Земные громы (Повесть) - Дынин Иван Михайлович. Страница 8

Вопросов было много, но перебить отца Василий не мог, да и вряд ли стал бы он объяснять при всех станичниках сыну такие тонкости.

Только на другой день, выбрав удобную минуту, Василий решился поговорить с отцом. Тот пытался понятнее и проще, в меру своих знаний, растолковать ему устройство снаряда, а также смысл и правила стрельбы. И перед Василием открылся целый мир, поражающий своей волшебной таинственностью. И уже было ясно, чем привлекли пушки отца. Человек пытливый не мог не полюбить службу в артиллерии.

Делая решительный шаг из приемной в кабинет комиссара курсов, Василий Грабин не колебался, не раздумывал, он в душе давно определил свою судьбу. И если не сказал об этом Бардину и другим товарищам, то только из опасения, что его станут переубеждать. Ему тогда пришлось бы говорить о своих раздумьях и мечтах, а он был человеком стеснительным, не любил выворачивать напоказ душу.

Сдав вступительные экзамены, Грабин стал курсантом командных артиллерийских курсов. Шел июнь 1920 года.

Крещение огнем

Поздней осенью небольшую группу будущих артиллерийских командиров решено было перевести из Екатеринодара в Петроград. Впервые в жизни Грабин ехал почти через всю страну. Поезд двигался медленно, подолгу стоял в пути, и Василий с любопытством отмечал, как меняется местность, по-иному смотрелись поселки и деревни, слышался непривычный говор на станциях, забитых исхудалыми, оборванными людьми. Всюду разруха и голод.

Зато здания Михайловского артиллерийского училища на Выборгской стороне, где разместилась школа, поразили Грабина великолепием и чистотой. Классы просторные, светлые, много наглядных пособий. Тут же, при курсах, манежи и конюшни. И все было бы хорошо, если бы не тяжелая обстановка, в которой приходилось жить и учиться. На день полагалось двести граммов хлеба, но половину курсанты отчисляли в пользу голодающих детей Поволжья. Суп готовили с кониной или ржавой селедкой, на второе подавали вареную брюкву. В классах почти не топили. Чтобы не замерзали чернила, их приходилось отогревать своим дыханием.

Но особенно плачевное положение было с лошадьми. От бескормицы они уже не могли стоять на ногах, а все время лежали. Временами курсанты поднимали их, чтобы не образовались пролежни, или выносили на руках из конюшен во двор, где они могли подышать свежим воздухом.

Несмотря на это, учеба шла напряженная. Изучали материальную часть, историю артиллерии, тактику, занимались строевой подготовкой.

В начале 1921 года Василию Грабину был выдан партийный билет. О многом он передумал в этот день. Вспомнил Екатеринодарскую почту, первое партийное поручение, товарищей по подпольной работе. Он пришел в партию, как приходит крестьянин в поле весной, чувствуя сердцем, что он нужен земле, что без его трудовых рук не будет урожая, а без урожая не прожить ему самому.

…В первых числах марта прямо на урок, что случалось редко, пришел дежурный и объявил:

— Всем коммунистам прибыть в казарму.

Никто не знал, что произошло, почему вызвали только коммунистов. Многие думали, что предстоит какое-то собрание, но приказано было взять оружие, обмундирование, котелки, ложки — все, что необходимо для похода. На Приморском вокзале курсантов посадили в поезд, следующий на Сестрорецк.

На вокзале кое-что прояснилось. Пошли разговоры о мятеже, который произошел в Кронштадте. Воспользовавшись экономическими неурядицами, мелкобуржуазные партии решили совершить переворот. Они потребовали переизбрать Советы, упразднить комиссаров и политотделы, ввести свободную торговлю. Грабина особенно возмутил лозунг, который выдвинули заговорщики: «Советы без коммунистов!» Коммунисты создавали подполье, боролись против царизма, страдали на каторгах, они были первыми и на баррикадах, и при штурме Зимнего. И вдруг их отстраняют от власти. А эсерам, меньшевикам и анархистам дают полную свободу. Такое могли придумать только враги рабочих и крестьян.

