Лошадиный остров - Диллон Эйлис. Страница 6

Так оно и оказалось. Мы прошли от лагеря три четверти мили, и нам открылся обширный, изогнутый серпом песчаный пляж. Тропа уходила дальше, опоясывая холм; конский след, однако, сворачивал с нее и шел дальше по песку. Следы ложились теперь не так густо, как будто кони обрадовались простору и пошли дальше свободнее. Мы подумали, что теперь сможем их сосчитать. Но и на этот раз ничего не вышло.

Песчаный пляж всегда выглядит уже, чем на самом деле. Мы прикинули, что до воды, должно быть, ярдов двадцать, не больше. Однако идти пришлось довольно долго, покуда волны не заплескались у наших ног. Море в этот час было гладкое, спокойное. Следы копыт ясно отпечатывались на плотном сыром песке. У самой кромки воды мы с Пэтом остановились как вкопанные. Я первый обрел дар речи, прошептав:

— Пэт, эти кони ускакали в морскую пучину!

Глава 3

МЫ НАХОДИМ ДОЛИНУ ДИКИХ КОНЕЙ

Хотя стоял белый день, все мои ночные страхи вернулись с новой силой. Сколько раз слушал я рассказы о том, какая судьба ожидает смельчака, отважившегося высадиться на Лошадином острове. И хотя я уже давно им не верил, сердце у меня от страха колотилось, как тогда, когда я впервые их услыхал. А что, если эти кони нарочно проскакали мимо, чтобы заманить нас на морское дно? Я бы не удивился, если бы волны сейчас расступились и нам предстала торная дорога, ведущая к морскому царю. Случись такое, я как завороженный двинулся бы по этой дороге навстречу гибели.

Как хорошо, что рядом со мной был Пэт! Он-то сразу понял, в чем дело, не то что я.

— Вот ловко! — сказал он. — Кони проскакали здесь во время отлива, а прибылая вода потом затопила их следы.

Дальний конец отмели замыкался крутым утесом, отвесно уходящим в воду. Мы пошли туда, надеясь, что у его подножия увидим выходящий из моря след. Но песок там был девственно гладкий. Куда бы ни девался табун, обратно на эту отмель он не возвращался.

— С ними могло случиться только одно, — сказал Пэт. — У подножия утеса дно наверняка обнажается во время отлива. Кони могли уйти отсюда только этим путем.

— Интересно, куда все-таки они ускакали?

Мы вернулись по песку до травы, сели и стали рассуждать.

— Прилив кончится к полудню, часа, наверное, через два, — сказал Пэт. — Видишь, какой уровень воды. Значит, низкая вода была часов в шесть утра.

— А кони проскакали мимо нас около пяти, — сказал я. — Ты сразу же заснул, а я больше не мог спать. Когда я пошел смотреть парусник и увидел угрей, не было еще и половины седьмого. Прилив только что начался.

— Чтоб этим угрям пусто было! — подосадовал Пэт. — Если бы не они, мы пошли бы по свежему следу и успели бы до прилива обойти утес посуху. А теперь надо будет лезть на него.

На этом мы и порешили. И, поднявшись с земли, двинулись вверх. Всюду по зеленому склону тянулись бороздки и кроличьи тропы, соединяющие круглые отверстия норок. Мы старались ступать осторожно, чтобы не угодить ногой в чей-нибудь домик. Трава была объедена под корень, как будто здесь прошла отара овец. Скоро земля стала пружинить под ногами, жесткая осока резала босые ноги.

Подъем шел уступами, вдоль которых тянулись канавы, полные воды. Одна попалась очень широкая, и мы долго шли вдоль нее, пока смогли перепрыгнуть.

Усталость давала о себе знать; ступив на ровную, сухую площадку, мы растянулись на спине и лежали так минут десять. Я смотрел на солнце, пока у меня не потемнело в глазах. Тогда я зажмурился и стал вслушиваться в звуки, наполнявшие мир. Высоко над головой свистел и подвывал ветер, кричали чайки, деловито стрекотали кузнечики. Но в этом оркестре явно чего-то недоставало. Я скоро понял чего.

— Пэт,-сказал я, садясь, — почему прибоя совсем не слышно? Мы ведь почти на гребне. Волны должны разбиваться о скалы прямо под нами.

Пэт помолчал немного и ответил:

— Я слышу шум моря, только очень слабый.

— А я знаю, почему! — воскликнул я, вскакивая на ноги. — Внизу, за гребнем, не море, а долина диких коней!

