Вернуться в сказку (СИ) - "Hioshidzuka". Страница 233

— Ты рад, что скоро уезжаешь? — спрашивает Эдуард немного грустно. — Уверен, у тебя там много друзей…

Вот опять… Какая разница — сколько у него там друзей? По правде говоря — ни одного, но… Разве можно сказать это Эдди? Тот начнёт сокрушаться, переживать, волноваться — а этого ни в коем случае нельзя было допустить! Друзья — что они, вообще, значат? Да они же не нужны даже даром, а уж тем более — если приходится под них подстраиваться, им уступать и так далее. Но Эдуарду этого говорить нельзя — расстроится. Так что же делать? Соврать? Это брат почувствует — он слишком умён — и, в итоге, только расстроится ещё больше.

Тётя Кетти проходит мимо, и Эдди на секунду отвлекается, отводит взгляд от младшего брата — пригибается к скамейке, в надежде, что добросердечная женщина его в этот раз не увидит. Пожалуй, это только сыграет младшему на руку — в такие моменты Эдуард не особенно внимателен, и обмануть его достаточно легко.

Тётка Кетти проходит мимо, и ребёнок машет ей рукой, а Эдди в этот момент смотрит умоляюще, прося не привлекать лишнее внимание их сердобольной соседки. Малыш усмехается и продолжает махать рукой тёте Кетти, которая радостно машет ему в ответ и кричит что-то про то, чтобы он не забыл втереть в спину старшему брату ту мазь, которую она принесла им накануне, на что ребёнок в ответ кричит, что обязательно это сделает, как только Эдди проснётся.

Наконец, соседушка уходит, и братья снова остаются одни в саду.

Эдуард смотрит наигранно обиженно и улыбается — улыбается по-настоящему, а не грустно, как он любит. Они смеются вдвоём, а потом Эдди снова повторяет свой вопрос — его невозможно сбить с толку, если он хочет узнать ответ. Он слишком упрям… Наверное, именно поэтому он ещё жив — тётя Кетти как-то сказала малышу, что если бы не упрямство его брата, ребёнку пришлось бы расти среди десятка детишек тётки Кетти. Потому что Эдуард бы просто не выжил.

— Не так уж и много! — хмурится мальчик, изо всех сил стараясь изобразить недовольство внимательностью брата. — Было бы куда лучше, если бы я мог ходить в такую школу, как ходят дети из нашего города.

Он помнит — Эдуард хочет, чтобы его братишка жил, как все дети, чтобы смеялся, шутил, бегал, дружил, дрался, чтобы, в конце концов, злился на старших за чрезмерную заботу и внимательность, потому что так делают во всех нормальных семьях. Малыш никогда не понимал озабоченности брата этими нормальными семьям. Они живут под одной крышей, едят одну еду, смеются, дурачатся вместе, ладят друг с другом — разве это не нормально? Разве не нормально то, что они могут проводить вместе целые часы и дни, почти не разговаривая, но чувствуя себя в полной безопасности и защищённости? Разве не нормально читать друг другу книги, кидаться подушками, тихо хихикать над тёткой Кетти и другими соседями? Разве не нормально грустить по вечерам, закутавшись в одеяла, сидеть перед камином и пить нечто, похожее на чай? Разве не нормально греться перед тем же камином на зимних каникулах, а потом рисовать пальцами узоры на замёрзших окнах? Разве не нормально жить вот так — искренне любя друг друга и не обращая никакого внимания на мир вокруг, на все те глупые предрассудки, правила, законы, не впуская в свою жизнь дурацкие мнения других людей… Разве это ненормально — жить так, как тебе хочется?

Кажется, его старший брат попался на эту удочку — поверил. И это хорошо. Незачем ему волноваться из-за такой ерунды, как наличие друзей у младшего. Их не было. И скорее всего — их никогда не будет. Так что… Зачем Эдуарду расстраиваться из-за таких пустяков? Ему, и так, приходится не сладко. Младший из братьев никогда бы не расстроил старшего специально. Этот человек ему слишком дорог — он всё, что у него есть. Он единственный, кто является и когда-либо будет являться для своего братишки семьёй — уж в этом-то мальчик был уверен.

