Любовь и честь - Уоллес Рэнделл. Страница 39
— Это не казаки… так… кучка крестьян, — заметил я Горлову.
— Эти да, — согласился он и кивнул на холм в сторону Волчьей Головы. — А те — настоящие казаки.
Словно шелест прошел по полю битвы, заставив замереть казачьи толпы и стройные ряды солдат. Все понимали, что Пугачеву придется бросить в бой свои лучшие казацкие части. Его крестьянская армия еще не оправилась после кровавой трепки, которую задали им три сотни имперских кавалеристов, и теперь нужно было показать, кто здесь настоящий хозяин. Все взоры повстанцев обратились на Волчью Голову.
Тот привстал в стременах — он был высок и худощав, не то, что жирный самозванец Пугачев, мешком сидевший на лошади рядом с ним. Затем казак вскинул голову и завыл по-волчьи.
Этот вой, казалось, пригвоздил к месту тех, кто еще пытался потихоньку улизнуть с залитого кровью поля. Они еще не шли в атаку, но больше не пытались бежать, просто стояли и смотрели, что будет дальше.
Не знаю, что на меня нашло, но я, повинуясь инстинкту, тоже привстал в стременах и завыл в ответ, чем немало удивил Горлова и остальных и только еще больше разозлил казаков.
От отряда Волчьей Головы отделился молодой казак и, выкрикнув, судя по всему, какое-то ругательство, во весь опор понесся ко мне. Я пришпорил свою кобылу, но в это время кто-то из казаков, подгонявших крестьян, выстрелил из пистолета в мою сторону, и что-то ударило меня в бок. Но я не чувствовал боли и, решив, что отделался царапиной, рванулся навстречу молодому казаку. Он что-то кричал, и я тоже, наверное, кричал, но совершенно не помню ни звука — ни криков, ни топота копыт, ни свиста сабель, ни стука собственного сердца.
Время словно замедлило свой бег, и я видел все ясно и четко. Я видел, как медленно оскалилась пасть лошади моего противника, когда он натянул поводья, видел, как он привстал в стременах, чтобы половчее снести мне голову. В том, что он хочет именно снести мне голову, я тоже почему-то был уверен, как уверен был в том, что все казаки знают, что именно я отрубил голову их товарищу. Время, казалось, остановилось для всех, кроме меня, и я совершенно хладнокровно молниеносно рубанул молодого казака саблей по груди. Проскакав по инерции десять метров, я развернул лошадь и поднял саблю на тот случай, если мой противник каким-то чудом остался жив. Я слишком хорошо знал ощущение, когда клинок врезается в кость. Чуда не случилось. Лошадь казака, испуганно всхрапывая, металась по полю с нижней половиной хозяина в седле, ноги которого все еще оставались в стременах. Другая половина лежала на земле между мной и имперской кавалерией.
Пока притихшие крестьяне неистово крестились, с ужасом глядя на половину всадника, разъезжающую по полю, я вернулся к своим.
— Я слышал, что такое бывает, но никогда не видел, — признался мне Горлов.
Лошадь, между тем, повинуясь инстинкту, с останками своего хозяина вернулась обратно к отряду Волчьей Головы. Пугачев взмахнул саблей и, побагровев, что-то повелительно заорал своим войскам, но они не двинулись с места. Зато когда Волчья Голова выхватил саблю у него из рук, десятка два казаков сразу же набросились на своего недавнего предводителя и стащили его с седла.
Я вдруг почувствовал боль и ощупал бок.
— Ты что, ранен? — встревоженно спросил Горлов, увидев мои окровавленные пальцы. — Это его кровь или твоя?
Прежде чем я успел ответить, Макфи выкрикнул:
— Опять идут!
Казаки вновь устремились к нам, и мы уже готовы были ринуться им навстречу, но они вдруг остановились и, спешившись, опустили оружие.
Потом несколько человек поволокли связанного и помятого Пугачева, бросили к ногам моей лошади и что-то коротко сказали по-русски.
— Что? — не понял Макфи.
— Они говорят, что являются верными слугами русского трона.
Крестьяне потихоньку, группами и поодиночке, потянулись в села и имения, откуда сбежали.
Все плыло у меня перед глазами, и я словно в тумане видел, как Волчья Голова со своим отрядом скрылся в дыму. Видел встревоженные глаза Горлова, когда он крикнул:
— Да ты же ранен!
