История любви одного парня (ЛП) - Лорен Кристина. Страница 71

поймите меня неправильно. Просто он большой. Мое детство прошло недалеко от Сан–

Франциско, так что я знаю, что такое большие города, но ЛА совершенно другое дело, а

Калифорнийский университет – город внутри города. Вествуд Виладж – такая густая сеть артерий

и артериол в огромной кровеносной системе ЛА, зажатая между Уилшир и Сансет. Потребовалось

три недели, чтобы я перестал чувствовать, будто тону в городском океане.

Мама, папа и Хейли ехали со мной сюда в августе, как я думаю, самой худшей поездкой в

истории. В разные моменты, я уверен, каждый из нас молился о зомби– апокалипсисе, который

истребит наших родственников. В итоге: Хейли плохо в замкнутых пространствах, папа водит, как

слепой дед, и никто из нас не мог согласиться с музыкой.

Дальше: ориентация прошла, как в тумане. Было много тренингов о том, как не стать

насильником или не умереть от алкогольного отравления, что оба, я думаю, отличные темы для

обсуждения. Мы узнали о почетном кодексе – необычном, хорошо– продуманном пожелании в

сравнении с железобетонным, ужасным пожеланием, навязываемым в УБЯ. Три недели спустя, и

кажется я вообще не вспомню, что там было, потому что, ясное дело, никто не слушал.

Я получил комнату в Дикстра– Холл, что, очевидно, не так уж и плохо, потому что его

отремонтировали несколько лет назад. Но учитывая отсутствие моего предыдущего опыта в этом

вопросе, я могу только сказать, что это общага. Две односпальные кровати, отдельные душевые

для мальчиков и девочек, с длинным рядом душевых у одной стены, и длинным рядом туалетов с

другой. Прачечные. Wi– Fi. Моего соседа, Райкера, можно легко назвать самым диким человеком,

которого я встречал. Как будто вселенная говорила: «Ах, ты хочешь покинуть Прово ради чего–

то более живого? Получай», Плохие новости: он постоянно таскается на вечеринки и от него

вечно несет пивом. Хорошие новости: он редко бывает в комнате.

Нам не нужно определяться с профилирующим предметом до второго курса, но я точно

уверен, что пойду на медицинский. Кто знал, да? Здесь замечательные научные программы, и если

я слаб в английском, то он будет разумной нагрузкой на курсе. Посмотрите на меня, на такого

инициативного.

Естественные науки стали очевидным выбором, но я думаю, мы все знаем, что я не далеко

уйду от английского. Во– первых, потому что Отэм очень хорошо натаскала меня, и это будет чуть

ли расточительством, отбросить его в сторону. И во– вторых, писательство что– то открыло во

мне, о существовании чего я не знал. Возможно, что– то, на самом деле, получится с этой книгой.

А может, и нет, и меня снова что– то вдохновит, и я напишу другую. Без разницы. Писательство –

связь – несмотря на то, что слабая – с ним. И я могу сейчас признать, что нуждаюсь в этом.

Он все еще здесь – буквально в каждом шаге, что я делаю. На первой вечеринке, куда я

пошел, я поиграл в командную игру, познакомился с парочкой людей, выпил пива, пофлиртовал

немного, но ушел домой один. Интересно, когда эта постоянная боль уйдет и я, на самом деле,

захочу кого– то еще. Были ситуации, когда я думал, если бы не Себастиан, я, наверное, переспал

бы сегодня. Но я хочу его. Так же безумно, как это кажется, я думаю о том, что эта книга только

для меня – особенно после всего, что было – и можно с уверенностью сказать: я не утратил

надежду. Его реакция на мое появление в том книжном магазине запала мне в душу. И он

нарисовал мне смайлик с горой в книге. Он любит меня. Я знаю, любит.

Или, любил.

И жизнь здесь отличается сильнее, чем только в масштабах города. Не важно, что творится

в остальной части страны, ЛА – гей– дружелюбный город. Люди здесь открыты. Люди гордятся.

Пары любого сочетания гуляют за ручки, и никто и бровью не ведет. Я не могу представить, как

подобное происходит на обычной улице в самых маленьких городках, и определенно не в Прово.

