Орленок - Харченко Людмила Ивановна. Страница 9

— Вот с проводами чепуха. Пойдем посмотрим.

Ребята осмотрели стоящий неподалеку от дома столб. Обрезанный немецкими связистами, короткий провод болтался на ветру.

— Гень, а когтей-то нету. Попробуй, залезь!

— Спорим, — глаза Геннадия сузились.

— О чем?

— Что я соединю этот провод!

— С когтями, конечно?

— Без ничего.

— Спорим, — Миша протянул руку, но, увидев загоревшиеся глаза друга, спрятал ее за спину.

— Сдрейфил? То-то, не спорь, если не знаешь сил другого.

Когда сумерки окутали город, друзья принялись за работу. Геня привязал к проводу веревку и подтянул к столбу. Затем привязал веревку к левой руке, поплевал на ладони.

— Подожди, прыткий какой! Резиновые перчатки надо. Током ударит.

— Свет включают позже, сейчас его еще нет.

Руки и ноги обвили столб. Тело напружинилось. Второй обхват, третий, четвертый…

Из дома вышла Ольга Ивановна. Увидела Мишу с высоко запрокинутой головой, посмотрела вверх… и обмерла. В любую минуту Геннадий мог сорваться. Закричать нельзя, приказать немедленно спуститься вниз — тоже. И она молча смотрела на сына.

Вот так же, еще в четвертом классе, вздумал он с товарищами забраться на высокий тополь. Залезли на крышу дома. Товарищ прыгнул первым, цепко ухватился за ветку и сразу стал ногами на другую. А Геннадий был меньше ростом, ноги до ветки не доставали, и он болтал ими в воздухе. «Боже мой, обломится ветка, убьется… убьется», — шептала мать, а он тем временем, по совету товарища, раскачался, нашел опору, встал на ветку.

Геннадий соединил концы провода. Осторожно начал спускаться. Последние два метра сполз. Руки горели, как от ожога. Молча обулся, натянул пальто, облизал пересохшие губы.

Мать сердито смотрела на сына.

— Тетя Оля, да ведь он же ничего плохого не сделал, — заступился Миша.

— Молчи, заступник.

Вечером с Николаем Ивановичем внесли радиоприемник. Долго возились с ним. Притихшая Ольга Ивановна ждала, когда загорятся огоньки, осветят шкалу. Но приемник молчал.

Раздосадованные, в двенадцатом часу ночи отнесли его на прежнее место.

Утром Николай Иванович и Геня вышли во двор. Провод был оборван. «Ветер! Надо лезть опять».

— Ты, дружок, на живую нитку пришил. Теперь надо начинать сначала. Повремени, я достану когти.

— С когтями скорее заподозрят, а так сочтут за ухарство.

— Ну, действуй, когда стемнеет, — согласился Николай Иванович.

Снова вечером внесли приемник. Одиннадцатый час. Геннадий неслышно ходил на носках, затемняя окна. Включил свет. В приемнике зашипело.

Нетерпеливо повернул регулятор громкости и медленно стал настраивать. Но все станции говорили на непонятном языке.

Вдруг в чужую речь вклинился тихий задушевный голос. Кто-то там, в родной Москве, пел старинную русскую песню!

А потом знакомый баритон диктора объявил: «От Советского информбюро». Слушали затаив дыхание.

Геннадий быстро писал на тетрадном листе, сокращая слова. Радостно стучала мысль: «Андрейке… Андрейке расскажу!»

Снова с Андрейкой

Накануне праздника 7 ноября Николай Иванович пришел домой веселый. Геннадий внимательно посмотрел на него, показалось, что дядя Коля стал плотнее, солиднее.

— Дядя Коля, фашисты хлебом не кормят, а вы поправились, — Геня пристально следил за осторожными движениями Николая Ивановича.

— Мою полноту сегодня ночью ты расклеишь со своими друзьями, — сказал Голубев, вынимая из-за пояса листовки.

Геня схватил дядю Колю за плечи, стиснул изо всех сил.

— Пусти, пусти, медведь, — тихо отбивался дядя Коля. — Это листовки с самолета.

Темной ночью друзья Геннадия выполнили поручение Голубева.

