Тёмная радуга (СИ) - Орлова Ирина Олеговна. Страница 11

— Секретничаете? — раздался тихий голосок, и откуда-то из-за крылечка вышел маленький человечек, одетый во все серое.

— А вот и еще один наш домовой пожаловал, — улыбнулся Род, но улыбка сразу погасла. — Беда у нас приключилась, Скори.

— Это я понял. Мы, домовые, завсегда такие вещи чуем, — серьезно ответил домовой. — Барышня Алиса ведь не случайно здесь объявилась. Хорошая барышня, правильная, только, по молодости, еще очень доверчивая. Ну да это пройдет. Ну что, идем к воротам?

— Идем, Скори, — Бес подхватил малыша на руки, — от тебя ведь все равно ничего не скроешь. Только Алиске на глаза не показывайся. Она хоть и доверчивая, да умная. Тут же поймет, что дело нечисто. Вряд ли догадается, что я маг с острова Дракона, но пока… Меньше знает, крепче спит.

— А почему ты ей не скажешь, кто ты есть на самом деле?

— Скажу в свое время, а пока пусть освоится.

Совещание длилось недолго, но за это время Род успел так разлахматить бороду, что она стала похожа на дикобраза со множеством завязанных узлами игл. Бес обещал усилить магический барьер надо всей лешачьей Пущей, а Скори вызвался успокоить зверье. Воротину тоже поправили, и теперь она сидела на своем месте так, будто бы и не падала, а заодно и петли смазали, чтоб не скрипели.

— Что это ты со своей бородой учудил? — Татушка не знала смеяться или плакать, разглядывая мужа.

— А что с ней? — изумился Род, наклоняясь над ведром с водой. — Батюшки! — Воскликнул он. — Это всё проклятая воротина! Мы пока ее, так, как надо, приладили… никак не хотела, окаянная, на место вставать… Я, клянусь Лешачьим Древом, думал, что в щепки ее разнесу. Насилу поставили.

— Иди сюда, горе мое, — Татушка вооружилась большим гребнем, — распутывать будем.

— Нет, — Род испуганно попятился, — я лучше сам.

— Иди, иди, а то ты сам, пожалуй, так расчешешь, что от всей бороды хорошо, если три волосинки останутся, — Татушка решительно ухватила мужа за кафтан и усадила на стул. — А Скори там что делал? Советы давал?

Род кивнул и подставил жене многострадальную бороду, решив, что лучше он потерпит экзекуцию, чем нечаянно проболтается Татушке о том, что рассказывал Бес. Лешачиха, если хотела, умела так задавать вопросы, что как не хитри, а все равно проговоришься. Род кряхтел, страдальчески подняв глаза к потолку — распутыванию борода поддавалась с трудом.

Г Л А В А 3

Утром, после завтрака, мы с Татушкой отправились обучать меня всяческим волшебным премудростям. Дик, естественно, увязался следом.

Татушка учила меня пользоваться лозой. Лоза — это такая раздвоенная веточка, которую нужно держать параллельно земле, и когда она начинает вдруг сама двигаться, это означает, что в данном месте либо протекает подземная река, либо залегают какие-нибудь минералы, либо что-нибудь еще по вашему запросу. Дело усложнялось тем, что к этому прибавлялись определенные заклинания, с помощью которых можно вытаскивать на поверхность все, спрятанное под землей.

Трудная это оказалась работа. Никогда не думала, что запоминать заклинания такая сложная вещь. Важно было не перепутать последовательность слов и одновременно представить себе зрительно чего же я должна добиться. Татушка предложила мне вызвать ручеек. Как и следовало ожидать, когда я попыталась совместить эти два занятия, я, конечно, все перепутала, или что-то перепуталось у меня в мозгах, и из темных глубин моей дурной головы выплыли какие-то совершенно дремучие образы.

Земля на прекрасной полянке вдруг заколыхалась, запахло плесенью, веселая лужайка покрылась мутной водой, потом затянулась ряской, по краям образовались камыши и прочие болотные кочки и колючки, и из середины этого благолепия высунулась внушительных размеров змеюка ярко-синего, прямо-таки ультрамаринового, цвета, о семи головах на длинных толстых шеях. На центральной (самой длинной) шее красовался золотой обруч. Каждая голова оканчивалась оскаленной пастью, из коей торчал раздвоенный язык, и где помещались два ряда острых зубов. И все это многоголовое барахло очень неаппетитно смотрело в мою сторону и погано шипело, брызгая ядом.

