Дорога в горы - Лозневой Александр Никитич. Страница 22

— Ох, уморил! — схватился за живот Черняк.

Смех разбирал и Подгорного.

— Ну чего зубы скалите? Слова не скажи — все на смех! — рассердился дед. — Стало быть, фельдфебель знал! Не зря Георгиев носил!

Многие уже закончили чистку оружия и теперь сидели, курили и слушали разговор. Дед наконец смазал канал ствола, взялся за сборку затвора. Надел пружину на ударник, приставил боевую личинку, стебель-гребень с рукояткой — все хорошо, как и следует быть. Но когда дело дошло до соединительной планки — растерялся. И так, и этак повернет — не подходит! Дед нахмурился, начал поносить мастеров — что, дескать, не винтовки, а ширпотреб выпускают.

— А ну, дай-ка сюда! — сказал Донцов.

Он слегка повернул планку, чуть нажал, и она, щелкнув, стала на место.

— Вот как надо! А ты — ширпотреб…

Дед смутился, но все же заговорил в свое оправдание:

— Вить она, та война, когда была? Сколько годов прошло. А память что решето: мука отсеялась, одни отруби остались.

Донцов подмигнул солдатам и стал рассматривать винтовку: все-таки интересно, как вычистил ее старый? Глянул в канал ствола через казенную часть — ничего, чисто. Посмотрел от мушки — то же самое. Вставил затвор, хотел возвратить винтовку и тут только увидел номер: 203720… Замигал глазами: что за оказия? И, меняясь в лице, повернулся к деду:

— Где ты ее взял?

— А тебе, извиняюсь, какая такая надобность? — усмехнулся дед. — Где б ни взял, винтовка моя!

— Нет, все-таки… Откуда она у тебя?

Думая, что его разыгрывают, Митрич насупился:

— Положь, говорю!

Но Донцов не мог успокоиться, не мог выпустить винтовку из рук.

— Слушай, Митрич, я ж не из любопытства спрашиваю, — взволнованно заговорил он. — Понимаешь, моя это винтовка, моя! Вот и номер на ней…

— Постой, постой, — старик пристально вгляделся в Степана. — Не ты ли тогда через Кубань плыл?

— Я, Митрич, я!

— Так тебя, выходит, не того?

— Выходит, не успели.

— Скажи, история! Значит, ты и есть тот самый?

— Выходит, так… Эх, Матвей Митрич, золотой ты человек! — и Донцов обнял старика.

Дед растрогался, однако не удержался, сказал:

— Все-таки негоже ружье бросать!

Донцов чувствовал себя виноватым, хотя и сам не помнил, как оказался в то время без оружия.

— Три года, как невесту, холил, — бормотал он. — Неужели не понимаешь? Хочешь, автомат за нее отдам? Вполне исправный. А что патронов мало, так не беспокойся: в первом же бою мешок наберем!

Дед наконец согласился, взял автомат, повертел в руках, но тут же замотал головой.

— Ей-богу, ни к чему это, — словно оправдываясь, заговорил он. — Винтовка — дело верное, а эта, трофея твоя, так, черт те что: ни штыка, ни приклада. Баловство одно!

— Ладно, — согласился Донцов, — бери винтовку. А мне, видать, и автомат послужит. Было бы чем бить гадов!

Глава двадцать восьмая

Еще раньше, осматривая рощу, лейтенант приметил высокую ель с ветками, начинавшимися почти от земли. Ее и облюбовал для передового наблюдательного поста. Ефрейтор Подгорный оборудовал на вершине ели нечто вроде гнезда, обрубил ветви, мешавшие обзору, и вот уже третий день тропа до самого поворота была перед его зоркими глазами. Подгорный уходил на пост рано утром и возвращался, когда становилось совсем темно.

Взобравшись на ель, он прежде всего осматривал тропу. Вдоль нее, до самого поворота, стояли сосны, молодые чинары, громоздились, выступая из леска, замшелые скалы. Да, здесь все как на ладони. Сунутся гитлеровцы— сразу будут видны. «Ну что ж, раз война, надо воевать», — думал Подгорный. Он никогда не унывал, всегда искал для себя какую-нибудь работу, потому что в работе веселее. Сам вызвался и на этот пост наблюдателем.

