Ночные кошмары и фантастические видения (сборник) - Кинг Стивен. Страница 23

Принял побольше. Ощущение, будто сердце вылезает из ушей. Но если я соберу волю в кулак, если сосредоточусь…

Словно наступило бабье лето, вот что я хотел сказать, три года бабьего лета. Бобби продолжил свои иследования. Ла-Плата. Социологический фон, и т. д. Помните местново шерифа? Толстого старого республиканца, пахожего на Родни Янгблада? Как Бобби сказал что у него преждевременные симптомы болезни Родни?

сосредоточься, говнюк

Не только у него, оказалось таких много в той части Техаса. Все с болезнью пустой головы, вот я про что. Три года мы с Бобби этим занимались. Создали новую программу. Навертили новую кольцевую диаграмму. Я понял что происходит и вернулся сюда. Бобби и два его помошника остались там. Один застлерился сказал Бобби когда появился здесь.

Пожождите пока я…

Хорошо. Последняя попытка. Серце так колотится что не дает дыхать. Новый график, последний график, потрясал только когда его накладывали на диаграмму штилетрясения. Эта диаграмма покасывала снишение насилия с приблицением к Ла-Прате в сентре; Альцгеймерский график показывал увеличение случаеф преждивременного старчского марасма с приближением к Ла-Плате. Люди становились дебилами очинь молотыми.

Последующие три года мы с Бобо принимали все меры предсторошности, пили только бутилированную воду в дождь надевали длинные плащи с капушоном. никакой войны не было и когда все начали дуреть мы не менялись и я приехал сюда потому что он мой брат и я не могу вспомнить его имя

Бобби

Бобби когда приехал сюда сегодня плакал и я казал Бобби я тебу лублуя и Бобби казал мне очинь шаль баувау мне очинь шаль я сделал вес мир полный дубаков и дефилов и я казал луше дубаки и дефилы чем болшая черная дыры в космасе ион плакал и я плакал Бобби я тебя лублу и он казал ты сделаш мне укол спицалной вады, и я казал да и он казал запишы все што случилась и я казал да и казеца записал но не помню вишу слава но не понима что они осначать

у миня Бобби его завут брат и я закончел писал и у миня есть коробка что б туда все склал Бобби казал восдуш десь шистый пролешат миллион лет такой харош такой харош всем брат, я хачу заканчить харош бобби я тебя люблю это не твая вина я тебя люблю

прошаютебя

люблю тебя

падписывю (для мира)

БАУВАУ ФОРНОЙ

Детки в клетке [16]

Звали ее мисс Сидли, работала она учительницей.

Ей приходилось вытягиваться во весь свой маленький рост, чтобы писать в верхней части доски, что она сейчас и делала. За ее спиной никто из детей не хихикал, не перешептывался, не пытался съесть что-нибудь сладенькое. Они слишком хорошо знали мисс Сидли. Она всегда могла сказать, кто жует жвачку на задних партах, у кого в кармане рогатка, кто хочет пойти в туалет не по нужде, а чтобы поменяться открытками с фотографиями бейсболистов. Как Господь Бог, она знала все и обо всех.

Волосы у нее поседели, а сквозь тонкое платье проступал поддерживающий позвоночник корсет: в последние годы ее замучили боли в спине. Хрупкая, вечно страдающая, косоглазенькая женщина. Но дети ее боялись. Ее острый язычок сек, как розги. А от взгляда, если он падал на хохотунью или шептуна, даже самые крепкие колени превращались в мягкую глину.

Она писала на доске длинный список слов, которые в этот день предстояло разобрать по буквам, и думала о том, что об ее успехах в долгой и многотрудной учительской карьере можно судить по поведению класса: она могла повернуться к ученикам спиной, не опасаясь, что те тут же займутся своими делами.

– Каникулы, – озвучила она слово, которое выводила на доске. – Эдуард, пожалуйста, используй слово «каникулы» в каком-нибудь предложении.

– На каникулы я ездил в Нью-Йорк, – без запинки ответил Эдуард. Как и учила мисс Сидли, главное слово он произнес четко и размеренно: ка-ни-ку-лы.

– Очень хорошо, Эдуард. – И она перешла к следующему слову.

Разумеется, у нее были свои маленькие хитрости. Успех – это она знала четко – зависел и от мелочей. В классе она никогда не отступала от этого принципа.

– Джейн.

Джейн, которая яростно пролистывала учебник, виновато подняла голову.

– Пожалуйста, закрой книгу. – Книга закрылась. Взгляд светлых глаз Джейн, полных ненависти, уперся в спину мисс Сидли. – После занятий останешься в классе на пятнадцать минут.

Губы Джейн затряслись.

– Да, мисс Сидли, – покорно ответила она.

Мисс Сидли очень ловко использовала свои очки с толстыми стеклами, и ее всегда забавляли виноватые, испуганные лица учеников, когда она ловила их за неположенным занятием. Вот и теперь она увидела, как искаженный, перекошенный Роберт, сидевший в первом ряду, скорчил неодобрительную гримаску. Но ничего не сказала. Пусть Роберт еще немного подергается.

– Завтра, – громко и отчетливо произнесла мисс Сидли. – Роберт, тебя не затруднит предложить нам какое-нибудь предложение со словом «завтра»?

Роберт глубоко задумался. Класс затих, разморенный теплым сентябрьским солнцем. Электрические часы над дверью показывали, что до желанных трех часов осталось всего лишь тридцать минут, и лишь молчаливая, угрожающая спина мисс Сидли удерживала юные головы от сладкой дремы.

– Я жду, Роберт.

– Завтра случится что-то плохое, – ответил Роберт. Предложение он составил совершенно правильно, но седьмое чувство мисс Сидли, свойственное всем строгим учителям, подсказало: что-то не так. – Завт-ра, – как и полагалось, добавил Роберт. Руки его лежали на парте. Он вновь скорчил гримаску. Да еще улыбнулся одними губами. И тут до мисс Сидли дошло: он знает, как она наловчилась использовать очки.

И ладно. Очень даже хорошо.

Она начала писать следующее слово, не похвалив Роберта, предоставив тому увидеть ответ в реакции ее тела. Одним глазом она приглядывала за Робертом. Скоро он высунет язык или поднимет один палец (даже девочки, и те знали, что означает этот неприличный жест) только для того, чтобы посмотреть, действительно ли она знает, что он делает. И вот тогда будет наказан.

Отражение, конечно же, искажало действительность. И смотрела она на него лишь краем глаза искоса, занятая словом, которое писала на доске.

Роберт изменился.

Она едва успела поймать это изменение, заметить, как лицо Роберта стало… другим.

Она резко обернулась, бледная как полотно, не обращая внимания на боль, пронзившую спину.

Роберт вопросительно смотрел на нее. Его руки лежали на парте. Испуга он не выказывал.

Мне это привиделось, подумала мисс Сидли. Я чего-то ждала, а когда ничего не произошло, мое подсознание что-то выдумало. Пошло мне навстречу. Однако…

– Роберт? – Она хотела, чтобы голос звучал властно, хотела, чтобы в нем слышалось невысказанное требование чистосердечного признания. Не получилось.

– Что, мисс Сидли? – Глаза у него были темно-карие, как ил на дне медленно текущего ручья.

– Ничего.

Она вновь повернулась к доске. По классу пробежал легкий шепоток.

– Тихо! – рявкнула она, окинув учеников грозным взглядом. – Еще один звук, и вы все останетесь в школе вместе с Джейн. – Она обращалась ко всему классу, но смотрела на Роберта. В его ответном, чистом, детском взгляде читалось: Почему я, мисс Сидли? Я тут совершенно ни при чем.

Она вновь принялась писать на доске, на этот раз перестав поглядывать на отражение в очках. Последние полчаса закончились, но ей показалось, что Роберт, выходя из класса, очень странно посмотрел на нее, словно говоря: У нас есть тайна, верно?

Взгляд этот не давал ей покоя. Преследовал ее, застрял в голове, словно кусочек мяса между двумя зубами: вроде бы ничего особенного, но противно.