Картограф (СИ) - Комаров Роман. Страница 47

Филя молча достал ключ и протянул Вите.

- А это еще что?

- Ключ. Я его на пальто выменял. От Гомункула осталось, он хотел нам это передать.

- Нам или тебе?

- Не знаю. Витя, я думаю, это ключ от хижины.

- Хижины?

- Да, от той, что на карте. Видишь, тут маленький кротик нарисован?

Витя задумался.

- Постой-ка, ты разве не просто так, для красоты крота нарисовал?

- Да, но я же в бреду это делал. Без сознания, считай, был. В любом случае, какая разница - сам, не сам. Вот ключ. Он откроет хижину.

- А, ну ладно! - Витя попытался положить ключ в карман, но Филя ловко его выхватил.

- Нет! Он мой. Я за пальто его купил.

- Ах ты сволочь! Продай! Сколько тебе нужно?

- Нисколько. Ты берешь меня с собой и точка. Или я пойду и утоплю этот ключ в колодце, ясно?

Витя выругался.

- Будь по твоему. Завтра утром едем. Собирай манатки.

Филе нечего было собирать, но он сделал вид, что вяжет вещи в узелок.

- Гад ты все-таки, - сказал Витя, помолчав. - Вернемся, выметайся из моего дома. Видеть тебя больше не хочу.

- Договорились, - откликнулся Филя. Теперь ему было все равно. Он спасет Настеньку, а дальше хоть трава не расти. Вместе с ней он выстоит против всего мира. На что ему Витя? Он попрощается с ним с легким сердцем. Пора перевернуть эту скорбную страницу. Перевернуть и забыть.

Когда в доме стихла возня, Филя воззвал к Додону.

«Ты здесь? Я собираюсь в дорогу».

«Собирайся, мне-то что? - проворчал Додон. - Я тебе не папенька, чтоб пасти».

«Мы умрем?»

«Один выживет».

«Я?»

«Ха! - сказал Додон. - Это вопрос не ко мне. На том поле не я распорядитель. Моя вотчина здесь».

«В доме?»

«У тебя в голове, картограф, у тебя в голове».

Филя вздохнул.

«А кто убил Гомункула? - спросил он. - Калмыки?»

«Где им! - усмехнулся Додон. - Жив твой Гомункул, ничего ему не сделалось. Хитрый, быстро сообразил и в тень ушел. А одну пульку пропустил, пропустил, на задницу не скоро сядет».

«Что значит, в тень ушел?»

«Мы все живем в тени и выходим, когда нужны», - загадочно сказал Додон.

«Кто в него стрелял?» - упрямо спросил Филя.

«Хочешь найти и отомстить? За свою шкуру радей. За тобой, голубчик, идет охота. Картографы в дефиците. Одного благодетеля ты умертвил, а их тьмы и тьмы! Нашлись бравые молодчики, пошли пытать Гомункула, где ж это новый картограф вылупился. Подать, дескать, его сюда. Не выдал тебя Гомункул, утек. Скажи ему спасибо».

«Спасибо! - послушно сказал Филя. - Но ведь Гомункул говорил, что его адрес открывается только истинному картографу. Как же его нашли?»

«Так было раньше, пока ты Витязя с собой не притащил. Порвалась нитка, любой мог войти».

«Стало быть, я виноват?»

Додон фыркнул.

«Муки совести? Поздновато. Лучше выбрось это из головы. Завтра тебе на подвиги ратные. Адью!»

Филя вслушивался в темноту. Что за стук? Сердце колотится: ту-тумс, ту-тумс, ту-тумс. Сколько людей из-за него уже пострадало и сколько еще пострадает! Завтра кто-то умрет - или он, или Витя. Жизнь закончилась в Гнильцах, в Бурге началась судьба.

Чухонка

Ему не спалось. Подушка стала горяча с обеих сторон, простынь сбилась в ком. Филя смотрел в потолок и считал невидимых овец, но ему это быстро надоело. Он встал, потихоньку оделся и вышел в сени. Пойти поморозить нос? Пожалуй, это мысль! Малярово замерло до рассвета, никого не удивит одинокий ходок. Нет соглядатаев, путь чист.

Филя снял с крючка старый Витин тулуп. Он беспощадно пах козлятиной и терял клоки шерсти, когда рукав при ходьбе терся о боковину. Филя брел по улице, линяя. Так, должно быть, картограф-медведь Василий Зязин скидывал излишки меха по весне. Терся кудлатой спиной о дуб, царапал зудящую кожу. В какой момент он потерял себя? Почему не остановился, продолжил рисовать до потери облика?

