Любовь и честь - Уоллес Рэнделл. Страница 27

Князь тем временем поцеловал руки всем дамам, даже Беатриче, правда, Зепшу он только потрепал по голове.

— Мои дорогие девочки! — повторял он по-французски. — Как я был счастлив узнать, что вы в безопасности. Со слезами на глазах я перечитывал твое письмо.

Он говорил это Наташе, а не мне.

— Вы написали отцу письмо? — спросил я Наташу. — Когда?

— Когда мы находились в Бережках, конечно, — ответила она. — Я написала отцу обо всем, что случилось, и отправила письмо с вашим гонцом.

— И что же вы написали?

— Все! И о том, как вы сражались с казаками, и о мертвом кучере, и о сломавшихся санях, и о тех казаках, которым вы срубили голову в поединке. Все-все!

Она так восторженно щебетала, что оставалось только догадываться, сколько казаков она умертвила в своем рассказе о стычке на замерзшей реке.

— Да-да! — поспешно закивал князь. — Ты еще упоминала пленного казака. Где же он?

Толпа загудела. Всем хотелось увидеть нашего пленника. Княжна величественным жестом указала на крышу саней. Лакей взглянул на меня и, истолковав мой взгляд как согласие, залез на крышу и поднял связанного казака. Толпа отшатнулась и ахнула от такого героизма, а потом зашумела, выкрикивая что-то в посиневшее лицо пленника. Я тоже взглянул на его лицо, но не заметил никаких признаков страха или раскаяния.

Теперь я понял, почему собралась такая толпа. Мы привезли наглядное свидетельство того, что смертельная угроза — всего-навсего беспомощный связанный мужик.

При встрече с дочерью лорд Шеттфилд вел себя куда более сдержанно, чем остальные, хотя и не менее сердечно. Отец и дочь стояли друг напротив друга, и лорд успокаивающе гладил руку дочери, сжимая ее обеими ладонями. Потом он виновато оглянулся на Монтроза, словно просил прощение за то, что отнимает время у кого-то более важного. Шеттфилд отступил в сторону, и Монтроз, шагнув вперед, обнял Анну за плечи и поцеловал ее в лоб. Затем, обхватив ее за талию, он повел Анну к карете. Она успела бросить на меня взгляд, и в ее голубых глазах я заметил тоску и сожаление.

Я оглянулся в поисках Беатриче и сразу увидел ее в открытых дверцах саней. Она заметила, как я смотрел на Анну. Я глазами попытался сказать ей, что все хорошо, но она уже отвернулась и принялась собирать разбросанные на полу вещи, которые благородные дамы, опьяненные счастливой встречей, оставили в санях.

Один из придворных вдруг что-то выкрикнул по-русски, и толпа тут же принялась скандировать эти два слова.

— Горлов! — перекрикивая шум, позвал я. — Что они кричат?

Он с тем же скучающим выражением взглянул на меня, только глаза заблестели, и перевел:

— Они кричат нам «Рыцари Царицы».

* * *

Я проснулся от тихого стука в дверь.

— Да-да! — бодро отозвался я, словно и не думал спать.

Дверь из черного дерева отворилась, и седой слуга-англичанин с поклоном доложил:

— Восемь часов, сэр. Завтрак накрыт в гостиной.

— Благодарю.

— Прикажете открыть шторы?

— Будьте так любезны.

Он неслышно пересек комнату и раздвинул тяжелые шторы. Холодная солнечная синева северного неба ворвалась в комнату, на мгновение ослепив меня.

Слуга остановился в дверях.

— Князь ожидает вас в девять, сэр. Будут ли какие-нибудь распоряжения?

— Благодарю вас, никаких.

Когда я вошел, Горлов уже сидел за накрытым столом и срезал верхушку с яйца всмятку. Увидев меня, он ухмыльнулся.

— Ага, вот и ты! Мучаешься с похмелья?

На пиру в честь благополучного возвращения дочери, который закатил вчера князь Мицкий, я не пил спиртного, а сам Горлов символически выпил каких-то четверть литра водки. Но это была его старая шутка, когда он просыпался более бодрым, чем я.

— Князь подарил тебе весь дом или только слуг? — вместо ответа поинтересовался я, наблюдая за тем, как один из слуг подносит блюда к столу, другой чистит мундир Горлова, а третий уже, почтительно поклонившись, несет начищенные до немыслимого блеска сапоги. Горлов тут же натянул их на шерстяные чулки, в которых сидел за столом, и глубокомысленно заметил:

— Главное качество полководца — это умело использовать свои войска.

