Сталинградцы (Рассказы жителей о героической обороне) - Герасимов Евгений Николаевич. Страница 28

«КС»

И. М. Бойков

Началось всё это с того, что по заводу было отдано распоряжение заморозить наш цех, выключить электропечь, так чтобы её трудно было снова пустить.

Это было поручено мне. Семь лет с начала его строительства проработал я в цехе. Здесь каждый болтик, гаечку, заглушку я не раз ощупывал и подгонял своими руками.

Ничего не было в моей жизни тяжелее, чем момент, когда, накопив в печи около метра шлака, я опустил электроды, отключил печь. Это было так, точно я сам отрезал от себя часть тела. В глазах потемнело, холодный пот выступил на лбу.

— Неужели конец? — спросил стоящий рядом со мной электротехник Чурзин.

Он громко, жалостно зарыдал, закрыв лицо руками, и побежал в комнату сменных инженеров. Я с трудом его успокоил, и мы пошли вместе докладывать начальнику цеха об исполнении приказания. В кабинете начальника он опять зарыдал, в слезах опустился на диван.

В этот день у отдела найма завода стояла огромная толпа. Чёрный дым поднимался за облака, в воздухе летал пепел и обгоревшие листы архивных документов. В отделе найма происходила запись добровольцев в рабочие батальоны.

Я был включён в состав особой бригады, которая в случае прорыва врага должна была взорвать завод. Три дня пришлось мне пробыть одному в своём замороженном цехе, ожидая рокового сигнала. На четвёртый день приходит ко мне начальник смены Васильев и говорит:

— Ты мне сообщи, когда приступать к пуску, а то истосковался… Хотел записаться в отряд — отказали, здоровье плохое.

— Не беспокойся, сообщу, — сказал я, думая, что он шутит. — Только, должно быть, не скоро.

— Как не скоро? — удивился он. — Полковник, приехавший к директору, требует немедленного пуска.

Только Васильев ушёл, оставив меня в смятении, как раздался телефонный звонок.

— Михайлович, — спрашивал меня директор завода, — можно пустить печь? Фронту фосфор нужен. Генералы Еременко, Чуйков и Шумилов требуют «КС» в бутылочках для уничтожения немецких танков.

— Приложим все усилия, — не задумываясь, ответил я. — Пустим печь. Прошу дать команду прислать электротехников и старых аппаратчиков.

— Составляй план пуска и ожидай подкрепления, — сказал директор.

Я кинулся к печи. За четыре дня она остыла. Электроды неподвижны, на метр вросли в шлак.

Только теперь я понял, почему директор спросил, можно ли пустить печь.

Из тяжёлого раздумья меня вывел надрывный кашель бежавшего ко мне старого аппаратчика Петра Черненко. Я побежал к нему навстречу, радуясь, что первым явился в цех аппаратчик моей смены. Он был болен туберкулезом; кашель одолевал его.

Мы встретились с ним, как будто долгие годы не виделись.

— Михалыч, значит, работаем, пускаем цех! — сказал он, отдышавшись.

— Да, Петро, есть распоряжение пустить немедленно. Фронту нужен фосфор, — ответил я.

Петро подошел к летке, обнял её.

— Мёртвая летка, совсем остыла печь, — и он посмотрел на меня, как бы спрашивая: «Что же делать будем, Михалыч?»

Мы поднялись с ним на площадку к пультовому управлению. Стрелка приборов показывала ноль. Электроды застыли в шлаке и повисли на кнопке управления. Я написал этикетку: «Трогать нельзя».

Вскрыли центральный люк печи — тепла не чувствуется, в печи холодно.

— Вот что, Петро, сделай электропроводную дорожку между первым и вторым электродом, — сказал я, еще не совсем уверенный, что удастся оживить печь.

— Понимаю, понимаю, — радостно закивал головой Петро, — сделаю!

Я побежал в кабинет составлять план пуска цеха. Вскоре пришел электротехник. Осмотрел подстанцию, подал в печь ток. Можно было идти с докладом к директору.