Филе стало тоскливо, и он едва не присоединился к горестному вою собак. А вокруг было так красиво, будто мир и не подозревал, что тут может кто-то страдать. Снег скрипел под ногами, и если бы не серые глыбы домов, звездное небо и мерцающие сугробы слились бы в единое драгоценное полотно. Малярово украсилось светом, как храм, стало шире и выше, и на этом просторе Филя казался себе соринкой, случайно залетевшей в щелку. Может, завтра его уже не будет на этом свете? А звезды останутся. И этот колодец тоже останется. И забор, повалившийся в огород, и рябинка, и Трезор. Вот он влез на будку и оттуда с наслаждением лает. Не любит ночных прохожих. Лай, лай! Гляди, не охрипни!

Интересно, умирать больно? И что потом - Царствие Небесное, пекло, пустота? Переселение души в иное тело? Стать бы беззаботной птицей или муравьем каким. Нет, муравьем не надо - растопчут. У птиц тоже жизнь не сахар: осенью улети, весной прилети, гнездо свей. На яйцах, опять же, надо сидеть - наверняка, скукотища смертная! Кем же тогда? Барсуком, стрекозой, пескариком? Филя перебрал известных ему зверей и пришел к выводу, что лучше податься в неживую природу. Слишком уж тяжела доля живых. Одни едят других, и никому нет радости и спасения.

Избы стояли сонные, темные. Филя равнодушно скользил взглядом по обшарпанным стенам, гнилым крышам, косым сараям. И вдруг что-то насторожило его - там, где дорога резко уходила влево, под елью застыл человек. От неожиданности Филя вздрогнул. Кто это? Припозднившийся гуляка? Пьяница, которого жена вышвырнула во двор? Разбойник, бандит? Призрак? Что он там делает? Не движется, молчит, знаков не подает. Филя испугался не на шутку и уже поворотился, чтобы дать стрекача, как вдруг услышал:

- Иди сюда! Не бойся.

Голос женский. Филя немного расслабился. Конечно, в наши дни и женщины разные попадаются, бывают такие, что трех мужиков запросто в косичку скрутят. В газетах писали, одна дама научилась разгибать подковы, и ее взяли в цирк - возят теперь по городам, полные залы собирают. Филя вгляделся: женщина под елью была высока ростом, но ни кряжистой, ни особо опасной не выглядела. Лицо разглядеть не удалось, его почти полностью закрывал серый пуховый платок. Стоит, не шелохнется, только глазами сверкает. Прямо сова или какая другая ночная хищница!

- Иди! - опять позвала она. - Давай быстрее, замерзаю.

Филя приблизился к ней.

- Что вам нужно? - спросил он нелюбезным тоном.

- Мне? - рассмеялась женщина. - Это тебе нужно, раз бродишь по ночам.

И тут до Фили дошло.

- Нет, спасибо. Я этим не интересуюсь. Да у меня и денег нет.

Женщина посмотрела на него с осуждением.

- Ты за кого меня принял? Я не такая! Я тебя жду!

- Меня? А кто вам сказал, что я приду сюда?

- Сердце, - задушевно сказала женщина.

- Пожалуй, мне пора, - досадливо поморщился Филя, шаря рукой по пустому карману тулупа. - И вы ступайте домой, не мерзните тут!

Женщина ничего не ответила, властно взяла его под локоток и повела к своей домушке, засыпанной снегом. Изумленный, Филя шел за ней, надеясь сам не зная на что. Только собрался пропадать ни за грош, как жизнь преподнесла прощальный подарок, словно розу в гроб бросила. Что ж, теперь и умирать будет не так обидно: все познал - и сладость, и горечь мира. Хорошо бы только Додон отлетел куда-нибудь подальше и не подглядывал. Он хоть и демон, а все же при нем неловко.

«Я отвернусь», - пообещал Додон.

Филя чуть слышно застонал.

Они вошли в дом. В сенях вповалку лежали валенки - крошечные и очень много. Сороконожка в них, что ли, обувается? В горнице пахло супом и травами, кровать у стены была расстелена, из-под одеяла высовывала ухо толстая подушка. Фикус в кадке покачивал листьями, выражая полное одобрение происходящему.

- Я... - Филя растерял все слова и стыдливо переступал с ноги на ногу.

Женщина подмигнула ему и сняла платок. У нее были светлые волосы, но не пепельные, как у Веры, а молочно-желтые, чуть волнистые, собранные на затылке в пучок. Ресницы белесые, бровей считай, что нет - из-за этого лицо казалось плоским. На таком в солнечный день блинов напечешь!