Намазывая масло на благоухающую булочку, я с улыбкой поглядывал, как Горлов уплетает за обе щеки все подряд, что приносят слуги.

— Вижу, у тебя зверский аппетит.

— У меня всегда зверский аппетит.

— Ты думал о том, где ты мог подцепить ту заразу, что свалила тебя в пути?

— Думал, — проворчал он, не отрываясь от еды. — И мне пришлось всерьез поломать над этим голову. Это могло быть из-за вишен.

— Вишен? Каких вишен?

— У Антуанетты — графини Бельфлер — были вишни в шоколаде. Ей прислали их из Франции, и она меня угостила. Совсем немного — у нее самой почти не осталось.

— Вот как?

— Сладости могут быть очень вредны для желудка. Уверен, что это из-за вишен. Хотя, конечно, не исключено, что это из-за бренди. Ты же знаешь, после него я всегда себя неважно чувствую. Ты заметил, что вчера я старался не пить его?

— Да, разумеется. Вижу, ты всерьез решил заняться своим здоровьем и теперь кроме водки ничего не пьешь.

— Поверь, я очень трепетно отношусь к таким вещам, как здоровье. Поэтому к черту бренди! Отныне — водка и только водка, клянусь тебе… Да и болезнь была… гм… в общем-то пустяковая.

— Вне всякого сомнения, — легко согласился я, вытирая салфеткой губы. — Ты не знаешь, зачем нас хочет видеть князь?

— Надеюсь, чтобы обсудить сумму вознаграждения. Один из слуг сказал, что вскоре должен пожаловать лорд Шеттфилд.

19

Князь принял нас, сидя в обитом бархатом кресле, в том самом зале, где накануне закатил пир. Только вчера зал был полон табачного дыма и винных паров — это была мужская пирушка. Смех, звон бокалов, гул голосов, прерываемый громкими тостами, хрустальные хлопки разбиваемых об пол рюмок. Казаки, которые еще недавно были запретной темой, вдруг стали предметом горячего обсуждения. В наше отсутствие правительство, наконец, признало существование этой угрозы и пообещало разделаться с мятежниками. На восток уже потянулись первые воинские части. И пока придворные пили за победу над казаками, выяснилось, что неофициально боевые действия против них ведутся уже несколько месяцев.

Но сегодня зал был чисто убран и проветрен, а князь, вчера такой возбужденный, казался спокойным и расслабленным в своем любимом кресле. Увидев нас, он закрыл книгу и поднялся.

— Доброе утро, господа! Надеюсь, вы хорошо выспались? Прошу вас, присаживайтесь.

Мы сели, и князь тут же предложил закурить виргинского табака из большой жестянки, которую принес лорд Шеттфилд на вечеринку. Еще вчера она была полной, а теперь там почти ничего не осталось.

Я отказался, а Горлов протянул свою трубку, которую князь щедро набил таким ценным здесь виргинским табаком.

— Лорд Шеттфилд должен быть с минуты на минуту, — сообщил он. — Хорошо выспались? Ах да, я уже спрашивал об этом. Ну, наконец-то, вот и он!

По подтаявшему льду мостовой загремели колеса кареты, из которой стремительно вышел лорд и, на ходу швырнув перчатки лакеям и расстегивая плащ, направился к нам.

— Доброе утро, джентльмены! — Шеттфилд снял шляпу и, небрежно бросив ее ожидающим слугам, так же стремительно уселся в кресло справа от Мицкого.

Князь, несколько сбитый с толку таким стремительным появлением столь ожидаемого гостя, заулыбался.

— Граф Горлов. Капитан Селкерк. Маркиз Дюбуа просил извинить его, но поскольку он является в России вашим… покровителем, то его присутствие здесь может поставить маркиза в щекотливое положение. Поэтому эта честь выпала мне и лорду Шеттфилду. Разве мы не поблагодарили вас за то, что, рискуя жизнью, вы спасли наших дочерей? Конечно же, поблагодарили, и не раз! Но сейчас я хочу сделать это снова. Выражаю вам свою отцовскую признательность, джентльмены! — Князь встал и сердечно пожал руку мне и изумленному Горлову.