Песня цветов аконита - Дильдина Светлана. Страница 47

— Чего тебе? Сама передумала, что ли?

— Ты на его глаза посмотри! — страшным шепотом поведала свою догадку. Муравей расхохотался.

— Такое бывает!

Больше он не обращал на девчонку внимания. Какая забота — глаза разные увидела. А ему людей удержать надо. На него уже косо глядели — одиночка, ему-то что? А тут у каждого хоть и дальняя, но родня обязательно сыщется. Раньше власти крестьян в деревнях не трогали, но, как стали мятежники досаждать, пригрозили — хоть одного спрячете или припасами снабжать станете, плохо придется всем. И то — деревушки бедные, хоть три десятка с землей сравняй, казне убытка не будет. После того, как новый указ вступил с силу, стало плохо и мятежникам, и крестьянам. С ними не церемонились. Если вина была на одной семье — уничтожали семью. Если виновного найти не могли, расправлялись со всей деревней.

И ввели новый запрет — на оружие. Раньше крестьяне только мечи — лэ и копья запрещались, и то — бывшие воины, осевшие на земле, ухитрялись этот указ обходить. Правда, таких было мало. А сейчас и за кинжал приходилось отвечать по всей строгости, не говоря уж про боевой цеп или лук.

«Хотите охотиться — ставьте силки», — отвечали охотникам-лучникам.

Покинувшие отряд Муравья не дошли до родных деревень. Их перехватили воины местного гарнизона — вернее, одного из вспомогательных отрядов, срочно переброшенных в Хэнэ. Ветви кленов гнулись под тяжестью тел. Командиру было не до разбирательств — захваченных убили сразу, павших присоединили к казненным. Вряд ли солдаты понесли хоть сколько-то серьезные потери.

— Как младенцев, — пробормотал Муравей, медленно продвигаясь по страшной роще.

— Я ненавижу их! — закричала Аюрин, бросилась наземь и застучала по земле кулаками, не замечая камней и комьев сухой глины.

Столица

В табуне были собраны лучшие кони, из тех, что дарят высоким гостям или продают по баснословной цене. Они уступали шаварским по красоте, но не по резвости, и были выносливей. С изящными длинными шеями, разной масти — все больше гнедые, вороные и пегие — таких чаще дарят чужеземцам.

Конюхи подбежали с поклонами, готовые подсказать, — он повел рукой.

— Я сам выберу лошадь.

И пошел, внимательно глядя по сторонам. Остановился подле небольшого рыжего жеребца, который с интересом потянулся к юноше.

— Этот.

— Он — йатта, иноходец; отца его звали Ветер. Вы, наверное, слышали, господин.

— Да.

— Коня зовут Рыжий. Хороший выбор.

Йири кивнул едва заметно, позволил увести коня. Тот вскинул голову, длинная шелковистая грива заструилась по ветру.

— Оседлайте и приведите на поле. Я хочу знать, на что он способен.

…Его словно ветром подхлестнуло, когда увидел силуэт на краю поля. Поскакал, спрыгнул с Рыжего, и забыл про коня, устремившись вперед.

Ёши видит глаза — растерянные, почти умоляющие.

— Ты ведь мальчишка еще, — говорит. — Глина в руках мастера. А он — мастер, каких мало. Разве ты мог противиться? Я был резок с тобой.

Повернулся, пошел. Йири почти бессознательно шагнул следом.

— Расскажи о себе все. Кое-что мне известно. А теперь нужно все. Ему — лучше не знать, да и не интересно.

По тому, с какой готовностью Йири заговорил, старший понял — ему отчаянно хочется не потерять его расположение. И то верно — одиночество — штука страшная, и вот — словно дождь слова полились. Сначала медленно, каплями, а после — с силой, изумившей врача.

А когда про дорогу в предгорьях Эйсен рассказывал — замолчал, пальцы ко рту прижав, И смотрел в сторону.

— Ты продолжай, — мягко и словно бы равнодушно. — или стыдишься чего?

— Нет. Теперь-то… Нет.

Ёши помолчал немного, сказал:

— Вот почему ты не любишь, когда к тебе прикасаются. Я ведь вижу. Трудно тебе?

