Орленок - Харченко Людмила Ивановна. Страница 2

Во время ужина верхам на лошади подъехал почтальон. Ребята вскочили с мест, окружили его. Потянулись к газетам — что принесет сегодня сводка Совинформбюро?

— Голенев есть? — выкрикнул почтальон. — Письмо ему.

Геннадий схватил конверт, бегло взглянул на почерк. От мамы. Торопливо вскрыл его. В нем была записка от мамы и письмо от отца. Долгожданное письмо! Тревожно подумал: где теперь отец? Ведь армия отступает…

Отец писал:

«Здравствуй, Геня! Здравствуй, сын! Уже год, как расстались мы с тобой. Уже год, даже с лишним, как я и мои товарищи фронтовики боремся с фашистами за счастье и свободу нашей Родины. За твое счастье, сын! Это очень трудная война. Я не хочу скрывать от тебя этого. Ты у меня совсем, совсем большой. Тебе пятнадцать лет. Знаю, не легко и тебе сейчас в совхозе. Знаю это и горжусь тобой. Я тут рассказывал нашим фронтовикам, как вы помогаете убирать урожай. Привет вам от них и фронтовое спасибо.

Помнишь, ты боялся, что не будет у тебя возможностей для подвига? Подвиг, мой сын, всегда можно совершить, и тем он замечательнее, что его совершают, не думая о нем.

Через час идем в бой, и думаем все о будущей победе. Сколько предстоит сделать нашему народу и для нее, и после нее! И нам с тобой. Правда, сын?

А сейчас успехов тебе в труде. Пиши о своих друзьях.

Целую тебя.

Твой отец.

Первого июля 1942 года», — дочитал последнюю строчку Геннадий.

Ребята приумолкли. Каждый проводил кого-то из родных на фронт. Каждый тревожился за него.

— Ну, совсем носы повесили, — пошутил Вадим. — Знаете, что? Давайте примем мудрое решение — спать! А? Согласны?

Ребята невесело засмеялись.

Девочки ушли в дом.

— Вадим, а я в степь, — обратился к Шевцову Толя Володин.

— Никуда. Спать! — отрезал Вадим.

— Но должен же я когда-нибудь поймать перепелку? — Толя вопросительно вскинул брови на Вадима.

Вадим знал, что Толю-птицелова не переубедишь. Если он задумал, то… — и, махнув рукой, буркнул:

— Кому что.

Анатолий неторопливо направился в степь, прислушиваясь, откуда сегодня послышится «фить-пирю».

…Мальчики постлали одеяла на свежей соломе.

— Давайте ляжем по-цыгански, колесом, а утром подниматься первому крайнему, — предложил Борис Ларченко, курносый, задорный паренек.

— А крайнего найдет Вадим, — поддержал Геннадий.

Смеясь, мальчишки легли рядом. На миг наступила тишина. Геннадий смотрел на черное небо, усыпанное звездами. Вслух спросил:

— Интересно, где сейчас фронт?

— А зачем тебе? Лучше, когда не знаешь, — тихо сказал Володя.

— Лучше, когда смотришь опасности в глаза. — Геня помолчал, положив под голову руки. — Когда была финская война, мама купила мне карту СССР. Я повесил ее над кроватью вместо ковра…

— И смотрел опасности в глаза, — сострил Борис.

— Не перебивай, Борька. Тоже мне остряк-самоучка! Нет, правда, ребята, знаете, что я делал? Отмечал флажками места боев и вообще с двумя своими товарищами из пионерского отряда изучал географию. Вот скажите, какие четыре города имеют в своем названии четыре буквы «а»? Скажи-ка, Борька! Или ты только на язык острый?

— Подумаешь, удивил! Алма-Ата, — отозвался тот.

— Караганда, — подсказал Вадим.

— А еще?

Ребята молчали.

— Ну-ка, думайте: третий на Севере, четвертый почти рядом с нами.

— Спать хочется, — зевнул Борис.

— Что те города… — Вадим приподнялся на локте. — А вот Ставрополь вы знаете? Его историю? Читал я в нашей газете статью. Интересная! На горе, где сейчас собор, в 1778-году была построена крепость. А в крепости был сам Александр Васильевич Суворов.