Один из краскомов, собрав курсантов, более подробно объяснил обстановку. Дело зашло слишком далеко. В руках мятежников оказались немалые силы. У них было два линкора и несколько других кораблей, более ста орудий береговой обороны, десятки пулеметов. А главная опасность заключалась в том, что они захватили основную базу Балтийского флота, которая являлась ключом к Петрограду.

На помощь мятежникам торопились недавние интервенты. Английские корабли сосредоточивались у Финского побережья. Капиталисты и банкиры выделяли им на их черные дела немалые деньги.

— Время торопит, — говорил краском, — скоро должен вскрыться Финский залив. Тогда к мятежникам придет помощь по морю. Нужно не допустить этого, как можно быстрее задавить контрреволюцию.

К месту назначения прибыли ночью. Батарея тяжелых гаубиц располагалась в лесу. Было тихо, не рвались снаряды, не свистели пули. Но во всем чувствовалась фронтовая напряженность. Позиции усиленно охранялись, около орудий были отрыты укрытия для расчетов, в блиндаже командиры готовили данные для стрельбы.

Грабина назначили заряжающим. Остальные были старше его, многим уже пришлось участвовать в боях. Они объяснили Василию его обязанности, дали возможность потренироваться. Дело оказалось нелегким. Снаряд тяжелый, без навыков подать в казенник непросто. И хорошо, что Грабин сразу признался, что опыта у него нет. Артиллеристам понравилась его честность.

— Научишься, — уверяли они.

Но учиться не пришлось. Началась артиллерийская дуэль. Впереди, на берегу Финского залива, располагался форт, находившийся в руках мятежников. Ранним утром первый снаряд разорвался позади и в стороне от батареи: противник не знал ее точного расположения.

Еще раньше, когда белые наступали на Екатеринодар, Грабину пришлось побывать под артиллерийским обстрелом. Но тогда было иное дело: тогда он чувствовал себя человеком посторонним, не причастным к войне, а теперь каждый снаряд, каждый осколок казался ему предназначенным для него. Это умножало чувство опасности.

— Орудие к бою! Заряжай!

Зычный голос командира заставил Грабина подняться с земли. Он торопливо схватил снаряд и уже не упал, как в первый раз, а только вздрогнул, когда позади грохнул второй разрыв. Заговорила их батарея. Через несколько минут все смешалось, слилось в один сплошной гул. Василию некогда было думать об опасности, чувство страха уступило место чувству ответственности. Он думал только об одном: как бы успеть быстро и хорошо зарядить гаубицу.

Мятежники пристрелялись, снаряды стали рваться совсем близко, на позиции засвистели осколки, послышались стоны, появились первые раненые. Однако оглядываться и переживать было некогда. Грабина впервые охватил азарт боя. Каждый разрыв снаряда в районе форта вызывал в нем прилив радости и гордости, а стоны раненых товарищей озлобляли и заставляли действовать еще быстрее.

— Всем в укрытие! — раздалась команда.

Батарея прекратила огонь. Наступила короткая передышка. И только теперь Грабин почувствовал усталость. Такую усталость, когда ноги отказываются держать, а к рукам будто подвешены гири.

— Тяжело, брат? — К Василию подошел один из пожилых артиллеристов. — Ничего, втянешься. Война не для отдыха.

Как мало надо было, чтобы Грабин и сам понял, что война — это не только лихие и смелые атаки, меткие выстрелы, но и большой, напряженный труд. В артиллерии нет легких должностей. Грабину первое время даже показалось, что громадные металлические колеса гаубицы чем-то похожи на каменные жернова мельницы. Он невольно вспомнил, как они вдвоем с отцом при помощи нехитрых приспособлений поднимали и переворачивали эти каменные глыбы. Мелькнула мысль, что и в артиллерии, если подумать, можно облегчить труд. Может быть, тогда не придется все операции со снарядом выполнять вручную.

— Орудие к бою!

И все началось снова: грохот выстрелов, едкий пороховой дым, вой снарядов, свист осколков, стоны раненых. Бой продолжался. Порой казалось, что там, куда стреляли гаубицы, уже не должно остаться ничего живого, но форты действовали, их артиллерия не умолкала.