Лошадиный остров - Диллон Эйлис. Страница 10

Майк понял, что от меня толку не будет, сунул под мышку ситец и пошел восвояси.

— Хороша нынешняя молодежь — не хотят стариков порадовать! — сказал он на ходу с притворным вздохом.

Я глядел ему вслед, не сводя глаз с красивой материи. И тут вдруг заметил, что на меня смотрит отец, одобрительно улыбаясь.

— А ты молодец, Дэнни, — сказал он. — Не дал провести себя этому мошеннику. У Стефена Костеллоу точно такая материя стоит в два раза дешевле.

— Но жеребенок не гусь, — сказал подошедший Дерри Фолан. — Вполне возможно, что объявится его законный владелец.

— Конечно, может объявиться, — сказал Пэт, не задумавшись.

В одной руке он держал краба для бабушки, другой сжимал уздечку. Я взял своего окуня поудобнее за жабры, и мы двинулись домой. Жеребенок изящно ступал тонкими, длинными ножками по булыжной мостовой. Как славно опять быть дома, среди друзей в этот ясный ветреный вечер! Одни проводили нас до деревни, другие — почти до самого дома. Вечером договорились встретиться всем у Конроев, и мы с отцом свернули на тропинку к нашей усадьбе.

Глава 5

РАЗГОВОР С МАЙКОМ КОФФИ

До моей матушки уже дошла весть, что мы вернулись, и она наварила и напекла столько, что хватило бы на троих таких голодных, как я. Морской окунь ей очень понравился, а узнав, что я устоял перед Майком Коффи, она похвалила меня за рассудительность. Но я вырвал у нее обещание, что в первую же поездку на Росмор она купит себе такой материи на фартук. Когда я съел последний кусок картофельной ватрушки, запив ее целым кувшином пахты, отец сказал, обращаясь к матери:

— Ты бы видела, какого Пэнчи Конрой привез жеребенка! Черный как смоль. Всю дорогу простоял в паруснике спокойно. Только под конец проявил норов.

— А где вы его взяли? — спросила мать.

— Он плыл, — ответил я.

— Где плыл? — продолжала она спокойно, но настойчиво расспрашивать.

— Возле Голлем-хеда.

Я не умел лгать, особенно матери. И я видел, что она не верит ни одному моему слову.

Когда она перестала спрашивать, я вздохнул с облегчением, решив убедить Пэта рассказать родителям все, как было. Мало радости считать себя честным, когда родная мать не верит тебе. Надо было обсудить с Пэтом еще одну очень серьезную вещь, а то как бы мать не оказалась права, усомнившись в моей честности.

Я наелся, и мы с отцом пошли доить наших двух черных коров. Они паслись в поле недалеко от дома, и мы не стали загонять их в хлев, а доили прямо под открытым небом. Я был очень этому рад. В тесном коровнике разговор обязательно зашел бы о жеребенке, и отец очень скоро заметил бы неувязки в моем рассказе; а я чувствовал такую усталость, что складной истории ни за что бы не выдумал. Да и от картофельных ватрушек меня, как всегда, потянуло в сон. В поле было так хорошо, косые лучи солнца пригревали, колени ощущали прохладу шелковистой травы — я доил корову, стоя на коленях.

Она размеренно махала упругим хвостом и, хотя, наверное, посмеивалась над моим сонным видом, хвостом не ударила ни разу.

Дома мы распределили молоко по надобностям. Часть перелили в высокую маслобойку, часть — в большое корыто свиньям. Когда мы покончили с молоком, мать уже управилась с посудой и заперла на ночь кур в курятник. Потом сняла с вешалки за дверью свою воскресную шаль, накинула на плечи, и мы отправились к Конроям.

Народу у Конроев была полная кухня. Лучшего помещения для танцев, чем кухня Конроев, не было на всем острове. И я сразу понял: сегодня без танцев не обойдется. Мэри и Нора, сестры Пэта, переставляли глазированные кувшины с нижних полок на верхние. Стеклянную масленку — пестрая курочка на гнезде — водрузили на каминную доску по соседству с фотографиями тетушек, уехавших в Америку. Большой обеденный стол передвинули в дальний угол кухни, и мужчины постарше уселись за него играть в карты. Табуретки расставили вдоль стен.

