Корона и Венец (СИ) - Касаткин Олег Николаевич. Страница 9

— Пошел вон, скотина! — рявкнул он, замахиваясь на постанывающего придворного кулаком.

Кауфман пил. В одиночестве в кабинете ресторана он пытался что называется залить душу. Перед ним был уставленный бутылками стол и блюдо со стерлядью на пару… А метрдотель был предупрежден чтобы здешние «дамы» гостю не докучали. Пил он не потому что хотел напиться — но чтобы прогнать напряжение и забыться. Получалось скверно… При привычках и обычаях гвардейской службы ко времени производства в ротмистры или капитаны даже у трезвенника окончательно вырабатывается устойчивость по отношению к хмельному. Кауфман не был исключением — мог пить помногу и не пьянея. Что золотое «Аи» и столетние вина что дрянную сивуху в убогих шинках на маневрах где-нибудь под Вильно. (Правда все ж он не доходил до самых разгульных гвардейских забав вроде «лестницы» или «волков» — когда раздевшись догола, выскакивали на мороз, куда половой выносил господам офицерам лохань с шампанским — чтобы они став на четвереньки хлебали из сего сосуда и выли по-волчьи.) И уже убедился что у него не выйдет успокоится таким способом. Но если нельзя было убить тоску то можно было убить время. Время тонуло в бокалах, умирало в лязге столовых приборов и взвизгах скрипки доносившихся из общего зала… Так скверно ему было лишь однажды — когда еще подпоручиком в знаменитом в семидесятые салоне у мадам Зизи он стал свидетелем как молодой барон Штарк после обильного возлияния желая показать удаль перед друзьями — сослуживцами решил сыграть в «гусарскую рулетку». И револьвер то выбрал вроде как безопасный — здоровенный Лефоше на двадцать один патрон… Это же так весело — зарядить одну камору в барабане, раскрутить и поднести к виску. И потому когда грохнул выстрел Кауфман как — он готов был поклясться — никто из весло выпивающих и обнимающих «модисток» товарищей не понял что произошло — точнее не поверил. А потом оставшийся в живых разом протрезвев от ужаса бросились кто к дверям кто к распростертому телу… Визг девиц, портовая брань «мадам», кроющей на чем свет стоит мертвого дурака испортившего репутацию заведения, такая же брань из уст полкового командира на следующий день… Кауфман пил. Мгновениями сквозь гул голосов, наигрыш оркестра, сквозь табачный густой дым приходили тени того чего не было и быть почти наверняка не могло. Но что обречено было стать его кошмаром. Личным кошмаром, манией и паранойей оберегателя жизни монарха…

…Знакомый интерьер Охотничьего домика в Петергофе… Пляшущий в ладони бессмысленный уже «смит-вессон». Такие же бессмысленные шашки и карабины в руках конвойцев. Хохочущая девица в пеньюаре с незнакомым в то же время знакомым лицом по которому течет размазанный грим — лицом на котором написано яростное торжество полной победы. Не лицо человека — лик Медузы-Горгоны внушающий бесконечный обреченный ужас… В ее руках — длинный окровавленный кинжал. Красные пятна на мебели и обоях… Нагое женское тело на ковровой дорожке за которым тянется кровавый след идущий к дверям — оставшийся когда несчастная пыталась спастись. И еще одно тело — молодого мужчины на огромном ложе лежащего навзничь среди вороха окровавленных простынь… И дальнейшее — вертящееся в сатанинском калейдоскопе… Синие жандармские мундиры… Черные прокурорские… Безжизненное лицо старухи в которую обратилась Мария Федоровна — смотрящей на него — виновника — и не видящей. Серые стены камеры Шлиссельбурга… Сенатские своды уведенные уже не из зала а с той самой скамьи… И неизбывное осознание невозможности что-то исправить…И каждый раз злей и угрюмей опрокидывал в горло очередную порцию коньяка русский немец и артиллерист которому отныне уже не стрелять из пушек Александр Александрович Кауфман. Но как же все скверно! Судьба его государя и России зависят от того — взбредет ли какому-нибудь шляхетному выродку или просто начитавшемуся брошюрок болвану из поповичей или разорившихся мелкопоместных — кинуть бомбу в карету… — Лучше уж с турками воевать, с англичанами, с азиатским туземцами… Там враг понятен виден — там с ним можно хоть договорится… Но с этими бомбистами… — самому себе пожаловался Кауфман. Ну нет уж! Ничего у этих мерзавцев не выйдет! — Только через мой труп! Вопрос чести… Именно — а никак иначе! А вы что думали, господин поручик? — чуть заплетающимся языком бросил он не то Сарматову не то еще кому

Глава 4

…Ну, относительно евреев ты точно его не просила, — прокомментировал Луи-Филипп откладывая газету.

— Нет, — почему то вспыхнула Елена. Не просила и не буду… Императору Российскому наверное лучше знать как ему поступать с его подданными. И добавила.

А если говорить начистоту я не понимаю — отчего так все носятся с этими… людьми. Несчастные и угнетенные… Я тут изучая принесенные мадемуазель… она поморщилась и выговорила по слогам Ага — фок — ле — йя справочники узнала что иудеи составляют в иных местах до половины от числа купцов Первой гильдии. А уж как во Франции угнетают Ротшильда…

Добрая усталая улыбка появилась на лице графа.

— Оставим этот вопрос. Но отрадно что ты читаешь русские издания. И наверное не только статистические справочники?

— Конечно. Вчера я закончила мсье Тургенева… эээ — «Охотничьи рассказы»?

— «Записки охотника» — поправил Луи-Филипп.

— Да — именно так! Еще прочла книгу Жюль Верна «Михаил Стогов» в русском переводе. Папа но это же ужасно! — покачала она головой. Какие абсурдные картины рисует мсье Верн! Это совсем не похоже на Россию — даже имя этого… она запнулась — Феофар-хана совсем не татарское!

— Дочь моя, — улыбнулся Луи-Филипп — мсье Верн писал эту книгу не для умных английских мисс к тому же бывавших в России. А для нашей французской и европейской публики для которой Россия — это где то между Монголией и Северным Полюсом.