Любовь и честь - Уоллес Рэнделл. Страница 44
Но это оказалось лишним. Горлов прошел мимо открытых дверей комнаты к себе в спальню, словно не заметил нас, а рыдающая и кричащая графиня, похоже, действительно нас не видела.
Горлов зашел к себе в спальню и захлопнул дверь прямо перед носом жены. На секунду воцарилось молчание, но затем за ним последовал такой взрыв негодования со стороны графини, что Шарлотта моргнула и схватила меня за руку.
— Ты клялся! Давал обет! И я не разведусь с тобой, понял?! Никогда!
Я уже подумывал о том, как бы нам с Шарлоттой тихо проскользнуть вниз по лестнице, — хотя вряд ли кто-то из супружеской четы оценил бы нашу деликатность, — но графиня вдруг замолчала, а потом, видимо, решила сменить тактику.
— Ты лжец! — громко заявила она. — Ты точно такой же, как твой отец.
Через секунду выбитая дверь повисла на одной петле, а на пороге спальни возник Горлов. Графиня побледнела, но с места не сдвинулась. Рубашка Горлова была забрызгана вином — он, видно, раздавил в руке бокал, когда услышал эти слова, но его лицо было куда краснее, чем вино на рубашке. Бутылка, которую он сжимал в руке, с тихим звоном разбилась о дверной косяк, и Горлов, словно кинжал, занес оставшееся в его руке острое горлышко над головой графини.
— Горлов! — крикнул я.
Он замер, но не потому, что мой голос его образумил, — по-моему, он вообще меня не слышал. Они с женой, оба вне себя от ярости, стояли друг перед другом.
— Я повторю еще раз, — прошипела графиня. — Ты такой же лжец, как и твой отец.
Горлов медленно опустил руку, и разбитая бутылка упала на пол. Вдруг его лицо стало смертельно бледным. Он стоял, словно в трансе, потом медленно поднял руки, изрезанные осколками стекла, и сомкнул их на горле графини.
Я знал своего друга достаточно хорошо, чтобы по его побледневшему лицу понять — сейчас он ее прикончит. Я бросился к ним, но мне не удалось оторвать от нее хотя бы один его палец.
— Горлов! Ради Бога, Горлов! — кричал я, но все было бесполезно. Сейчас Горлова не остановило бы ни имя Божье, и ни сам Господь. Даже если бы я мог вытащить из-за голенища кинжал и ударить его в сердце, он все равно задушил бы ее и только потом умер сам.
Горлову спасла Шарлотта. Когда графиня уже начала хрипеть, Шарлотта обняла Горлова и, покрывая его лицо поцелуями, зашептала:
— Серж, ты не убьешь ее… Не надо, Сережа… не надо…
Руки Горлова разжались. Он посмотрел на меня, потом на Шарлотту. В глазах у него блестели слезы, когда он повернулся и ушел обратно в спальню, прикрыв за собой полуразбитую дверь.
Мы попытались привести графиню в чувство, но безуспешно, пока Шарлотта не крикнула глазеющему на нас слуге:
— Бренди, идиот! Живо!
После третьего глотка графиня пришла в себя и оттолкнула мою руку, когда я попытался помочь ей встать. Она обожгла нас с Шарлоттой ненавидящим взглядом и, вырвавшись, ринулась вниз по лестнице, но уже на второй ступеньке споткнулась и покатилась вниз. Мы замерли, но графиня проворно поднялась на ноги и исчезла за дверью.
31
Горлов постепенно приходил в себя. Ему явно нравилось жить в своем старом доме. Он проводил много времени в обществе Маши и Петра, коротая с ними вечера, а иногда уходил навестить старых друзей.
В рождественский вечер я зашел на конюшню Горлова и, невзирая на протесты Петра, который твердил о том, что метель замела все дороги, взял одного из коней.
Сначала я направился в лавки на улице перед «Белым гусем». Снег, словно хлопок, так густо валил с неба, что временами я не видел ничего перед собой на расстоянии двадцати футов. Я не видел города, улиц, домов — только лошадь и падающий с неба снег. Мне казалось, будто я совершенно один в этом холодном мире, и это напомнило мне те времена, когда я еще мальчишкой вот так же мчался на коне в густом тумане, покрывавшем зимние поля Виргинии. Тогда тоже казалось, что весь мир исчез и я остался один.
