Агент полковника Артамонова (Роман) - Яроцкий Борис Михайлович. Страница 13

Конечно, Константин отпустил бы сопровождающего и раньше, до захода солнца, но мальчишка горел страстным желанием своими глазами увидеть русских. В селе давно говорили, что русские придут из-за Дуная, придут освобождать болгар. И учитель не скрывал, что бородатый дед Иван прогонит ненавистного турка, что он сильней всех янычар и башибузуков, умеющих разве что рубить головы безоружным болгарам.

— Вот они, русские! — Константин показал на две пароконные кибитки.

Кибитки двигались по дороге на Плевну. Двух верховых люди в кибитках увидели издали. Ездовые радостно закричали, замахали кнутовищами. Лошади перешли на иноходь.

Мальчишка был несколько разочарован. Он ждал встретить бородатых стариков с огромными ножами за поясом (ведь у янычар и башибузуков были ятаганы). А из кибиток выскочили молодые безбородые ребята. Правда, у всех были усы, лихо закрученные кверху. Лишь у одного, с лучистыми улыбчивыми глазами под парусиновой фуражкой, была короткая русая бородка. Наверное, людей с такими ликами чеканят на монетах. К нему и обратился дядя Костя, приложив руку к выгоревшей феске.

Человек в парусиновой фуражке спрыгнул с передка, как равный равному подал руку сначала Константину, затем мальчишке. Мальчишка не удержался, спросил:

— А кто из вас русские?

— Мы все русские, — ответили ему, улыбаясь.

— А где ваш дед Иван?

Дедом Иваном интересуются везде. Кто-то из числа болгар еще в Шумле, помнится, удачно высказался: «Дед Иван, видимо, вездесущ. Как Иисус Христос».

Но так мальчишке не ответишь. Ему покажи деда Ивана, чтобы дома рассказать своим сверстникам, какой он из себя. Ведь его ждали еще их деды. Ждали не одно столетие.

Мальчишку наградили серебряным крестиком, и тот, счастливый, что увидел русских, простился с ними, как со старыми друзьями, приложив руку к сердцу.

— Ночью не побоишься?

— Теперь — нет!

И он уехал, когда солнце в последний раз осветило лесистые склоны Янык-Баира. С этих холмов Плевна, говорят, как на ладони.

У мелководного ручья Гривица разбили бивак. Солдаты поили и купали лошадей, повар Хоменко разжег костер из сухих веток боярышника, достал с подводы казан, принялся творить казацкую кашу.

Пока готовился ужин, Николай Дмитриевич и Константин Фаврикодоров уединились, и отпускник рассказал, что видел и кого встретил в Габрово. Он не стал скрывать, что его сына Гочо турки отобрали у матери и увезли в школу военных воспитанников.

— Давно?

— Девять лет назад, когда я в Греческом легионе оборонял Севастополь. За все эти годы они могли моего Гочо превратить в янычара.

— Султан отменил янычарство. Вам это известно?

— Да и мне так толковал мой друг Атанас Манолов, но сам же он утверждал, что этот указ султана не выполняется.

Порте нужны каратели. Я поклялся родителям найти сына и вернуть его домой.

— Мать вашего сына знает, что он в школе военных воспитанников?

— Хотел спросить, да не смог с ней встретиться. Четыре дня выслеживал, но в условленном месте она так и не появилась. Или подруга ее не передала мою просьбу, или же не было возможности на какое-то время оставить дом. Это все равно, что оставить гарем. Турки-повелители таких женщин убивают. Но я украду мою Марьянку. Тогда я не смог, не сумел. С тех пор жизнь меня научила бороться за свое счастье.

Константин изливал свою душу человеку, который его понимал с полуслова. Капитан Артамонов не упрекнул проводника, почему тот задержался в городе. Причина была немаловажная. Шестнадцать лет человек не видел своих родных, не знал, что с ними, а когда узнал, на душе стало еще тяжелее. Он готов был к любым испытаниям, лишь бы месть достигла цели.

Николай Дмитриевич спросил, кто такой Атанас Манолов, где он служит и может ли быть полезен в будущем, когда русская армия вынуждена будет перейти Дунай.

— Пожалуй, да, — сдержанно ответил Фаврикодоров. — Но друг мой сомневается, что Россия поможет. Слишком далеко она от Болгарии.

