Приключения студентов (Том II) - Минцлов Сергей Рудольфович. Страница 19

— Нет… И в них имеется огонек! Но все искусства теперь в глубочайшем упадке! Вам разве не бросалось до сих пор в глаза, что всюду одичали даже дворцы, что изображения людей стали гораздо уродливей их самих; тысячу лет назад все было наоборот! Значит, надо учиться у древних, а не у современников. А мы пережигаем мраморные статуи на известь!..

— Это правда!.. — произнес чей-то голос. — Совсем недавно у нас в Пизе до тысячи языческих статуй были разбиты монахами!

— Где же надо учиться скульпторам? — спросил Марк.

— Только в Риме!.. — сказал Карнаро. — Он и мертвый велик!

Городские ворота незаметно остались позади и ученики и учитель очутились в поле. Хлеб был уже давно сжат и свезен; далеко, далеко простиралось желтое жнивье. Карнаро свернул прямиком в сторону и почти сейчас же открылся неглубокий овраг с одиноким черным камнем на дне — креслом философа; все тесно — кто сидя, кто лежа — расположились перед ним полукругом.

— Учитель… — сказал один из учеников. — Вы обещали побеседовать с нами о пути к истинному знанию?..

— Да!.. — ответил Карнаро. — Но прежде, чем говорить о знаниях, надо упомянуть о заблуждениях. Мы живем среди дремучего леса из них; они выросли из нас самих и потому мы их не замечаем. Начну с главнейшего заблуждения человека — будто бы он царь вселенной и будто все в мире создано и предназначено для него. Это гордый самообман! Человек — песчинка на берегу моря и только! Вот первое, что вы все должны понять и усвоить! Тогда перед вами сама собой откроется вторая ступенька познания — что человек может гордиться только своими делами, а никак не тем, что он ходит на двух ногах и может одевать их в сукно и бархат! Я вас зову к неверию…

— Как?!. — с испугом воскликнул голос. — Не верить в Бога?!.

— Божественных начал я не касаюсь, они превыше нас и наших знаний!.. — возразил Карнаро. — Я зову вас не верить не в Божье слово, а в человеческое; не верить ничему, что вышло и выходит из-под калама и из головы человека! Пусть это будет сам великий Птоломей или блаженный Августин — не верьте им на слово, а рассуждайте сами. И если ум ваш согласится с ними — принимайте их положения, нет — отрицайте и ищите дальше. Есть вопросы никем не разрешимые и не потому, что они мудры, а потому, что они глупы. К сожалению, этого не видят и сотни людей ломают головы над ерундой вроде того — почему Ева была сотворена из ребра Адама? Решений может быть несколько тысяч. И если я решу так — «потому, что накануне шел дождь», то этот ответ будет нисколько не глупее всех остальных!..

Среди напряженно слушавших учеников раздался смешок.

— Значит, прежде чем рассуждать, оцените — стоит ли дело труда или нет? Не занимайтесь Сизифовым трудом; высоко цените слово — это крылья, возносящие вас к солнцу вечного, истинного! Помните глубочайшее откровение святого апостола Иоанна — «в начале бе слово и слово бе Бог и Бог бе слово…»

ГЛАВА XXXII

Беседа Карнаро, шедшая так вразрез с веком, произвела глубокое впечатление на Марка и Мартина. Впервые услыхали они не только о возможности сомнений в установившихся авторитетах, но даже о необходимости проверки их. Привыкшему к безусловной вере во все написанное, Марку эта смелая речь казалась жуткой и несколько кощунственной; упорный и прямой Мартин, склонный к сомнению и проверке всего умом, а не сердцем, как Марк, ощущал радость, взыгравшую у него в душе.

Толпа слушателей философа, войдя в город, рассыпалась по разным направлениям и Марк и Мартин оказались вдвоем у древней широкой и низкой баптистерии Св. Джиованни, патрона Флоренции, в которой на Пасхе, сразу в один день, крестили всех детей, родившихся в течение года.

Неподалеку от входа в нее толпились несколько десятков прохожих; на свободном пространстве между ними четверо человек дрались на шпагах; два цветных и два черных плаща валялись на земле неподалеку от них; бой кипел горячий и не прошло и минуты, как вскрикнул и повалился один из бойцов; за ним навзничь опрокинулся другой; владельцы цветных плащей накинули их на свои плечи, вытерли шпаги и, не торопясь, стали удаляться с площади. Их никто не преследовал.

