты незамысловатого покроя, но глазовырывающего окраса. Узоры на ткани переливались, пульсировали, и каждого окружала какофония однообразных ударных мелодий.

Фаэтон понял — здесь носили рекламные плакаты.

Все были на одно лицо — либо стиля К, либо стиля Б, все из бесплатной библиотеки обликов. Разнообразие, правда, вносили художественные шрамы или многоцветные татуировки.

Фаэтон поднял руку и поприветствовал местных, но их глаза пустели и смотрели сквозь.

Озадаченный, он пошёл дальше. Похоже, их изгнали не как его — фильтры ощущений они сохранили.

Настройки по умолчанию вымарывали всё, что клеймили Наставники.

Фаэтон шёл как призрак, незамеченный.

Сквозь распахнутые двери можно было разглядеть быт местных жителей — в основном жили стандартные гуманоиды. Те, кто не носил объявлений, одевались в унылые сине-серые халаты из несложных к производству полимеров. Некоторые одежды износились — они не умели заращивать дыры.

У многих в черепа вросли венцы, частично связывающие с Ментальностью. Пара людей носила линзы и наушники, поэтому они могли подглядывать и подслушивать сложную, многообразную, запретную жизнь Ментальности.

Люди спали на матрацах. Бассейнов он не увидел. Живой воды, по видимому, не было нигде.

Энергию подавали разве что солнечные батареи, покрывшие крыши как дикий лишайник. Где они брали энергию ночью, или в пасмурный день, Фаэтон не понял.

Еду они ели ртами — пережёвывая. Что они ели, Фаэтон не знал, не знал также, как это производили, но парящиеся ручейки зелёной наносмеси в канаве подсказывали ответ.

В половине жилищ света не было. Солнечные батареи запылились, или поросли лишайниками, и никто не озаботился их отскрести. Вместо светильников к шпилям и главкам привязывали плакаты, свет от них был цветов необузданных. Дома вторили шуму, сложенному из рекламных зазываний и безвкусной музыки — не блеща разумом, они путали вопли объявлений с гостями и приветствовали их, пополняя гвалт самым неприятным образом.

Единственный — единственный! — транспортный бассейн нашёлся на центральной площади. В нём никого не было — неудивительно, ведь к сети он не подключён, и в городе изгнанников из него можно было отправиться только в виртуальность, построенную другим изгоем. Жидкости — бурой жижи — в бассейне набралось на несколько сантиметров, и никто не озаботился запрограммировать её на самоочистку.

Фаэтон сел на мраморный бортик бассейна и крепко призадумался о будущем. Отчаяние, подавленное во время долгого спуска с башни и перелёта сюда, навалилось с новой силой. Фаэтон плюхнулся в жижу, но её было слишком мало для соединения — временные кристаллы облепили ноги, как любопытные рыбёшки, но включиться в бассейн целиком было невозможно, да и с включением делать было нечего. Фаэтон посидел, потом выругался. Склонился, но головная боль не дала вздремнуть. Город вокруг голосил, оглушительно и бездумно.

Внезапно он расшевелился и попробовал отряхнуть колени от пыли, но только ладони перемазал. В пыли оказались несколько грамм неисправных наносборщиков, и когда Фаэтон рьяно оттирал колено, сборщики проснулись и решили достроить мостовую, для чего вытянули несколько микрограмм углерода прямо из кожи. Жар от работы ошпарил ногу, Фаэтон тут же вскочил.

Морщась от боли, он попытался омыть ожоги в жидкости, надеясь на то, что встроенный медицинский подмозг бассейна, если он есть, приготовит мазь, и ему не придётся тратить драгоценный материал плаща. Интерфрески, через которую проходил бы разговор, Фаэтон не имел, поэтому изъяснялся жестами. В ответ на поверхность всплыл пузырь галлюциногенов. Потом сонное масло. Потом дыхательная ткань. Фаэтон взбеленился, замахал руками, начал указывать на ожоги и ругать бассейн за скудоумие, пытаясь переорать городской галдёж.

За спиной раздался голос:

— Эйях! Чё творишь, манорик?

Фаэтон бросил плескаться и с отстранённым видом ответил:

— А что, не видно?

— Ага. Всё очень понятно.