Я в страхе попятилась, вцепившись мертвой хваткой в собачью шкуру. Дик оскалился и глухо зарычал. Одна Татушка не только не потеряла присутствия духа, но, давясь от хохота, тихо осела на траву. Что здесь было смешного, мне в тот момент понять не удалось, потому как от ужаса мозги снесло прямо через пятки глубоко в землю, естественно, вместе с остатками интеллекта и здравого смысла.

— Доброе утро, Степанида! Да не поблекнет во веки веков твоя кожа! — проговорила Татушка, пытаясь героическими усилиями подавить рвущийся наружу смех. — Прости мою ученицу за беспокойство. Не по злому умыслу она тебя потревожила.

Голова с золотым обручем повернулась к лешачихе, остальные почтительно притихли и перестали плеваться.

— Доброе утро и тебе, Татуш-ш-шка, да будут твои волос-сы ещ-щ-ще зеленее, — прошипела она. — Ученица, говориш-ш-ш-шь? Виж-жу, не из наш-ш-ших краев девица и одета не по-наш-ш-шенски. А чтой-то пес-с-сс твой ее так защ-щ-щищ-щ-щ-щает? Иш-ш-шь, как ос-скалился. Как будто я ее с-с-съем. Не с-с-съем я ее, разве что с-с-слегка понюхаю, чтоб на будущ-щ-щее знать. Если ты, конечно, за нее ручаеш-ш-ш-шься.

— Ручаюсь, Степанида. Она хорошая барышня, добрая. А пес? Так это ее пес. В своем мире она ему хозяйкой была, да только там он погиб, а здесь вот встретились. Теперь он при ней неотлучно. А зовут ее Алиса. Вот обучу ее всему, что знаю, а потом она в город отправится, дальше учиться.

— Ну, подойди с-с-сюда, Алис-с-с-са, — и Степанида снова обернулась ко мне всеми своими головами. В глазах этих замечательных созданий проснулся плотоядный блеск. — Подойди, не бойс-с-с-ся.

Я судорожно сглотнула и на нетвердых ногах шагнула к краю болота. Степанида вытянула шею с золотым обручем и коснулась моей ладони раздвоенным языком. Дик напрягся, шерсть на загривке у него встала дыбом, глаза налились кровью. Дальше все произошло практически мгновенно. Одна из голов резко дернулась в мою сторону и впилась мне в запястье острыми зубами. Я дико заорала, из руки веселой струйкой побежала кровь. Дик рванулся к гидре и вцепился совсем немаленькой пастью в ее брюхо. Степанида тоже заверещала всеми семью глотками. Зубы на моем запястье разжались, и я рухнула на руки к подоспевшей Татушке, ничего не соображая от боли.

Пес отпустил змеюку, ополоснул морду в воде и стал быстро зализывать мою рану. Что-то ему там не нравилось. Я не видела что именно, но он терпеливо пытался вытащить какую-то штуку. Наконец ему это удалось, и он положил мне на живот маленький предмет белого цвета, похожий на… кость! Мою, что ли?!

Татушка, убедившись, что я еще не совсем окочурилась, занялась Степанидой: прикоснулась к ране, что-то прошептала, и гидра вдруг замолчала и успокоилась. Через несколько минут следов страшных собачьих зубов как не бывало. Тогда лешачиха проделала то же самое со мной. Боль мгновенно утихла, а ранка начала затягиваться на глазах.

Степанида пришла в себя и, решив наказать непослушную башку, увязала ее остальными головами и начала немилосердно бить хвостом. При этом они все опять отчаянно зашипели, потому что больно-то стало всем. Как не крути, хоть голов и много, тело все-таки одно. В связи с чем экзекуция закончилась на удивление быстро. Отшлепанная голова спряталась в самый дальний угол, если так можно выразиться, и носа оттуда более не показывала. Степанида удрученно молчала.

Я гадала — сколько же мне осталось жить. Из мифологии Земли я знала, что гидра будет поядовитей самой ядовитой одноголовой змеи. И хотя у меня ничего не болело, на ум пришла известная у нас присказка: «Если ты проснулся и у тебя ничего не болит — значит, ты уже умер». Вот уж не думала, что всю правду этого высказывания придется в буквальном смысле испытать на собственной шкуре. И я решила, что, по всей видимости, мне осталось уже недолго.