— Не говори так, — улыбается Эдди. — Академия магии — лучшая школа на свете. Ни в одном учебном заведении в мире нет такого оборудования, таких лабораторий и таких преподавателей…

Наверное, для его старшего брата это действительно было так — белые стены Академии были для него домом, а красивые витражи и картины… Наверное, Эдуард поэтому так любит детские сказки — он ведь так и не доучился до конца там… Из-за той катастрофы. В голове снова всплывают воспоминания о том годе, когда всё произошло — малыш тогда всячески изводил брата своими капризами потому, что ему было тяжело носить два гипса: на руке и на ноге. Он постоянно кричал, плакал, требовал внимания к себе, требовал, чтобы его забрала мама, потому что он по ней соскучился, просился к отцу… Он ныл из-за каждого неприятного ощущения, тогда ещё совершенно не подозревая о том, что его старшему брату раз в десять больнее…

Наверное, он до сих пор чувствовал себя виноватым за то, что произошло четыре года назад — никто бы другой не стал терпеть эти глупые капризы так безропотно. Никто, кроме его старшего брата Эдди, которому пришлось уж точно в несколько десятков раз хуже, чем пришлось тогда ему четырёхлетнему.

Покидать дом не хочется даже ради учёбы. Единственное, что греет его душу — так это надежда на то, что хотя бы годика через два он освоит целительство настолько, чтобы его брат мог пройти хоть несколько шагов… Ради этого мальчишка готов уезжать вновь и вновь. Только ради этого. Говорят, в Академии есть очень хорошие учителя, которые будут преподавать у него эту науку уже со следующего года. Он выучится. Он, если будет нужно, сам изобретёт какое-нибудь зелье, только для того, чтобы Эдуард снова смог ходить. Он сделает всё, что угодно для этого.

— Это не главное, Эдди, как ты не понимаешь! — восклицает ребёнок почти гневно. — Мне бы куда больше хотелось остаться в Соколиных горах — это мой дом!

Эдуард ожидаемо хмурится. А потом так же ожидаемо расстраивается. Хотя, мальчик уверен, ему, всё же, приятно это слышать — знать, что младший брат его любит, несмотря ни на что, несмотря на так называемое «уродство», как всегда говорил Эдди про свою травму. Что бы там ни было — они самые близкие друг другу люди, и им обоим необходимо знать, что они друг другу нужны. Что они — самые важные люди в жизни друг друга. Что им больше — никто на свете не нужен. Никто. Совершенно никто! А уж тем более — какие-то там друзья!

Они молчат. Молчат долго, погрузившись каждый в свои мысли. И почему-то впервые мальчик чувствует себя неуютно в такой момент — обычно ему становится только хорошо от такого молчания, а сейчас… Сейчас ему кажется, что брат хочет что-то от него скрыть — и это чувство не из приятных. Наверное, Эдди тоже чувствует себя неуютно, когда младший юлит и врёт. Наверное, поэтому так грустно вздыхает в такие моменты.

— Малыш… — говорит Эдуард мягко после некоторого молчания. — Обещай, что не будешь грустить в Академии.

Это невозможно обещать — он ведь знает, правда? Невозможно не скучать и не грустить по единственному дорогому тебе человеку. Невозможно жить без него, без его улыбки и взгляда, желающих тебе доброго утра каждый день, не скучая и не грустя по этому. Это абсолютно невозможно. Ведь Эдуард не может не знать об этом, правда? Тётя Кетти говорит, что его брат очень многое знает и понимает, несмотря на то, что ещё так молод. Это ведь от того, что с ним произошло четыре года назад, да? От того, что он не может жить так, как живут здоровые молодые люди и, по его же словам, «влачит существование дряхлого старикашки из сказки про принцессу роз».

— Ну! — говорит Эдди. — Обещай!

Глаза мальчишки наполняются слезами, он зло бормочет это обещание и убегает в дом, громко хлопнув дверью — видимо, желая показать свою злость, свой гнев… Ему хочется метнуть что-то в Эдуарда, но он сдерживает этот порыв — не хватало ещё ещё больше покалечить брата.

Проходит с полчаса, и мальчишка вновь прошмыгивает в дверь, на этот раз бесшумно — как он давно научился — и проскальзывает в сад. Эдуард по-прежнему сидит в инвалидном кресле и о чём-то думает — впрочем, где ему ещё быть и что ему ещё делать? Наверное, стоит извиниться — мелькает в голове навязчивая мысль — ведь Эдди не виноват в том, что он так волнуется и заботится…