Часть зрителей бросилась помогать упавшим, другие, стоя в стороне, толковали о причине ссоры и обсуждали качество ударов.

Один из бойцов был убит, второй ранен в живот и по одежде его медленно текла кровь.

— Я знаю, почему я ранен!.. — слабеющим голосом проговорил он. — Вчера я поел скоромного!..

В тот же день вернулся Луиджи, исчезавший куда-то по своим делам, и в числе новостей привез весть, что из Болоньи, с паломниками из местной знати, отправился с семьей в Рим и рыцарь Готье — там должна была состояться свадьба Габриэль.

Ян, при котором в траттории сообщили это, изменился в лице; веселое и бодрое настроение, державшееся у него все последние дни, разом исчезло. Он посидел немного с собравшимися товарищами, затем отговорился головной болью и удалился.

Луиджи сообразил, что не следовало говорить при Яне о Габриэль, и хлопнул себя по лбу.

— Осел я!.. — воскликнул он.

— Неужели, синьор?.. — серьезно спросил при общем смехе Киджи. — Как, значит, мы в вас ошиблись!

На другой день Ян показался в мастерской на несколько минут и исчез неизвестно куда. На третий он не пришел совершенно. Луиджи отправился на разведку и наконец разыскал его в одном из погребков мертвенно пьяным. К вечеру он протрезвился и мрачный, с измятым лицом, лежал на постели и молча слушал ругательства, которыми осыпал его неаполитанец.

— Завтра я ухожу… — вдруг проговорил Ян.

— Куда?.. — изумился Луиджи.

— В Рим.

— Послушай, брат, поговорим до конца?.. — Луиджи присел на край кровати приятеля. — Ты веришь, что я желаю тебе добра?

Ян кивнул головою.

— Так поверь и тому, что всю эту твою канитель надо бросить! Ну скажи, пожалуйста, есть ли хоть капля здравого смысла в том, что ты няньчишься с какой-то любовью, да еще к кому — к важной синьорите. Что в ней особенного? Макароны, подумаешь, какие! Выдадут ее за тебя замуж? Нет, будь я трижды проклят!

— Я этого и не ищу… — проговорил Ян.

— Так черта ли тогда тебе надобно? Девчонок и прехорошеньких кругом тысячи: тискай их, где можешь, и кончено! Живи и не куксись — в этом, брат, вся соль жизни! А уж пьянствовать, как какому-то мужику, тебе стыдно!

— Это все верно!.. — отозвался Ян. — Только я все-таки в Рим уйду.

— Зачем?

— Так… — Ян уперся взглядом в стену. — Надоело здесь все.

— А скульптура твоя?

Ян пренебрежительно махнул рукою.

Не успел Луиджи ответить — дверь в каморку, где шел разговор, распахнулась и вбежал в белом переднике один из помощников Кастро.

— Синьор Киджи ранен!.. — запыхавшись, произнес он.

Луиджи подскочил как на пружине, Ян поднялся и сел.

— Кем, где?.. — спросил неаполитанец.

— На улице. Трое каких-то неизвестных набросились на него сзади, ударили в спину кинжалом и убежали!

— Жив?

— Да!

Луиджи забрал все нужное для перевязки и бросился с Яном вслед за вестником.

Когда они явились во взбудораженную мастерскую, Киджи был уже раздет и лежал на земле, на брезенте, стонал и ругался. Луиджи в качестве доктора осмотрел его рану и убедился, что кинжал только скользнул по ребрам и просек тело до кости.

— Опасность есть, но я здесь!.. — важно объявил он окружавшим. — Я отвечаю, что через несколько дней поставлю больного на ноги!

Неаполитанец быстро, умелой рукой обмыл рану и принялся делать перевязку.

Вечером, после происшествия с Киджи, Луиджи позвал троих товарищей и зашел вместе с ними в погребок. Как обычно, потребовали вина и неаполитанец рассказал тайну Яна. Надо было что то предпринять, чтобы удержать его от нелепых выходок.

— Обалдел парень!.. — проговорил Мартин. — Эка лезут в голову людям разные глупости!

— Он непременно уйдет, а одного его отпустить нельзя!.. — сказал Марк и Луиджи поддержал его.