— Вадик, а на углу Дзержинского и Коминтерна стоит дом, где останавливались Пушкин и Лермонтов, — вспомнил Володя.

— А кто жил в доме, где сейчас наша школа, в девятнадцатом веке? Молчите? Значит, не знаете, — торжествующе произнес Геннадий. — Коста Хетагуров! Я люблю его стихи. Вот послушайте:

— Какую ты мне мысль подал! — подскочил уже засыпавший Борис. — Это будет здорово! Мы устроим вечер в новом учебном году: «Хетагуров в нашей школе». Сегодня первое августа, значит, ровно через месяц…

— Я займусь художественной частью, — перебил его Витя, «мастер художественного слова», как в шутку звали его одноклассники.

Начали обсуждать программу вечера, но усталость брала свое, и они засыпали один за другим.

Проснулись по привычке рано. Начинался обычный трудовой день. Но почему не едут из центральной усадьбы за зерном? Почему на дорогах ни души? Ребята осаждали вопросами Кузьму Гордеевича.

— Едут! Едут! — вдруг раздалось несколько голосов.

Две подводы мчались прямо к току. В одном из ездовых школьники узнали заведующего хозяйством дядю Гришу — маленького, подвижного толстяка, у которого про запас всегда было много шуток и острот. Ребята бросились к нему навстречу, но завхоза словно кто подменил: ни на кого не обращая внимания, он подошел к Кузьме Гордеевичу.

— Собирай имущество, Гордеич. Вакуация. — Новое для многих слово он выговорил с трудом и неправильно.

Кузьма Гордеевич молча нагнул голову, широкие брови сошлись на переносице.

— Хлопцы и девчата, — громко сказал дядя Гриша, — собирайтесь. На вокзал отвезу. Да не бойтесь вы, — дядя Гриша улыбкой подбодрил ребят, — успеете до своих мамок добраться…

Немного недоезжая до вокзала, ребята увидели голубой дымок-облачко.

— Поезд! Бежим!

Эшелон был переполнен. Ребята подбегали то к одному вагону, то к другому:

— Мы ученики, урожай убирали.

— Мы из Ставрополя. Возьмите нас.

…Утром третьего августа подъезжали к Ставрополю. Поезд замедлил ход. «Тук-тук-тук», — стучали колеса. «Тук-тук-тук», — вторили ребячьи сердца, а мысли о доме мчались вперед, быстрее поезда.

— Как думаешь, Вадим, займут фашисты город? — спросил Геннадий.

— Раз эвакуация, значит, дело плохо, — ответил Вадим. — Из-под кепки, глубоко надвинутой на лоб, смотрели синие грустные глаза. Лицо Вадима было черным от пыли и паровозной копоти.

— А успеем мы уехать? — спросил Борис.

Ему никто не ответил. Поезд подошел к вокзалу. На вокзале ни души. Эшелоны ушли на Кавказскую еще вчера. Наскоро прощаясь, ребята разбегались в разные стороны.

Геннадий и Вадим чуть не бегом поднимались вверх по бульвару главного проспекта. Навстречу шли люди с чемоданами, корзинками, тюками. По булыжной мостовой с грохотом проносились машины.

— Мы хотели идти с тобой на фронт, Геня, — Вадим посмотрел на товарища, — а фронт пришел к нам.

— Вадим, — Геннадий помолчал, поднял на друга глаза, — мне как-то страшно. И… не знаю, что надо делать…

— Сейчас и я ничего не знаю. Время покажет. Ну, до встречи!

На углу Таманской улицы друзья распрощались. Вадим жил на улице Орджоникидзе, Геннадий — на Советской.

Любопытство побеждает страх

— Геннадий, наконец-то! — мать крепко обняла сына. — Я всякое передумала… Ешь и скорее к военкомату.

Пока Ольга Ивановна хлопотала с обедом, Гена прилег на кушетку и сразу уснул.

Вдруг город сотрясли взрывы — один, другой, третий…

— Гена, Гена, проснись! — теребила сына испуганная Ольга Ивановна.