Хрен С Горы (СИ) - Кацман Изяслав. Страница 5

Идея получения металлов казалась наиболее осуществимой — при условии, если я найду сырьё. Тогда можно в массовом порядке облагодетельствовать моих папуасов металлическими орудиями. Импортное оружие на глаза попадалось, а вот импортные лопаты или мотыги чего-то нет. А деревянной палкой копалкой и костяной тяпкой работать удовольствие ниже среднего — успел уже убедиться.

Для металла нужны, во-первых, руда, во-вторых, уголь. С углём проблем быть не должно — древесный будем выжигать. А вот с рудой — проблемы.

При отсутствии познаний в минералогии решил действовать методом перебора. И я принялся лазить по окрестностям, подбирая камни, которые, по моему мнению, могли оказаться рудой. Попутно я пробовал вспомнить всё, что знал когда-то о рудах металлов. На ум приходили только бурый и магнитный железняки из железных, да малахит из медных. Это оксиды. Вроде бы должны быть еще сульфиды. Но внешний вид искомых минералов я представлял себе весьма приблизительно: малахит должен быть зелёным или голубым, железняки — бурыми, коричневыми или красными.

Через неделю шатания по окрестностям Бон-Хо я натаскал к своей хижине кучу камней. И приступил к их обжигу на костре, разведённом возле дома. Особых успехов добиться не удалось: часть потрескалась на огне, часть внешне не пострадала.

Пару дней я пребывал в депресняке по поводу неудачи. Потом вновь начал думать. Вероятнее всего, дело в низкой температуре: если память мне не изменяет, дрова дают от силы пятьсот градусов, а металлы восстанавливаются и плавятся… Так, напряжём мозги. Железо — не то при полутора тысячах, не то при тысяче семистах, медь на несколько сотен градусов ниже. Вот такую температуру и нужно обеспечить. А кто у нас в деревне лучше всего разбирается в нагреве? Правильно — гончар. Вообще-то поделками из глины занимались в Бон-Хо многие, но только Понапе, пожилой хмурый мужичок, сильно припадающий на правую ногу, считался признанным специалистом своего дела: по крайней мере, большая часть деревни при нужде в посуде обращалась именно к нему.

На моё желание освоить гончарную науку Понапе мрачно посмотрел, пробурчал что-то себе под нос да махнул рукой — давай мол. Впрочем, уже через пару дней его отношение ко мне стало поприветливей. Видимо от того, что на фоне других учеников гончара я выглядел если не гением, то подающим надежды.

Всего на основательно загаженной и вытоптанной поляне, лежащей в нескольких минутах ходьбы от деревни, тусовалось в пределах десятка индивидов всех возрастов. Из них двоих можно было отнести к самостоятельным мастерам, которые вместе с Понапе пользовались печами и прочим, но, при этом, то и дело спрашивали совета хромого. Ну и в отличие от не имеющего семьи Понапе, они не торчали в мастерской под открытым небом с утра до вечера. Ещё некоторое не совсем определённое число принадлежало, если так можно выразиться, к керамистам-любителям — эти приходили обычно раз в два-три дня. Ну, и собственно ученики: два паренька лет пятнадцати, и девчушка примерно такого же возраста. Эта троица в основном паслась возле Понапе, пытаясь постичь тайны гончарного ремесла. Получалось у них не очень хорошо — не то по причине отсутствия педагогических талантов у хромого, не то в силу собственного раздолбайства.

Так что ваш покорный слуга со своими весьма расплывчатыми теоретическими представлениями о керамическом производстве и понятием дисциплины очень быстро вырос в глазах скупого на похвалы, зато щедрого на весьма замысловатую ругань мастера.

Увы, главная моя цель, достижение высоких температур, пока откладывалась: туземцы использовали для обжига посуды простые дровяные печи без всякого принудительного поддува. Правда, тяга в устроенных Понапе печах была ого-го. Кстати, именно умение сооружать печи с мощной тягой и поддерживать конструкцию в рабочем состоянии, и было одной из составляющих мастерства хромоногого гончара наряду со знанием свойств глины, выкапываемой в разных местах и кучей всяких тонкостей, связанных с её обработкой, от которых пухла голова.

И кто сказал: «примитивное производство»… Таких вот снобов самих бы заставить запомнить (без помощи каких-либо записей, заметьте!) как отличать друг от друга все четырнадцать видов глины, встречающиеся вокруг Бон-Хо, как и в какой последовательности мешать каждую разновидность с песком, толчёным углём или птичьим пухом, а потом — многочисленные «нужно» и «нельзя» при формовке, сушке и обжиге изделий.