Я хотел купить подарки для друзей. В Виргинии я утром накануне Рождества выезжал всех лошадей, чтобы дать отцу хоть раз в год выспаться и иметь возможность посидеть рядом с ним у камина. Это и был мой рождественский подарок. Мне так хотелось увидеть его и сказать, что несмотря ни на что я люблю его так же, как и он любит меня. Мы… отец и я… Господи, да что тут скажешь?! Отец, женившись, через год уже овдовел. Я тоже через год после свадьбы был уже вдовцом. За все время, прошедшее после смерти моей жены, мне и в голову не приходило, как похожи наши с отцом судьбы. Существовало единственное различие — мой ребенок умер вместе с моей женой, а его ребенок, то есть я, все-таки остался жив. И, возможно, если бы мой ребенок тогда выжил, я тоже, как отец, предпочитал бы в рождественский вечер сидеть у камина и смотреть на огонь, а не в глаза своему сыну.
Я хотел купить подарки для Горлова, Маши и Петра. А мой подарок, если все будет хорошо, ждет меня на аудиенции у императрицы.
Остановившись у табачной лавки, я стряхнул с плеч снег и, соскочив с коня, вошел внутрь. Там оказалось полно народу. Несколько джентльменов и даже две дамы оживленно беседовали с хозяином и продавщицей, обсуждая свои покупки. Лицо продавщицы показалось мне смутно знакомым, что удивило меня, — ведь до этого дня я ни разу не был в этой лавке. Но потом я припомнил, что несколько раз видел ее в таверне гостиницы «Белый гусь», где она продавала себя наемникам, которые веселились там.
Подивившись тому, что у нее, оказывается, есть вполне приличная работа, я невольно задумался: зачем же она продает свое тело? И вообще, какие же мы все на самом деле? Кто мы в худшем своем проявлении и кто в лучшем?
Без румян, в аккуратном скромном платье она выглядела совсем по-другому, но это была она. Я не назвал бы ее хорошенькой, но было в ней что-то мягкое, домашнее, уютное, и в то же время я сразу понял, что она знает не понаслышке, что такое голод.
— Чем я могу помочь вам? — Она вскинула на меня глаза и побледнела. В отличие от меня она сразу же узнала знакомое лицо.
Я выбрал два кисета с лучшими сортами виргинского табака для Горлова и Петра.
— Давно работаете здесь? — словно между прочим поинтересовался я. — Похоже, вы неплохо разбираетесь в табаке.
— С месяц, — сдержанно ответила она, отсчитывая мне сдачу. — Табак лучше всего продается зимой. Мне нравится запах табачных листьев, поэтому я разбираюсь в табаке.
Я улыбнулся ей и направился к выходу.
— Счастливого Рождества, — сказала она мне вслед. — И да благословит вас Господь.
— И вам того же.
Не знаю почему, но вид этой девушки, работающей в теплом уютном магазине, а не продающей себя пьяным солдатам, поднял мне настроение, и я зашел в следующую лавку, где купил два отличных ножа из шведской стали для Горлова и того же Петра (выбор подарков никогда не был моей сильной стороной). Для Маши я приобрел французские конфеты, для Ларсена бутылку хорошего вина, а для Макфи лучшее бренди, которое было в магазине.
Снег по-прежнему валил не переставая. Спина моего коня уже покрылась толстым слоем снега, но мне нравилось ехать по утопающей в снежной пелене улице, освещенной теплым светом из открытых лавок. В одной из них я увидел ювелирные изделия, и мое внимание привлекла камея из слоновой кости в золотой оправе.
Женщина, читавшая за прилавком какую-то книгу, подняла голову, когда я вошел.
— Могу я взглянуть на вон ту камею на витрине?
— Пожалуйста… вот. У нас есть еще одна такая же, только лица разные, хотя и очень похожи. Я называю их сестрами.
— Сколько за обе?
— Сто рублей.
— Тридцать, — предложил я.
В итоге мы сговорились на сорока. Я вышел на улицу, держа в руках свертки с подарками, и снова зашел в табачную лавку. Продавщица тут же подошла ко мне.
— Что-то забыли, сэр?
Я положил свертки и коробки на прилавок.
— Нет, но я пришел просить вас об одолжении. Я хотел бы купить подарок для друга… э-э… для дамы, но не знаю, что выбрать. Вы не могли бы мне помочь?