Джон сидел на левой лавке возле самого очага и играл на мелодионе. Я поискал глазами Пэта; он сидел на низенькой скамейке, придвинутой к правой лавке, где любила сидеть его бабушка. Она и сейчас тут сидела и, слушая рассказ Пэта, смеялась своим каркающим смехом, то и дело наклоняясь к внуку. Из-за общего шума и звуков мелодиона я не мог расслышать, о чем они говорят.

Миссис Копрой увела мою матушку в уголок, и там они стали что-то с большим увлечением обсуждать. Отец пошел к играющим в карты, и я оказался предоставленным самому себе. Меня, как магнитом, потянуло к Пэту, и я двинулся к нему вдоль стены. Рядом с Пэтом в кресле-качалке сидел Голландец, он не спеша раскачивался, попыхивая трубкой, и улыбался всем своей широкой улыбкой, наблюдая, как танцующие выстраиваются парами для первого тура. Джон заиграл кадриль, и на пороге как раз в эту минуту появилась фигура Майка Коффи. Взгляд его тотчас упал на качалку, и лицо от досады пошло морщинами, как пенка на скисшем молоке. Голландец не обратил на его гримасу ровно никакого внимания. Весь его вид говорил о том, что он устроился в этой качалке до конца вечера и никому не собирается ее уступать.

Как только мы с Пэтом встретились взглядами, я едва заметно кивком указал ему на дверь черного хода. Он в ответ кивнул, продолжая описывать бабушке самый захватывающий момент ловли угрей. Танцы были уже в разгаре. Я проскользнул за спинами наблюдающих к черному ходу. Игроки, увлеченные игрой, даже не взглянули на меня, и я беспрепятственно выскочил на улицу.

Вечерняя заря еще догорала. Я прислонился к стене дома и стал ждать Пэта. Дом Пэта стоит довольно высоко, и отсюда хорошо видна деревня Темплбриди, лежащая на другом конце острова. В той стороне тянулась в море полоса рифов и горел маяк, предупреждающий корабли об опасности. Сейчас его огонек весело мигал на спокойной глади моря. Вдали на горизонте, темнел силуэт Лошадиного острова.

Появился Пэт. Мы спустились коротким путем на дорогу, ведущую в деревню, и сели на поросшую травой обочину как раз на повороте. Здесь обычно собирались поговорить наши деревенские, но сейчас мы были совсем одни. И все-таки я огляделся кругом, нет ли кого случайно рядом. Убедившись, что никого нет, я начал:

— Пэт, мы должны рассказать, где мы нашли жеребенка.

— Рассказать и выдать тайну? — Пэт очень удивился моим словам.

— Рассказать только родителям. Ты скажешь своему отцу, а я — своему.

— У тебя, конечно, должна быть веская причина, чтобы это предлагать, — заметил Пэт. Но так как я, подыскивая слова, молчал, заговорил он, волнуясь все сильнее: — Ведь мы решили никому ничего не рассказывать, а то все понаедут туда, переловят коней и увезут. Мы ведь договорились: Лошадиный остров — наш и никто, кроме нас двоих, ездить туда не должен.

— Но туда все равно ездят, — сказал я.

— Кто ездит? От кого ты это слыхал?

— Ни от кого я не слыхал. А дело в том, что некоторые лошади на острове были подкованы.

Пэт так долго молчал, что я легонько тряхнул его. Пэт упавшим голосом проговорил:

— Такого идиота, как я, Дэнни, на белом свете еще не было! А когда ты это заметил?

Я понимал, что Пэта мучает мысль, вдруг у жеребенка есть хозяин, и старался говорить как можно мягче:

— Когда мы вышли из хижины в первое утро и увидели на земле множество следов, мне уже тогда показалось в них что-то подозрительное. Но что, я никак не мог понять. Меня осенило, когда Дерри Фолан сказал, что жеребенок еще не подкован. Да, наш жеребенок не подкован, это верно, но некоторые лошади там были подкованы.

— Ничего не понимаю! — пожал плечами Пэт, и мы оба замолчали надолго, ломая голову над этой загадкой.

Мы, наверное, так бы и просидели до восхода солнца, если бы позади нас не послышались чьи-то тяжелые шаги со стороны дома Конроев. Я обернулся и стал вглядываться в темноту. С тропы послышался грубый, но сдобренный притворной веселостью голос Майка Коффи. Он, конечно, уже давно нас заметил.

— Ну конечно, это они. Два храбреца, которых танцы не интересуют.