Так что в итоге критически осмысливать всю эту лавину обрушившегося на меня скопища знаний и приёмов я был способен только месяца через четыре, когда Понапе уже чаще молчал (что означало одобрение), нежели ругал меня.

Первое, что бросалось в глаза, кроме некоторой корявости посуды (находящейся в прямой зависимости от корявости рук — если у меня выходило, особенно поначалу, сплошное безобразие, то Понапе или Алиу, как звали девчонку, лепили вещи просто загляденье), делавшейся без гончарного круга — это отсутствие глазуровки, из-за чего влагу керамика нашего производства выдерживала плохо. Отчасти спасала смола некоторых деревьев, которую наносили на посуду, вроде лака. Но, во-первых, было её мало, во-вторых, технология нанесения была очень муторной: хотя твердела смола очень долго (если хотите, чтобы чашка не облезла через два дня — сушите несколько недель на воздухе, и вообще, чем дольше, тем лучше), для получения более-менее приемлемого результата нужно было собрать её, как можно более свежую, ещё жидкую, аккуратно и равномерно размазать кисточкой по поверхности. Причём, даже чуть затвердевшую смолу использовать было бесполезно: с водой её размешать, конечно, можно, только держаться на глине нормально она уже не будет.

Самые общие соображения подсказывали мне, что в органических растворителях, хотя бы в спирте, смола эта должна растворяться без потери свойств, а может быть даже и с улучшением качеств. Ну, где же спирт взять, не говоря уж толуоле или бензоле. Брагу из фруктов или баки местные широко использовали, но как из неё отогнать самогон хотя бы градусов семидесяти, имея из пригодной посуды только керамику собственного производства, без змеевиков и холодильников, я не представлял.

От лака мысли мои перешли к глазури — это не то легкоплавкая (ага, легко… тысячи полторы градусов) — глина, не то стекло. Скорее, всё же — стекло. Для получения стекла нужно… Проклятие, учиться нужно было лучше. Вспоминаем, вспоминаем… Ага: песок, уголь, известь!!! Для получения извести — нужен мел или мрамор, или ещё какой-нибудь известняк. И температура около тысячи градусов. Причём неизвестно, что проще будет — достичь такой температуры, или же найти материал для обжига, при моих-то познаниях в минералогии.

Так получилось, что в итоге и мысли мои, и действия далеко ушли от первоначального замысла насчёт металлургии. А всё потому, что маловато у меня знаний: тут геолог нужен, определяющий на глаз и зуб руды и минералы, а не химик.

Впрочем, к концу сезона дождей (местный год делился на сухой и дождливый сезоны, не очень, впрочем, выраженных — в сухое время дожди тоже шли — то чуть ли не каждый день, то раз в неделю или месяц, зато в дождливый сезон с неба лило почти без перерыва), я сумел в разговорах с Понапе выработать некоторое подобие плана работ.

Во-первых, уголь. Древесный, конечно. Из растущих на сырых местах деревьев, похожих на ивы. Подобно ивам, местные пускали их тонкие и гибкие ветви на плетение корзин. И точно также как ивы, эти деревья были весьма живучи — на полях мне доводилось мучиться с их побегами, норовящими прорасти то тут, то там. Учитывая живучесть и способность к росту туземных ив, я мог не беспокоиться о том, что расширение масштабов производства вызовет экологический кризис.

Во-вторых, меха. Хромоногий гончар вынужден был поверить мне на слово, о том, какая это замечательная штука. Заодно он разрешил высказанное мною затруднение насчёт прочных шкур. Из сухопутных животных на острове не было ничего крупнее домашней свиньи, но как оказалось, на прибрежных пляжах устраивают лежбища какие-то ластоногие, отличающиеся дубовой шкурой. У туземцев она идёт на доспехи и обувь. Ценятся тюленьи (пусть будут тюлени, чтобы сильно не заморачиваться) шкуры весьма высоко, но Понапе обнадёжил, что сумеет обменять нашу продукцию на пару-тройку таких шкур отличного качества. Разумеется, при нагнетании воздуха мехами придётся попотеть. Надеюсь, что делать это придётся не мне: пусть два оболтуса, от которых всё равно толку меньше, чем от Алиу (или, как я прозвал её про себя — Алки), поработают — чтобы жизнь мёдом не казалась.