— Ничего… Бывает и хорошо.

— Бестелесные заботятся о тебе. Оберегают…

Йири неуверенно усмехнулся:

— Защитники всегда находились. Только от них бы кто защитил…

Кликнул иноходца. Когда тот подбежал, протянул руку, погладил морду коня.

«Рыжего выбрал? Словно к огню тянется», — подумал Ёши. «Да… Он еще в тех годах, когда нет серьезной разницы между мужчиной и женщиной, когда не поймешь, дитя или взрослый. Все в нем — и нет ничего. Вынужден чужой свет отражать».

Все внимание Островка сосредоточилось сейчас на Тхэннин. Трудно было подавить очаги недовольства, разве что выжечь пол-области. Но в таком случае сууру ничто не мешало бы передвигаться по пустой территории.

Отношения с восточными варварами тоже нельзя было назвать дружескими. Брак Хали служил пока залогом мира — но среди синну всерьез начинали поговаривать о смене вождя. Дед Хали был уже стар, а достойных преемников в его роду не находилось. Оставался муж Хали как гарантия мира — но, сменись у кочевников правящий род, толку от этого брака никакого не будет. Поэтому так важно было подтвердить союз с Береговым народом. Они пропускали сухопутные караваны по своим дорогам, а кроме того, земли их граничили с землями синну. В случае войны можно было бы наносить удары с территории Береговых. Если они примут главенство тхай, потом не смогут противиться воле детей Солнечной Птицы.

Северо-восточные провинции, весьма удаленные от Сиэ-Рэн, пользовались невероятно большой свободой — не до них сейчас было Столице. Окаэра, важнейшая среди них, единственный поставщик соли в стране, постоянной беспокоила повелителя. Лет десять назад Окаэра управлялась железной рукой, но, к сожалению, тамошний наместник решил поставить свой Дом слишком высоко — и создал маленькое государство, правдами и неправдами добившись, что все его родственники оказались в Окаэре на важных постах. Но родственники, на беду, не отличались умом и слишком задирали нос, чуть не в открытую игнорируя столичных ревизоров. Пришлось наводить порядок… В результате сменилось еще три наместника — первый, человек разумный, но в годах, неожиданно умер, толку от второго было — как молока от вороны, а третий, нынешний, жаден и легкомыслен. И чиновников своих распустил. Этот наместник панически боялся повелителя, что не мешало ему воровать.

Юкиро махнул на него рукой — провинция худо-бедно приносила доход, а лучше безвольный вор, чем очередной умник, возомнивший себя хозяином.

И оставил дела на северо-востоке, как были.

Повелитель призвал Ёши, хотя был здоров. Врач поспешил на зов — гадая, о чем пойдет разговор. После выздоровления Йири Благословенный стал относиться к врачу с заметно большим расположением, по крайней мере, его мнения спрашивал.

Повелитель смотрел со ступеней в сад, где качались над дорожками огромные темно-красные цветы с теплым горчащим ароматом. И одежда на Благословенном цветом была — остывающий уголь. Без предисловий Юкиро спросил:

— Ты часто видишься с ним. Он тебе доверяет?

— Конечно. Его жизнь была в моих руках, а во время выздоровления — и душа. — Не требовалось пояснений, чтобы понять, о ком речь.

— Скажи, что ты думаешь, — потребовал Юкиро.

— Что бы я ни сказал, решение принято. Я вижу — во взгляде, повелитель.

— И все же?

— Ему бы стоило получить хоть какую защиту. Пока его считают немногим выше домашней кошки, хоть и очень опасной — за попытку наступить ей на хвост можно поплатиться головой.

— Я подумаю.

— Вы это обещали ему? — не надо бы так говорить — но кто еще скажет слово за Йири?

— Это.

Кажется, Ёши колеблется.

— Не всякая ноша ему по силам. Он же еще мальчик. И потом… Я бы хотел, чтобы он обрел положение — но не потерял себя.

— Себя? Кто же он? Ребенок с наивным взглядом, что появился здесь четыре года назад? Или тот, кто взял жизнь у троих за смерть своей лошади?