Пламя Атлантиды (СИ) - Тимина Светлана "Extazyflame". Страница 22

Мои верные соратники погибли, лишь мне удалось под покровом ночи бежать из Кассиопеи. Мой путь лежал мимо подконтрольной Атланте Лассирии, днями и ночами я пробирался через непролазные дебри лесов, стараясь держаться дальше от человеческого жилья и не оставлять никаких следов. В Кассиопее за мою голову назначена награда, сейчас выход лишь один — прорваться на побережье в порт Атланты, потому как там никому не придет в голову меня искать. У Лаэртии довольно скудный ум, чтобы предположить, что я смогу покинуть порт с первым же отплывающим в Спаркалию кораблем прямо перед ее очами.

Мне удалось сохранить несколько крупных слез пустыни, хотя большую часть пришлось отдать арденскому вождю в обмен на беспрепятственное пересечение подконтрольной им территории. Если мои боги будут столь милостивы ко мне, что позволят избежать сетей Оцилл и достичь столицы, Аларикс Могущественный прознает о коварстве Актия и матриарх, которая ныне пытается лишить его слуха и разума своими сладкими напевами о сотрудничестве и мире.

Савичев выслушал молча, подумав о том что, возможно, никогда не вернется домой, в свое время. У Ведикуса хоть была надежда на то, что он сможет добраться до родины.

Увы, в XXI век не плывет ни один корабль, вполне возможно, что он навсегда останется на этой земле, изучению которой посвятил всю свою жизнь. Впервые за все это время восторг первооткрывателя сменило щемящее чувство потери и неопределенности, потому что произошедшее не поддавалось никакой логике. Если теория «кротовых нор» оказалась верна, у него нет никакой возможности изучить эту аномалию — она осталась неизученной даже в веке прогресса и высоких технологий.

— Оставайся здесь, — бросил Савичев собеседнику и поднялся на ноги, разминая затекшие плечи. Он не привык делиться своими эмоциями и переживаниями с окружающими. Пока что вероятность возвращения домой равнялась абсолютному нулю, и Дмитрий осознал, что если не отвлечет себя чем-нибудь, может потерять самообладание. Ноги сами привели его к озеру, в спокойной глади которого отражались яркие звезды ночных небес чужого мира. Ничто не нарушало спокойствия и гармонии первозданной природы в этот час: ни движение ветра, ни промозглая сырость, смолкли даже птицы. Зеркало озера манило к себе, и Савичев рывком стянул футболку, ботинки и брюки вместе с плавками, вошел в прохладные объятия кристально прозрачной воды, и когда ее уровень достиг груди, поплыл, бесшумно рассекая водную гладь руками. После жаркого дня это было непередаваемым удовольствием, которое невозможно было сравнить с тренировками в бассейне.

Прохлада воды снимала усталость в перенапряженных мышцах, прогоняла тревогу, вселяя взамен непередаваемую уверенность в собственных силах и в том, что все будет хорошо и разрешится в свое время. Дмитрий напрочь забыл о Ведикусе, который наверняка продолжал мучиться от своей паранойи на посту, сжимая копье до хруста в суставах; о том, что в этих дремучих лесах может ожидать опасность, как и о том, что сейчас стоит надеяться только на чудо, которое может случиться и помочь ему вернуться в свой век. Возвращаться в импровизированный лагерь не хотелось, как и выходить из воды, но усталость и ночная прохлада брали свое. Последний заплыв на середину озера, чтобы вернуться назад быстрым брасом. Ноги коснулись песчаного дна, Дмитрий откинул мокрые пряди волос со лба, разминая шею.

Ощущение пристального взгляда ударило в солнечное сплетение сигналом молниеносной тревоги. Сколько раз, находясь в зоне боевых действий, он ловил на себе такой оценивающий взгляд вражеских снайперов или разведчиков — этот взгляд-сканер всегда был неотличим от взгляда диких животных. Именно поэтому он замер, вглядываясь в темноту леса, а не бросился к берегу, чтобы выхватить из кармана нож, готовый кинуться на невидимого противника.

