КлаТбище домашних жЫвотных - Кинг Стивен. Страница 11

Но об этом, наверное, не стоит рассказывать своей пятилетней дочке, которая впервые задумалась о смерти.

– Вот смотри, – сказал он. – Сейчас Черчу только три года, а тебе пять. Он наверняка будет еще жив, когда тебе исполнится пятнадцать и ты пойдешь в старшие классы. Это еще долго.

– И вовсе не долго, – возразила Элли, и теперь ее голос дрожал. – Совсем не долго.

Луис прекратил делать вид, что занимается своей моделью, и поманил дочь к себе. Элли уселась к нему на колени, и он в который раз поразился тому, какая она красавица, причем огорчение вовсе не портило, а только подчеркивало ее красоту. Элли была смуглой, почти как левантийка. Тони Бертон, один из врачей, с которыми Луис работал в Чикаго, называл ее индийской принцессой.

– Солнышко, – сказал он, – будь моя воля, Черч жил бы сто лет. Но это решаю не я.

– А кто? – спросила она и сама же ответила, с совершенно недетским презрением в голосе: – Наверное, Бог.

Луис подавил желание рассмеяться. Все было слишком серьезно.

– Бог или кто-то еще. Часы идут, а в какой-то момент останавливаются – вот все, что я знаю. И их уже не починишь, солнышко.

– Я не хочу, чтобы Черч стал таким же, как эти мертвые питомцы на кладбище! – выкрикнула она со слезами и яростью в голосе. – Я не хочу, чтобы Черч умирал! Это мой кот! Мой, а не Бога! Пусть Бог заведет своего кота! Пусть заведет себе сколько угодно котов и всех их убивает! А Черч мой!

Из кухни донеслись шаги, и в кабинет заглянула испуганная Рэйчел. Элли рыдала на груди у Луиса. Ужас озвучили, выпустили наружу; он предстал перед нею во всей красе. И теперь, даже если нельзя ничего изменить, можно было хотя бы поплакать.

– Элли, – успокаивал ее Луис. – Элли, Черч же не умер, вот он спит.

– Но он может умереть, – рыдала она. – Может в любую минуту.

Луис укачивал дочь на руках и думал, что, кажется, знает, из-за чего она плачет: из-за неотвратимости смерти, ее жестокой непредсказуемости, ее глухоты ко всем доводам и слезам маленьких девочек; Элли плакала из-за потрясающей и одновременно ужасающей способности человека переводить символы в выводы, либо прекрасные и благородные, либо убийственно страшные. Если все эти животные умерли и оказались на кладбище, то и Черч тоже мог умереть

(в любую минуту!)

и оказаться на кладбище; а если такое может случиться с Черчем, то может случиться и с мамой, и с папой, и с маленьким братиком. И с ней самой. Смерть была отвлеченным понятием; кладбище домашних животных было реальным. В этих грубых надгробиях заключалась суровая правда, которую мог почувствовать даже ребенок.

Сейчас он мог бы солгать, как солгал чуть раньше, когда говорил о продолжительности жизни кошек. Но ложь запомнится и, возможно, потом попадет в досье, которое каждый ребенок заводит у себя в голове на родителей. Давным-давно мама солгала Луису, сказав, что детей находят в капусте. Это был вполне безобидный обман, но Луис так никогда и не простил мать за то, что она солгала, как не простил и себя самого – за то, что в это поверил.

– Солнышко, – сказал он. – Тут ничего не поделаешь. Это часть жизни.

– Это плохая часть! – выкрикнула она. – Очень плохая!

Он не знал, что на это ответить. Элли плакала. Но в конце концов слезы высохнут. Это был неизбежный и необходимый первый шаг на пути к нелегкому примирению с правдой, от которой тебе все равно никуда не деться.

Он прижимал к себе дочку, слушал звон утренних воскресных колоколов, плывший над сентябрьскими полями, и даже не сразу заметил, что Элли перестала плакать и заснула у него на руках.

Он отнес Элли в кровать и спустился в кухню, где Рэйчел как-то уж слишком рьяно взбивала тесто для кексов. Луис выразил удивление, что Элли отключилась в столь раннее время; это было на нее не похоже.