Это был темнокожий, коренастый, лысый и очень широкоплечий человек. Мышцы на руках, весьма крупные, располагались безо всякого изящества и несимметрично. Лицо покрывали шрамы и татуировки, уха недоставало. Около рта были нарисованы карикатурно-хмурые морщины, но вложенные круги вокруг глаз изображали удивление. Поверх коричневой спецовки со множеством карманов он носил рекламный плакат, тёмный и молчащий, на его поверхности проступали рыжие и красные черты.

— Привет на Погосте — сказал незнакомец.

Перемазанный, ошпаренный, вымокший Фаэтон собрал в себе остатки достоинства:

— Как вы узнали во мне манориала?

Если об этом и прохожий догадался, то Ксенофон или софотек Ничто вычислят его в два счёта.

Коренастый взвильнул головой.

— Ай-йях! Ну ты слухай!

Потом обратился к Фаэтону:

— Бранишь ванну, так длинно, витье — ивато. "Ты узнаешь, чем чреваты дерзость и упрямство!" — орёшь так. "Будь уверен, взбучки ты не избежишь, я в тебя вобью толк!" — орёшь сяк. Эйях. "Вобью толк"…? Правильно "вобью долго", нет? Так машины говорят. Ладно-складно. По-вежливски.

— Понятно. Я постараюсь упростить свою манеру речи, если того требует анонимность.

— О-ххо. Прячешься, значит? В бассейне? Да так, что аж брызги летят? Умно, очень мудро! От глухослепых коматозников ты уже, почитай, схоронился?

— Я посчитал, что большинство местных жителей использует фильтры восприятия.

— Не так. Нет приятностей — нет фильтра, нет рюшечек. Окаяны они, и всё, как есть окаяны мрачные. Прочь хотят, вверх — вот себя дурят. Мол, богаты, любимы, умны. Сухие они, все из Сухих. Нутром не любят, да тебя заодно.

— Нас? Как определяются наши круги?

— Сырые.

— Не понимаю.

— Проще проста. Сухие — на суше. Живые. Срок короткий — чалятся год, шесть, век, сколько надо. Время прошло — живут снова, прочь улетают. Идут к Орфею, скупают его приблуды, скупают бессмертия. Живут на земле, в аренде — потом долг отрабатывают. Всё честно, ровно.

— А Сырые, значит, живут в воде?

— На море. Море вольное, без аренд.

— Живёте на лодках?

— На плотах. Валим дома в воду. Скорлупки, не нужны никому, — он пожал плечами. — В лавке мозги дому вправят, не задарма, естественно.

— И вы, в отличие от Сухих, изгнаны навечно?

— Мы здесь, пока не кончимся. Насмерть. Потому и Погост, — он протянул руку, как попрошайка. — Зовусь Ошенкьё. Есть чё, а?

Тут Фаэтон взял комок из бесценных, ограниченных запасов чёрного наноматериала и намазал его на шрам, когда-то бывший ухом Ошенкьё. Фаэтон запустил экологические и медицинские программы из мыслительного пространства, загрузил в наноматериал генный образец, и чёрная масса превратилась в новое ухо.

С трёх сторон залив окружали обрывы, поросшие церебраваскулярным садом жизни, который мог быть, а мог и не быть частью Старицы Моря. За скалы цеплялись побеги фармаколозы и адаптивная пряжа, среди них резвились и работали птицы-ткачихи и птицы-портные. Сшитые ими рубахи и костюмы ожидали дельфинов-курьеров, развеваясь на ветру.

Посреди залива группа домов держалась на плаву, вцепившись паучьими ногами за погруженные в воду поплавки и буйки. Выглядели жилища как серые и сине-бурые раковины, и почему-то не испускали света и звуков. Между ними, подобно паутине, свисали провода, сети, канаты. Халупы отбрасывали тень на грубо склеенные причалы, и к ним вели хлипкие мостки.

В центре неравномерного скопления плавающих хибар возвышалась старая баржа. Её ржавые борта облепили морские жёлуди, а на вершине громоздилась трёхярусная куча палаток и шатров из дешёвого синтетического алмаза. На самой вершине этой груды росло стальное псевдодерево с листвой из солнечных батарей, с ветвей свисали полотнища материй и плоды размером с глобус, созревшее падало в натянутый снизу невод, откуда его суетливо собирали паукоруки и манипуляторы.