Проснулся утром Геннадий, и сразу им овладело праздничное настроение. Во дворе он сказал Николаю Ивановичу:

— Не будете ругаться? Я оставил немного листовок. Знаете, для кого? Для Андрейки. Когда мы ходили с вами в село, я обещал ему сообщить, где фронт. Мне нужно сдержать свое слово. Вы пойдете еще туда?

— Нет, не могу.

— Тогда попросите маму, чтобы меня отпустила.

— Попробую, хоть это и не легкое дело.

И дядя Коля помог. Через несколько дней Геннадий с соседками — мать согласилась пустить его с попутчицами, они шли менять вещи на продукты, — отправился в село. Усталого и продрогшего Геннадия радостно встретил Андрейка. Гость сразу выложил листовки на стол.

— Сводки! — ахнул Андрейка — Спасибо тебе, Геня. А мы ждали… ждали… Я и Дарик. У нас живет. Теперь я расскажу тебе про него. И познакомлю.

И Андрейка рассказал, как встретился с Дариком, как спрятал его, как потом с матерью забрали его к себе.

— Так и живет он у нас, никто и не знает.

Андрейка толкнул дверь в боковую темную комнату, позвал:

— Дарик, иди, не бойся.

В дверях показался худенький мальчик, нерешительно остановился.

— Да иди, иди, — Андрей потянул его за руку. — Это Геня.

Геннадий подал руку мальчику. На. него в упор смотрели черные-черные глаза.

— Мне рассказывал о тебе Андрей, — сказал Дарик. — И мы ждали тебя.

— Вот, — Геннадий протянул Дарику листовку и переписанную им сводку. — Это с самолета наши сбрасывали, а это я сам слышал по приемнику.

Дарик прочитал листовку и счастливо рассмеялся.

— Ой, Генька, ты ж помрешь от голода, — спохватился Андрейка.

Он бросился к печке: вместо огня — зола. Начал ширять рогачом, схватил пучок бурьяна, поддал его в печь и что есть силы начал раздувать огонь.

Геня и Дарик принялись помогать ему. Так и застала их Евдокия Антоновна. Остановившись в дверях, она хотела было накричать на сына, но их усердие рассмешило ее, уже не сердито она сказала:

— Проворонили огонь, теперь придется тратить серник. О, да у нас гость. Ну, здравствуй. Ты один?

Геннадий сказал, что пришел с соседками, а Николай Иванович привет передавал.

— Как же мы принимаем гостя? — захлопотала Евдокия Антоновна. — А ну, помогайте, мы живо вечерю приготовим.

Ужинали весело, ребята поминутно переглядывались, без причины смеялись.

— Да ты, никак, оживаешь, хлопчик? — Евдокия Антоновна ласково посмотрела на Дарика. — То все молчал, слова не добьешься…

Парнишка идет в Ставрополь

Тихий шелест камышей и всплеск воды. Что это? Ветер? Но ветер шумит совсем не так. Может, дикая утка-полуночница плещется в неглубоком болоте? Тогда почему эти всплески слишком осторожны? Почему кем-то потревоженные кизлярские камыши на некоторое время умолкают, будто прислушиваясь к чему-то? Стало тихо. Совсем тихо. Лишь далекие очереди автоматных выстрелов беспокоили ночь.

От камышовой стены, чернеющей в темноте, отползли четверо. Сколько прошло времени — час, два? Только очень устали четверо, посланные северной группой партизан в родные села, оккупированные врагом. У каждого из них свое задание, своя цель. К рассвету добрались до селения. Один незаметно зашел во двор, в глубине которого виднелась беленькая хата, крытая камышом.

Условный негромкий стук в дверь.

— Кто там? — послышался мужской голос, сменившийся надрывным кашлем курильщика.

— Вас зовут родственники, — ответили за дверью.

— Когда я должен явиться?

— Сегодня в двенадцать.

Дзинькнул железный крючок, обо что-то ударившись. Дверь открылась. Партизан быстро прошел в сени, закрыл за собою дверь.

— Нам надо в Прикумск. Расскажи, как безопаснее добраться туда, — спросил он.

— А сколько вас?

— Четверо.

— Сидай, — пригласил бородатый хозяин.

Расположились подальше от окна. У печки. Долго нашептывал хозяин, как безопаснее добраться до города Прикумска. Неторопливо встал с табуретки, открыл дверь в другую комнату, позвал дочь: