Сидни Чемберс и кошмары ночи - Ранси Джеймс. Страница 24

Сидни попытался представить себя у подножия Голгофы. Посмотрел на нависший над рекой Кем высокий вяз и подумал о дереве креста, двух разбойниках и мучительной смерти. А если поговорить об этом событии как о преступлении, в котором Христос стал жертвой? Можно было бы привести список подозреваемых. Иуда значился бы в нем соучастником убийства, первосвященник — виноватым в том, что отправил невиновного на казнь. Пилат проходил бы как член правительства, оказавшегося неспособным вмешаться. А какова роль самого Иисуса? Ведь он «не отвеща ему ни единому глаголу», и Его молчание могло спровоцировать суд.

Можно было бы пойти дальше и попытаться выяснить, какая ответственность лежит на самом Создателе. Пожертвовав Сыном во имя великого блага, не превратился ли сам Господь в убийцу?

Хотя после войны эта тема была бы многим близка и Сидни смог бы углубиться в теорию целительной жертвы, такой путь был бы опасен. Ему пришлось бы объяснить, что история Иисуса отлична от любой другой. Поскольку это была первая смерть, за которой последовало воскресение, центральный персонаж превратился из жертвы в главное действующее лицо. Пасха являет собой попрание смерти смертью. Воскресение — развязка преступления, разрешение величайшей тайны, не только смерти Иисуса, но и смысла жизни человека на земле.

Сидни позвал Диккенса, который с упоением рылся под кустами, и помахал рукой прохожему. Надо было записать все, что он собирался сказать. Однако сделать это Сидни не успел, поскольку его отвлек приход Орландо Ричардса.

Профессор музыковедения был приятным человеком с крупным, задумчивым лицом. Он был в темно-синем мешковатом костюме и белой рубашке со свободным, не стесняющим шею воротником. Во время пения ничто не должно стеснять горло, и его красный галстук был завязан не туго. А самой его заметной чертой были большие, слегка заостренные уши. Каждый раз, когда они встречались, Сидни старался не смотреть на них, но не мог припомнить никого другого, у кого были бы такие удивительные приспособления для слуха. Словно оттого, что человек всю жизнь внимал музыке, у него волшебным образом отросли такие большие ушные раковины.

Орландо заглянул, чтобы выяснить, нет ли у Сидни конкретных пожеланий по поводу музыки, которую он желал бы услышать во время трехчасовой службы.

— И еще хотел бы узнать, вы собираетесь прийти на вечернюю службу в воскресенье?

— Пока не знаю. Почему вы спрашиваете?

— Если с вами придет ваша знакомая из Германии, мы могли бы приготовить для нее небольшой сюрприз.

— Очень любезно с вашей стороны, Орландо, но я научился с опаской относиться к сюрпризам.

— На сей раз вам не о чем волноваться. Мы все хотим, чтобы каждая минута ее пребывания в колледже показалась ей приятной, даже при том, что в последнее время наша жизнь была нарушена.

— Полагаю, вы говорите о замене проводки?

Орландо был не в восторге от того, как выполнялись работы, и теперь воспользовался возможностью пожаловаться.

— Понимаю, это надо было сделать, но нам уготовили смертельную ловушку из старых проводов. Чарли Кроуфорд — настоящая беда. Доктор Кейд уже беседовал с ним и по поводу его компетенции в электрике, и по поводу сверхурочных. От этого человека одни неприятности. Никогда не заканчивает одно, прежде чем начать другое. В помещении придется делать косметический ремонт. А про шум я уже не говорю.

— Представляю!

— Удары слышны повсюду. У него даже свист немелодичный.

Сидни решил напомнить и о положительной стороне модернизации колледжа:

— Косметический ремонт пойдет на пользу. Покрасите стены либо в темно-красный цвет в георгианском стиле, либо в успокаивающий зеленый.

— Кроуфорд постоянно нам твердит, что колледж в любой момент может запылать.

— Этого не хотелось бы.

— Скажите на милость, с чего ему пылать? Сотни лет стоял, ничего не случалось.

— Я бы не стал благодушничать, — ответил Сидни. — Прошлогодний поджог послужил суровым предупреждением того, с какой скоростью может распространяться пожар.

Поезд Хильдегарды прибывал после полудня, и Сидни беспокоился, как бы не опоздать. Волнение от предстоящей встречи заставляло его крутить велосипедные педали энергичнее, чем обычно, и, несмотря на все усилия сосредоточиться и ехать аккуратно, он нервничал. Даже вспомнил, как на этом самом вокзале с его подачи арестовали Аннебел Моррисон. Это она убила Стивена Стантона, а Сидни не только организовал ее захват — ему еще пришлось сообщить его вдове Хильдегарде, что случилось с ее мужем. Но в разговоре с ней он утаил самую существенную деталь — не сказал, что причина покушения — неверность мужа, изменившего ей с другой женщиной. Сидни решил, что правда причинит Хильдегарде слишком сильную боль. Но до сих пор испытывал неловкость оттого, что узнал больше, чем полагалось.

Священник обязан хранить тайну (эту задачу он находил трудной, когда выступал в роли детектива-любителя), но Сидни всегда сомневался, всю ли информацию должны получать друг о друге будущие супруги, намеревающиеся создать семью. В чем признаться, что утаить? Сидни знал мужчин, которые никогда не рассказывали о войне, о бывших женах и даже о детях, какие у них были — как они выражались — «в прошлой жизни». Они хотели нового начала без всякой связи с тем, что случилось раньше. Вероятно, и Хильдегарда такая же. Сам Сидни был очень осторожен, если речь шла о том, чтобы похоронить прошлое. Пусть прошлое — чужая территория, но желание снова посетить ее бывает сильнее, чем считают люди.

Он пытался унять волнение, представляя, во что будет одета Хильдегарда. Наверное, в свободный, открытый на груди жакет из черного сержа, узкую юбку, чулки со швом и остроносые туфли. Сидни нравились маленькие шляпки, которые она часто носила, надевая их слегка набок — так, чтобы они не затеняли ее зеленые глаза и чуть насмешливо вздернутые брови.

Сидни вообразил, как Хильдегарда выходит из вагона и направляется к нему. Подготовил себя к тому, что поведение их обоих в первые минуты будет официальным, даже сдержанным. Ведь с прошлой встречи прошло много времени. Каково это смотреть, как к тебе идет женщина, и знать, что от твоих слов зависит, жить ли вам вместе или порознь.

Сидни окинул взглядом других стоящих на платформе людей — озабоченных родителей, нетерпеливо ждущих детей, полных надежд влюбленных. Когда пассажиры высыпали из состава, он увидел много женщин, которых издалека можно было принять за Хильдегарду, и на мгновение ощутил, что теряет уверенность. Вдруг он ее не узнает или она вообще не приедет? Но вот дым рассеялся, и Хильдегарда оказалась перед ним. Чужой мог ее вообще не заметить, не обратить внимания на ее необыкновенную красоту. Но для него, Сидни, она была прекрасна, и он почувствовал, как его сердце часто забилось.

Она была в черном до колен пальто с капюшоном-пелериной, с не подбитыми ватой, приспущенными плечами, в черной фетровой шляпке. В руках держала сумочку. Ее светлые, по-мальчишески коротко подстриженные волосы были откинуты назад. Тонко подведенные брови над зелеными, цвета листьев, глазами, губы чуть подкрашены. На Сидни вновь нахлынула вся теплота, которую он испытывал к этой женщине, — в ней ему нравилось все: немного насмешливая, почти осуждающая улыбка, удивление в глазах, слегка приоткрытые губы и то, как она со вздохом делала шаг назад, когда он говорил нечто такое, что сама сказать не решалась.

Хильдегарда протянула руку, Сидни пожал ее, а затем она подставила обе щеки для поцелуя. Это было их обычное приветствие, и лишь совершив ритуал, Хильдегарда поздоровалась.

— Хорошо доехали? — спросил Сидни.

Она устало улыбнулась:

— В итоге я здесь.

— Надеюсь, вы считаете, что это стоило усилий?

Сидни помнил, что каждый раз, встретившись после долгой разлуки, они испытывали неловкость — результат чего-то, что еще предстояло понять.

— Конечно, — ответила Хильдегарда. — Хотя я немного нервничаю.

Сидни посадил ее в такси, уложил багаж и сказал шоферу, что будет следовать за ним на велосипеде. Странно разлучаться, только что встретившись, но это было разумным решением. Он добрался до места через несколько секунд после того, как там остановилось такси.