Когда бабушка Пэта рассказывала про остров, больше всего пленяла наше воображение долина диких коней. Она описывала уединенную бухту, куда было очень трудно проникнуть и где исстари обитали дикие лошади еще со времен Великой Армады, которую уничтожил в 1588 году сильнейший шторм. Несколько обглоданных морем кораблей прибило к ирландскому берегу, и море еще много дней выбрасывало на сушу печальный груз — тела погибших испанских солдат и трупы коней. Несколько лошадок сумели, однако, выплыть. От них-то, говорят, и пошли наши коннемарские пони. Жители прибрежных поселков ловили сивых коренастых лошадок и оставляли у себя; их потомство и по сей день можно встретить повсюду в Коннемаре.

К Лошадиному острову прибило горячего вороного жеребца с диким глазом и маленькую вороную кобылу. Им как-то удалось во время этого ужасного шторма держаться вместе. К седлу жеребца был привязан ремнем с золотой чеканкой испанский солдат. Лицо у него было желтое, как воск, и все решили, что он мертв. Бабушка Пэта рассказывала об этом так, точно сама все видела собственными глазами. Золотое шитье мундира и золотые ножны потемнели от морской воды, говорила она. Солдат, однако, вскоре очнулся и навсегда остался на острове. Вместе с его жителями он стал обрабатывать землю, ловить рыбу и разводить замечательных вороных скакунов. Он не был гордецом и женился на местной девушке, хотя, говорят, в его жилах текла благородная кровь.

Он не хотел возвращаться на родину, но часто вздыхал, вспоминая свою солнечную Испанию. Прожил он недолго, всего несколько лет. После его смерти вороной жеребец одичал. Никто не мог укротить его. Если кто к нему приближался, он пронзительно ржал, бил передними копытами, готовый ринуться на смельчака, хвост и грива у него клубились на ветру. В конце концов жеребец ускакал в уединенную бухту, и никто больше не стал посягать на него.

Коннемарские крестьяне не пасут овец. Они отводят их в горы, где овцы бродят по склонам. И вскоре совсем дичают. Домой они не возвращаются. Хозяин разок, другой поднимется на пастбище, пригонит отару молодняка, а сколько у него овец, он и понятия не имеет. По-моему, то же было и на этом острове с дикими лошадьми. Сначала не нашлось смельчака, который отважился бы объездить их; лошадей оставили в покое, а потом и думать о них забыли. Как бы то ни было, но в уединенной долине с тех пор обитал на приволье табун диких коней. Бывало, кто-нибудь уведет жеребенка, приручит его и либо продаст, либо оставит у себя. Но весь табун не трогали. Жители острова, как я уже говорил, были смелые, вольнолюбивые люди и могли оценить тягу к свободе.

Мы еще не дошли до гребня, как трава стала редеть и скоро совсем исчезла. Последние метры мы лезли по голому, потемневшему известняку, только у самого верха окаймленному рыжим мхом. Взобравшись на гребень, мы легли на живот и подползли к краю; глянули вниз и долго не могли вымолвить слова от восхищения.

Захватывающее дух зрелище открылось нашему взору. Утес обрывался вниз почти отвесно. Мы ожидали, что у его подножия плещется море, а вместо того внизу расстилалась обширная зеленая долина, поросшая сочной, густой травой. По одному ее краю весело бежал ручей с прозрачной ключевой водой. Зелень травы сменяла серебристая полоса песка, отлого уходившая в море. Волны набегали на берег и откатывались с мягким шипением. Утес, на гребне которого мы лежали, мысом вдавался в море; дно у его основания, по-видимому, обнажалось в отлив. С трех сторон долину окружали отвесные скалы, с четвертой омывало море — долина была отрезана от всего острова. На противоположной стороне мы заметили несколько отверстий в почти отвесной стене — входы в пещеры.

Если бы долина была пустынна, она и так пленяла бы взор. Но на ее просторе скакали, описывая круги, гордые, прекрасные кони, и мы, замерев, долго не могли оторвать от них взгляда. В табуне было коней тридцать; тут были и серые коннемарские пони, и вороные, и гнедой масти. Вожаком был дикий вороной жеребец, происходивший, несомненно, от той вороной кобылицы, которую море в далекую пору выбросило на этот берег. Изогнув шею, с развевающейся гривой и хвостом, он кружил по долине, увлекая за собой табун. Он поскачет через ручей — и остальные за ним, он остановится — и все замрут. Скоро мы заметили, что у вороных коней бока в мыле. Да и вообще они отличались от остальных: резвее скакали, высоко выбрасывая ноги и далеко откинув голову. В них было больше огня.