Штаб управления завода помещался в подвале, у входа в который стоял часовой из рабочей дружины.

— Ну, как, пустите цех? — спросил он меня.

— Печь уже поставлена на разогрев, — сказал я.

Дежурный по штабу Игнатушкин тоже прежде всего спросил:

— Как думаете, выйдет что?

— Выйдет, — ответил я.

— Но вы же остановили намертво! — воскликнул он.

— Да. Но думаю, что разогреть удастся.

Директор завода Уфлянд, выслушав мой план пуска цеха и сообщение о том, что в цехе имеется около двухсот тонн производственных фосфоритных отходов и что включённая печь даст в сутки полторы тонны чистого продукта, сказал:

— Надо заливать в день две тысячи бутылок и приспособиться готовить «КС» для заливки в баллоны.

Я попросил обеспечить доставку сероуглерода и пустых бутылок.

— Всё будет, — обещал директор.

В цехе меня уже ожидала группа рабочих, ветеранов фосфорного производства. Я рассказал о той большой работе, которую должен проделать цех, и предупредил каждого, что ему придётся работать за троих, так как много старых аппаратчиков ушло в рабочий батальон.

— Будем не только за троих, но и за четверых, — заявил аппаратчик Усов.

Яков Иванович Блохин внёс предложение:

— Так как линия фронта проходит в нескольких километрах от завода, надо считать, что мы составляем воинское подразделение, и установить военную дисциплину.

Решение было принято такое: сколько потребуется, столько и дадим.

Через 32 часа печь ожила, в ней накопилось достаточное количество шлаку. Много было пережито после этого сентябрьского дня, но никто из нашего небольшого коллектива не забудет момента, когда мертвый цех снова заработал, начался выпуск жидкости «КС», заполнение бутылок и баллонов, которые тут же грузились на армейские машины.

Сталгрэс

В. Разумейченко

На Сталгрэсе оставались только те, без кого нельзя было обойтись. Мы попрощались с семьями, заперли свои квартиры и перешли в цеха на казарменное положение.

Мозг электростанции — главный щит управления — всегда считался священным местом. Здесь могли находиться только дежурные. Теперь же у главного щита пришлось поставить и наши койки.

Помещение у главного щита, расположенное на третьем этаже, не имело никакой защиты, если не считать перекрытия в 15 сантиметров. Любой снаряд и бомба могли проникнуть внутрь щита. Только позже — для дежурного — напротив главного щита был установлен бронеколпак. Во время бомбёжки дежурный должен был залезать в это убежище и оттуда сквозь узкую смотровую щель следить за стрелками приборов на щите.

Водосмотр стоит на самом верхнем этаже электростанции, примерно на высоте сорока метров. Над ним только крыша. Во время обстрела она была плохим укрытием, её пробивали даже самые мелкие осколки. И водосмотр всегда стоял на своем посту. Он неослабно должен был смотреть за приборами, регулировать уровень воды в котлах. Если упустить воду, котёл может выйти из строя. Ведь для электростанции угроза взрыва котла была страшнее любого прямого попадания.

Однажды осколки попали в паропровод котла № 1. Водосмотром на котле стоял Михаил Дубоносов. Когда к нему подбежали и начали спрашивать, куда упали снаряды, он рассердился:

— Моя обязанность следить за котлом, а не за снарядами.

Доставалось и кочегарам. Когда однажды снаряд разорвался в котельном цехе и перебил мазутопровод, старший кочегар Константин Харитонов был весь облит горящим мазутом. Он сразу стал, как лакированный. И этот обожжённый человек бросился к повреждённому участку, закрыл задвижку, прекратил путь для выхода горящего мазута, а затем пустил резервный котёл и этим предотвратил аварию.

Наш Кировский район был отрезан от северных и центральных районов города, но электростанция продолжала работать. Ток шёл на заводы нашего района, выполнявшие заказы фронта, и в блиндажи, в которых размещались штабы воинских частей, оборонявших Сталинград с юга. Нагрузка была небольшой, но — на случай аварии — на станции работало два генератора в 24 тысячи киловатт и в 3 тысячи киловатт.