— Но вы же в Россию верите?

— Если б не верил, не рвался бы в осажденный Севастополь.

Начальника экспедиции интересовал каждый человек, горевший желанием освободить родину от турецкого ига. Он понимал, что люди могут сказать больше, чем любая, даже самая новейшая топографическая карта. Карта только в момент ее съемки точная, затем с каждым годом, с каждым месяцем она отстает от жизни, и все, что на ней нанесено, со временем устареет. А люди, те же лазутчики, каждодневно видят изменения, даже те, которые не нанесешь ни на какие карты. Лазутчик может заглянуть в душу того же солдата и передать своему вожатому, как стойко солдат неприятеля готов оказывать сопротивление, где у солдата в душе слабое место. Без умного и мужественного лазутчика не выиграть никакую войну.

Давая инструктаж на вторую роль (помимо роли геодезиста), профессор Обручев подчеркивал, как важно загодя вязать агентурную сеть на вероятном театре боевых действий.

— Вот где нам, русским, может и должен пригодиться опыт Чингисхана! — говорил он на лекциях по тактической и стратегической разведке. — Для роли лазутчиков Тему-чин отбирал людей с особой тщательностью. По одному предмету, например по наконечнику стрелы, лазутчик может рассказать о вооружении и доспехах лучника.

Капитан Артамонов стремился быть достойным учеником известного профессора.

По характеру инженерных работ уже можно было определить, откуда турки ждут противника. Окапываются глубоко и основательно. Значит, намереваются держать оборону не день и не два.

Жители Гривицы, узнав, что по соседству разбили бивак русские геодезисты, наиболее смелые из них пришли расспросить, когда ждать в гости деда Ивана.

— Турки каждый день гоняют нас на земляные работы, — жаловались подневольные мужчины.

Женщины уточняли:

— Наши мужья голыми руками камни носят, а башибузуки над ними с нагайками.

Жалобы враз прекратили, когда на лошадях приехали по-европейски одетые болгары. Как потом оказалось, это были чиновники Плевны, посланные городским головой разузнать, о чем жители Гривицы говорят с русскими.

— Работать не хотят, а жаловаться — первые, — на приличном русском языке заговорил один из чиновников. — Обрадовались, что встретили русских.

Уже через минуту те, кто спрашивал, когда ждать деда Ивана, исчезли. Потом Константин узнал, что эти люди хотя и болгары, но болгар они ненавидят, как и русских. Это зажиточные горожане и богатые землевладельцы. Дети их учатся в Константинополе и даже в Лондоне, но не брезгуют и Санкт-Петербургом. Как огня, они боятся революции. Если в Болгарии победит революция, они останутся без состояния.

— Это чорбаджии — самые ненавистные у болгар болгары.

Пояснение Константина полной ясности не вносило, но догадаться можно было: видимо, с их помощью турецкий режим так долго держится в Болгарии.

Чорбаджии, занимая руководящие посты в городах и селах, внушали болгарам, что им нет смысла подниматься на борьбу за свое освобождение, на стороне Турции вся Европа.

И геодезисты, работая на местности, уточняя карты, видели, кому принадлежат поля и виноградники, сами невольно втягивались в политику. Ежедневно свое дело делали, как велел долг перед Россией.

Сначала маршрут их лежал на север. Уточнили карту села Вербицы, затем — села Опанец. К концу августа вышли на реку Рид. С помощью буссоли нанесли на карту западные склоны высот Янык-Баира. У дороги София — Плевна, не заезжая в город, у моста через реку Вид сделали двухдневный бивак. Начальник экспедиции дал подчиненным отдых, чтоб они помылись, постирали обмундирование.

Не довелось только отоспаться. В гости приходили крестьяне из Кришина, из Брестовца. Под вечер, в воскресенье, нанесла визит группа учителей из Плевны. Почти все они учились в России: кто в Петербурге, кто в Одессе, кто в Кишиневе.

Слушая плевненских педагогов, Николай Дмитриевич укреплялся в мысли, что молодое поколение болгар будет в тесном союзе с Россией.

Несколько раз Константин отлучался в город. Там у него были друзья. Один из них, Петро Габеров, владел кондитерской фабрикой. Фабрика выпускала много деликатесов, в том числе любимый у турецкого населения рахат-лукум. Продажа рахат-лукума составляла главную статью дохода.