Кругом царила практически неестественная тишина, замолкли птицы, лишь иногда в озере раздавался плеск, когда рыба поднималась на поверхность. Озноб легкой тревоги прокатился по его спине, и мужчина незаметно двинулся к берегу, стараясь не делать резких движений. Вода плескалась вокруг его обнаженных бедер, когда он напряг мышцы, приготовившись к прыжку — ощущение чужого взгляда стало пристальным и осязаемым.

В ту же минуту среди ветвей ближайшего дерева, похожего на сосну, мелькнули два ослепляющих зеленых огня, миг, и огромная птица, похожая на сову, но на порядок превышающая ту размерами, взмыла ввысь, мелькнув черным силуэтом на фоне звездного неба. Савичев подавил вздох облегчения и проводил ее взглядом. Когда птица исчезла из поля зрения, он еще долго смотрел в ночные небеса с незнакомой звездной картой, их яркая россыпь и незнакомые созвездия притягивали взгляд.

Падающий метеорит разрезал небеса, оставив после себя едва заметный дымчатый след.

«Перенеси меня обратно, когда я все тут выясню!» — подумал Савичев, не в состоянии противиться практически детской привычке — загадывать желание на падающую звезду, и уверенно двинулся к берегу. Прохладная вода лесного озера настолько расслабила его, что он не увидел предупреждения в звенящей тишине ночного леса, такой пронзительной, что звук его дыхания и сердцебиения, казалось, можно было услышать в радиусе десятка метров…

«… Воды расступаются перед шагами твоими, прекрасная дочь Фебуса, возлюбленная Криспиды и Антала, чтобы ознаменовать твой земной путь и стать стеной, оберегая твое величие; Застывшие звезды в безмолвном небе взирают на тебя, затаив дыхание, ибо ослепила ты их своей красотой и грацией, золотая пантера Аталасских гор и побережья Гармонии; враг падает ниц, сраженный твоими стрелами разума, в десятки раз его превосходящего, и величия, перед которым меркнет свет Фебуса, столь сильно ты затмила его своим сиянием; слава и процветание вовек будут царить в империи, управляемой твоими перстами, великая матриарх Справедливая!»…

Вряд ли Лаэртия при всем своем врожденном тщеславии когда-либо всерьез относилась к подобным песнопениям поэтов не только родной Атланты, но и других империй. Ей никогда не приходило в голову, что настолько может восхищать ее красота и мудрость, скорее, она с врожденной долей скепсиса видела в этом лишь поклонение культу личности новой матриарх. Слагали легенды, воспевали в песнях и стихах, высекали утонченные статуи, по ее мнению, не столько из-за фанатичного восхищения, сколько потому, что воспевать царскую династию было хорошим тоном.

Со своей изысканной красотой она свыклась с самого рождения. Атлантская империя славилась своими красавицами испокон веков, каждая дочь матриархальной империи была прекрасна ликом настолько, что заполучить атлантку в вольные спутницы мечтал каждый мужчина без исключения, настолько, что готов был навсегда закрыть глаза на их свободолюбивый нрав и привычку управлять. Но чаще всего, это оставалось для недостойных сыновей Антала неосуществимой мечтой; гордые девы предпочитали сами выбирать себе спутника, отца своих дочерей. Иметь у себя в гареме рабыню атлантской крови считалось подарком судьбы, но подобным счастьем никто не мог похвастаться: амазонки предпочитали смерть рабству, и практически всегда уносили с собой посмевшего оскорбить их свободу в царство мертвых. Невозможно было встретить дочь матриархальной державы на рабовладельческом рынке, потому как сам рабовладелец никогда не доживал до торгов. Честь и достоинство Атланты стояли превыше всего.

Золоченая колесница остановилась на вымощенной гладкими камнями дорожке перед высоким храмом Хроноса. Ночь спустилась на империю темным звездным покрывалом, накрыла раскаленные за день плиты и стены домов, а приятная прохлада постепенно охлаждала пылающий жар городских сооружений. Лаэртия сошла на землю, но заходить в храм не спешила. Подняла голову, подставив лицо легкому ночному бризу, вглядываясь в манящие небеса, россыпь ярких звезд, которые сегодня казались особенно низкими. Медленно падали капли масла, матриарх не спешила, ожидая знака, но безмолвные небеса были так же спокойны и величественны. Наконец, взяв один из пылающих факелов из стального треножника, которыми была ограждена дорога к вратам храма, неспешно двинулась вперед.