…Приставив бинокль к глазам, Подгорный невольно вздрогнул: на тропе, в легкой утренней дымке, показались люди. Протер стекла, всмотрелся еще внимательнее. Серые фигуры одна за другой медленно появлялись из-за поворота, вытягиваясь в цепочку. Фашисты! Подгорный не слез, а скатился с дерева. Тревога!

Гарнизон мигом поднялся на ноги.

Солдаты заняли боевые места, замерли в ожидании приказаний. По огневым позициям, как вихрь, промчался Егорка. За ним — Серко.

Увидав Егорку, Наталка догадалась, что произошло недоброе. Хотела спросить, что случилось, но мальчик, бросив на бегу «К бою!», скрылся в расщелине. Наталка залила костер, перекинула через плечо сумку от противогаза, в которой лежали бинты, и побежала наверх. Там никого не оказалось. Девушка прошла на огневые, увидела лейтенанта с биноклем в руках, попыталась заговорить с ним, но Головеня даже не обернулся. «Что-то серьезное», — поняла Наталка и побежала вниз.

У рощи показались фашисты. Их серые мундиры сливались с зеленой листвой. Только на фоне темных скал фигуры врагов вырисовывались ясно. Их оказалось немного, можно было пересчитать.

— Головной дозор, — сказал лейтенант, — значит, близко и основные силы.

Он бросил взгляд в конец рощи и увидел еще одну группу гитлеровцев. Перевел бинокль дальше, на седловину, — там тоже двигались немцы.

Донцов лежал у пулемета и ждал команду открыть огонь. Но команды не было.

На узкую тропу вышла еще одна группа солдат, растянулась зеленой змейкой. Гитлеровцы шли медленно, словно нехотя осматривались по сторонам. Справа — обрыв, слева каменная стена, впереди, до самых скал, ровная, голая площадка. Фашисты с любопытством заглядывали в пропасть, придерживая друг друга за руки. Впереди офицер. На площадке он построил солдат в колонну, что-то стал говорить им, показывая рукой на скалы. И в этот момент Головеня махнул рукой:

— Огонь!

Удар был настолько неожиданным, что колонна разом рассыпалась. Но после недолгого замешательства гитлеровцы открыли ответный огонь по скалам. Их офицер сразу исчез, затерялся среди солдат. А пулемет Донцова продолжал сечь врагов. Часть из них рванулась вперед, остальные заторопились назад, но уйти с заранее пристрелянного пятачка было невозможно. Пулемет хлестал по хвосту, загораживал смертельной стеной путь к отходу. Обезумевшие солдаты ринулись к скалам, надеясь укрыться под ними, но сверху на них полетели гранаты, с грохотом обрушились камни.

Прижавшись к земле, Наталка дрожала всем телом: ей было страшно в первом бою. Сзади послышался чей-то вскрик, девушка обернулась и увидела Егорку.

— Дедусь ранен!

Наталка вскочила, побежала вдоль каменной стены, свернула направо и остановилась, потрясенная увиденным: среди окровавленных камней, схватившись руками за грудь, лежал дед. Открытые глаза его, не мигая, глядели в небо. Наталка упала перед стариком на колени: дед был мертв. Егорка припал к его голове, заплакал во весь голос, а руки девушки сами потянулись к винтовке погибшего. Она видела сейчас только немцев — бегущих, падающих, уползающих от огня…

— Прицел три! послышался голос лейтенанта.

Донцов понял: надо перенести огонь за рощу, бить по отступающим. Он потянулся к прицельной планке, но рука не повиновалась. Головеня заметил это, подполз к пулемету:

— Ранен? Вниз! В пещеру!..

Донцов стиснул зубы, поднялся, побежал. А лейтенант, увеличив прицел, уже поливал огнем убегающих фашистов. Рядом лежал убитый Черняк. Где Зубов? Неужели и он погиб? Хоть бы кто-нибудь набивал диски…

А Зубов уже был на южной окраине Орлиных скал, мчался все дальше и дальше.

— Стой! — преграждая ему дорогу, закричал Крупенков, охранявший выход из ущелья.

— Что ты, Ваня?

— Назад, говорю! Приказано не пускать!

Зубов оглянулся:

— Я тебе, как человеку… А ты…

— Назад!

Зубов сверкнул налитыми кровью глазами и мгновенно сшиб Крупенкова с ног. Падая, тот успел ухватиться за его вещмешок, и оба покатились по земле, все ближе и ближе к краю обрыва.