И тут свет померк, и я полетел в бездну.
27
Помню, как мы возвращались в Санкт-Петербург. Помню, что лежал на телеге. Помню, что Пугачева в цепях везли на другой телеге в окружении имперской кавалерии. И еще помню жаркую пульсирующую боль, наполнявшую все тело, от которой меня трясло в лихорадке беспамятства. Сколько дней мы ехали, я не помню, но точно знаю, что первое, что я увидел, когда пришел в себя, — это склонившееся ко мне озабоченное лицо Горлова. Его голова возникла на фоне качавшихся высоко над дорогой деревьев. Заметив, что я пришел в себя, Горлов выпрямился, а затем послышался его рев:
— А ну живей, ребята! Поднажали! Давай, шевелись!
Я припомнил, как много раз видел в бреду это лицо, склонившееся надо мной.
— Мы и так, по мере возможностей, подгоняем лошадей, — послышался в ответ голос Макфи. — Но вы же сами сказали, сэр, что его нельзя сильно трясти в телеге, иначе мы его не довезем.
— Надо отправить кого-то вперед, прямо в Санкт-Петербург, пусть везет хирурга в имение Бережковых, — распорядился Горлов.
— Если Селкерк дотянет до него, — тихо отозвался кто-то, но я не разобрал, чей это голос.
— Выполнять! — взревел Горлов, и, судя по топоту копыт, сразу два всадника рванулись вперед.
Я чуть приподнял голову и увидел, как Горлов, поравнявшись с лошадьми, тянувшими телегу, наклонился, взял их под уздцы, пытаясь ускорить движение телеги. И тут я понял, — он знает, что я умираю. И от этой мысли я снова потерял сознание.
* * *
Я пришел в себя уже у Бережковых. Во всяком случае, когда я очнулся, телега стояла во дворе их усадьбы. Это означало, что скоро я буду лежать в кровати, а не в трясущейся телеге, и боль хоть немного утихнет. Я не открывал глаза, но знал, что на улице день, слышал, как Горлов разговаривает с добрым князем Бережковым, потом послышался голос Макфи и еще один, незнакомый, который с шотландским акцентом говорил Горлову:
— Я Стюарт, лейб-медик императрицы. Она сразу же велела ехать сюда, как только узнала, что случилось.
Когда меня несли в дом, я приоткрыл глаза и увидел Горлова, а за ним — если это был не бред — лицо Беатриче, которая выглядывала из-за спин несущих меня солдат. Оказавшись в постели, я постарался не потерять сознание, а Горлов, словно заботливая мамаша, щупал мне лоб и приговаривал:
— Ну вот, все хорошо. Теперь ты поправишься. Приехал личный врач императрицы. Смотри, какие мы стали важные — императрица посылает к тебе своего врача из-за пустяковой царапины.
Беатриче, если это была она, стояла в дальнем углу комнаты и не сводила с меня глаз.
Врач снял бинты и, осмотрев рану, отозвал Горлова в сторону, но поскольку, казалось, весь дом затаил дыхание, я слышал каждое слово.
— Устройте его поудобнее. Можете дать воды, если он захочет.
— Он поправится?
— Завтра он умрет.
— Ну уж нет, он не умрет!
— Возможно, и нет. Но только в том случае, если умрет сегодня.
Горлов схватил врача за горло своей лапищей и приподнял над полом. Тот выпучил глаза и прохрипел:
— От гангрены нет лекарств.
Пальцы Горлова разжались, и врач, оказавшись снова на ногах, потер шею и, с достоинством объявив, что ему надо написать отчет императрице, удалился.
Горлов подошел к моей постели.
— Отдыхай, дружище, — шепнул он.
— Горлов…
— Спи, говорю.
— Я… слышу этот запах… и знаю, что это значит.
Горлов понимал, что незачем пытаться обмануть меня, и вместе с князем Бережковым вышел из комнаты.
Призрак Беатриче подплыл к кровати и коснулся моих пальцев. Она все-таки была настоящей.
— Как вы…
— Ш-ш-ш.
Но ее присутствие несколько оживило меня.
— Нет, я хочу знать. Как вы здесь очутились?
— Я была на маскараде во дворце с княжной Натальей и остальными дамами. Они развлекали императрицу, когда прибыл гонец. Он был грязный и уставший, но его все равно провели прямо в царские покои.