Мормоны вообще слишком милые, чтобы сказать что– то тебе в лицо, но будет присутствовать

мягкий порыв дискомфорта и осуждения, витающего в воздухе.

Я даже не знаю, куда Себастиан едет на миссию, но переживаю за него. Ему весело? Он

несчастен? Запихивает ли он часть своего сердца в ящик, только для того, чтобы люди в его жизни

оставались счастливыми? Я знаю, что ему нельзя поддерживать связь, так что я не пишу ни смс–

ок, ни писем по электронке, но только чтобы ослабить давление в моей груди, иногда я печатаю

кое– что и отправляю себе же, просто чтобы освободиться от слов, крадущих мой воздух.

Отэм рассказывала мне, что его мать собиралась устроить какую– то публичную вечеринку

на Facebook, где открывают конверт, но я не пережил бы этого. Я предполагал, что Отэм маячила

там, следила за событиями, но она клянется, что понятия не имеет, куда он поехал. Даже если она

лжет, я взял с нее обещание, чтобы она не рассказывала мне. Что, если он в Фениксе? Что, если в

Сан– Диего? Я не смогу удержаться и поеду туда прочесывать окрестности в поисках Старейшины

Бразера, самого сексуального парня на свете, с небрежной прической, в белой рубашке с коротким

рукавом и на велосипеде.

Иногда, когда я не могу уснуть и прекратить думать обо всем, что мы делали вместе, я

представляю, как сдаюсь и спрашиваю Отэм, где могу найти его. Я представляю, как появляюсь

там, где есть он, вижу его в его миссионерской одежде, и его удивление от встречи со мной. Я

думаю, что даже предложу сделку: Я обращусь, если ты будешь со мной, даже тайно, навсегда.

***

В первые выходные октября я как обычно звоню Отти: в воскресенье в одиннадцать.

Поначалу всегда больно, резаная рана, нанесенная знакомым тембром ее голоса. Странно, даже

несмотря на то, как тяжело мне было прощаться со своими родными у общежития, прощаться с

Отэм было труднее. В каком– то смысле, я ненавижу себя за то, что не рассказал ей обо всем

раньше. У нас появятся другие безопасные места, но каждый из нас стал первым безопасным

место друг для друга. И не важно, что мы скажем или пообещаем, все изменится с этого момента.

– Таннер, бог ты мой, дай я тебе прочту это письмо.

Честно говоря, так она отвечает на звонок. Я даже не успеваю ответить, как она уже

откладывает трубку, чтобы – как я предполагаю, – отыскать последний манифест Братали.

Ее соседка настоящая истеричка, и вообще– то ее зовут Натали. Она оставляет пассивно–

агрессивные записки на столе Отэм насчет шума, аккуратности, отсутствия общей зубной пасты и

количестве шкафчиков, которые Отэм позволено занимать. Забавный факт: еще мы абсолютно

уверены, что она мастурбирует, когда считает, что Отэм спит. Это никак не взаимосвязано, на

само деле, но я считаю это действительно увлекательным и требую множество подробностей,

прежде чем соглашусь с теорией.

Ее телефон скребет по поверхности, и она появляется с ярким:

– Божемой.

– На этот раз хорошая?

– Возможно, лучшая за последнее время, – Отти вдыхает и смеется на выдохе. –

Помнишь, я рассказывала тебе, что она приболела в начале недели?

Я смутно припоминаю сообщение. Наши ящики сильно переполнены.

– Ага.

– Ну, записка связанна с этим. Окей. «Дорогая Отэм, – читает она. – Еще раз спасибо, что

принесла мне завтрак на днях. Мне было так плохо! Я чувствую себя такой стервой за то, что

говорю это…

Я скептично посмеиваюсь, предвидя к чему все идет.

– Боже.

– …но не могу прекратить об этом думать, так что мне нужно выговориться. Вилка и

тарелка были грязными, с какой– то засохшей фигней. И тогда я подумала, «Отэм специально

сделала это?» Надеюсь, что нет. Я знаю, что временами могу быть привередливой, но я хочу,