– Не похоже, – отозвалась Рэйчел, с грохотом ставя миску на стол. – Но, по-моему, она не спала всю ночь. Я слышала, как она возится, около трех. И Черч орал, чтобы его выпустили. А он просится выйти, только когда она нервничает.

– Но с чего бы ей…

– А то ты не знаешь! – сердито воскликнула Рэйчел. – Из-за этого треклятого кладбища домашних животных! Она расстроилась, Лу. Девочка в первый раз в жизни увидела кладбище и просто… расстроилась. Большое спасибо за эту прогулку твоему другу Джаду Крэндаллу, хотя вряд ли я буду писать ему благодарственное письмо.

Вот он уже и мой друг, подумал Луис, одновременно подавленный и смущенный.

– Рэйчел…

– И я не хочу, чтобы Элли туда ходила.

– Рэйчел, Джад сказал правду насчет тропинки.

– Я сейчас не о тропинке, и ты это знаешь. – Рэйчел схватила миску и принялась взбивать тесто с удвоенной яростью. – Я об этом проклятом месте. Это же ненормально. Дети ходят туда, ухаживают за могилами, содержат в порядке тропинку… это какая-то чертова патология. Если здешние дети все поголовно больны, я не хочу, чтобы Элли от них заразилась.

Луис оторопело смотрел на жену. Он всегда считал, что в то время как браки друзей и знакомых распадаются один за другим, их с Рэйчел брак держится столько лет благодаря тому, что они оба знают секрет: когда возникают какие-то принципиальные противоречия, тут уже нет ни семьи, ни супружеского единения, а есть только два совершенно разных человека, и каждый сам по себе, и каждый упорно противоречит здравому смыслу. Такой вот секрет. Тебе может казаться, что ты хорошо знаешь партнера, но время от времени он все равно будет преподносить тебе сюрпризы. А иногда (слава Богу, нечасто) ты будешь попадать в самую настоящую полосу отчуждения, как авиалайнер – в полосу турбулентности. Партнер будет открываться с неожиданной стороны, о которой ты даже не подозревал, и его поведение покажется настолько странным (во всяком случае, тебе), что ты начнешь всерьез опасаться за его психику. И если ты ценишь ваш брак и свое собственное душевное спокойствие, то будешь действовать осторожно, постоянно напоминая себе о том, что из-за подобных открытий злятся лишь дураки, искренне верящие, будто один человек способен по-настоящему понять другого.

– Дорогая, это всего лишь кладбище домашних животных, – сказал он.

– Если судить по тому, как она сейчас плакала, – Рэйчел указала в сторону кабинета ложкой, испачканной в тесте, – для нее это не просто кладбище домашних животных. Как бы это не стало травмой на всю жизнь. Нет. Она больше туда не пойдет. Я говорю не о тропинке, я говорю об этом месте. Она уже думает, что Черч умрет.

На мгновение у Луиса возникло безумное ощущение, что он все еще говорит с Элли, которая просто встала на ходули, надела мамино платье и очень похожую, очень реалистичную маску Рэйчел. Даже выражение лица было точно таким же, сердитым, но в глубине души она была уязвленна.

Он попытался найти правильные слова, потому что ему вдруг показалось, что это серьезный вопрос, требующий обсуждения, а вовсе не то, о чем можно молчать из уважения к тому секрету… или к тому внутреннему одиночеству. Он попытался найти правильные слова, потому что ему показалось, что она упускает нечто по-настоящему важное, нечто такое, что заполняет собой весь мир, и не увидеть это огромное «нечто» можно, только нарочно зажмурив глаза.

– Рэйчел, когда-нибудь Черч умрет.

Она сердито посмотрела на него.

– Дело не в этом, – сказала она, четко выговаривая каждое слово, будто обращалась к умственно отсталому ребенку. – Черч умрет не сегодня и не завтра…

– Я пытался ей это сказать…

– И не послезавтра, и не через год…

– Дорогая, мы не можем быть твердо уверены…

– Нет, можем! – закричала она. – Мы о нем хорошо заботимся, он не умрет, здесь никто не умрет, и зачем было расстраивать девочку и объяснять ей то, до чего она еще не доросла?

– Рэйчел, послушай…

Но Рэйчел не хотела ничего слушать. Она была в ярости.