Хрен С Горы (СИ) - Кацман Изяслав. Страница 82

Разбирательство давней тяжбы между жителями Покохоне и Нохоне по поводу размежевания полей также не было чересчур затруднительным. Пришлось, правда, прогуляться до самого предмета спора. Историю вопроса, начиная с какого-то Ронкоторе, приходящегося дедом нынешнему старосте Нохоне, я, конечно, выслушал, но вникать в коллизии последних десятилетий совершенно не хотелось. Так что отдуваться пришлось Покети, который был не только специалистом по черепашьим бегам, но и по метанию гадальных костей. Всем заинтересованным сторонам пришлось согласиться с границей между полями, определённой путём последовательного кидания костей.

Но вот что мне делать с жалобой на мастера-лодочника со стороны родни утонувших рыбаков: дескать, трое кормильцев своих семейств, любящих мужей, отцов детей, сыновей своих родителей и просто хороших парней бултыхнулись «с концами в воду» с лодки, построенной этим самым мастером. Это только на взгляд человека цивилизованного дело не стоило выеденного черепашьего яйца. В каменном веке же всё было очень серьёзно: с точки зрения окружающих имел место явный злой колдовской умысел со стороны Лагумуя.

С одной жалобой подобного рода я бы ещё как-нибудь справился. Но нет же, чуть ли не каждый второй, жаждущий правосудия у таки Сонаваралинги, идёт искать управу на злокозненное колдовство соседа. Причём весь идиотизм происходящего в том, что совсем не реагировать на «жалобы трудящихся» нельзя: подобным попустительством ворожбе и черным силам можно полностью дискредитировать власть в своём лице.

Вот и приходится выдумывать «бросания в терновые кусты» для занимающихся по мнению окружающих нехорошей магией — чтобы и массы, требующие покарания «ведьм» и «колдунов», остались довольны, и обвинённых по вздорным поводам людей не наказывать слишком жестоко. Но до сегодняшнего дня разбираться приходилось со всякой мелочью вроде сдохшей от дурного глаза свиньи, сломавшегося ножа или сгнившего по соседской вине основания хижины. Обвинение же в гибели от колдовства приходилось разбирать первый раз.

Непонятная суета возле будущих ворот отвлекла меня от разрешения возникшей проблемы.

Уже несколько недель бригада плотников под руководством Сектанта потихоньку рубила две бревенчатые стены, соединяемые через каждые десять-пятнадцать шагов полутораметровыми перемычками. А свободные от военных упражнений и дежурств «макаки» и согнанные на трудотерапию обитатели трущоб забивали пространство между брёвнами грунтом, снимаемым чуть ниже по склону: в результате к полуторному человеческому росту самой стены прибавлялся ещё метр с хвостиком крутого откоса, тщательно обложенного аккуратно снимаемым дёрном — не хватало ещё, чтобы с такими трудами воздвигаемое укрепление через год-другой съехало вниз по склону.

Пока что длина стены не превышала нескольких десятков шагов. Строить начали с самой пологой стороны. В крайнем случае, если сооружение столь капитального укрепления окажется чересчур трудоёмким, я готов был ограничиться только самым опасным в случае нападения восточным склоном, на остальных направлениях обойдясь символическим частоколом — всё равно, в общем-то, от кого защищаться, не очень понятно.

Теперь же трудящийся над стеной народ бросил работу и столпился у намеченного под ворота прохода. В сложившейся ситуации продолжать, как ни в чём не бывало, изображать собой мудрого и неподкупного судью было несколько странно. Потому я, старательно скрывая облегчение, обратился к зрителям, обвиняемому и пострадавшим: «Прервёмся на время. Ибо происходит что-то непонятное и важное. Все жалобщики, спорщики и ответчики могут пока подумать, что им говорить. И говорить ли им вообще». После чего встал с не очень удобного сидения, созданного Сектантом как раз для приёма посетителей (а что, восседаешь, при этом слегка возвышаясь над всеми стоящими рядом) и направился разбираться, что же вызвало остановку работы, переросшую в несанкционированный мною митинг.

— Что произошло? — поинтересовался я, подойдя к толпе, центром которой оказалась группка чужаков.

— Таки, эти проклятые болотные черви, тинса, напали на твоих людей! — крикнул незнакомый мужик.

— Подробнее — приказал я.

Выяснилось, что неизвестные мне граждане оказались посланниками от трёх деревень с самого юга Вэя, подвергнувшихся два дня назад нападению племени тинса, не подчиняющегося власти верховных правителей острова.

Насколько я помню местную историю со слов деда Темануя и многочисленных рассказчиков, эти самые тинса, они же бунса, за поколение или два до сонайских завоеваний оспаривали господство над западом Пеу у вэев и хонов, да надорвались в многочисленных войнах и были загнаны в свои болота на самом юго-западе острова текокским «лесником». От окончательного разгрома их спасло только сонайское вторжение и последовавшие за ним политические пертурбации, когда на время даже Вэй-Хон отпали от центра. Так и остались эти недобитки в своём углу — при Пилапи Старом они ещё пытались тревожить набегами соседей, подчиняющихся Тенуку, но после нескольких серьёзных операций с привлечением сил чуть ли не всех племён Западной равнины заметно присмирели, ограничиваясь совсем уж редкими и мелкими вылазками да нападениями на тех, кто лез в их земли.

Единственное, что непонятно: предания, красочно описывающие победоносные походы по Тинсоку и Бунсану, умалчивали, почему же в итоге этот кусок острова так и остался непокорённым. Оставалось только гадать — то ли походы оказались на самом деле не столь уж и победоносными, то ли у типулу-таки, отвлекающихся то на одно, то на другое, просто руки не дошли до уцелевших, и те сумели потихоньку восстановить силы. Сейчас же, похоже, эти тинса-бунса решили воспользоваться случившейся у Большого Соседа смутой и пощупать границы, попутно пограбив.

Со слов ходоков от потерпевших, враги напали неожиданно. Убитых, по обычаю таких вот местных набегов, не оказалось — только с десяток раненных, из которых пара умерла спустя несколько дней. Но поживились тинса знатно: выгребли немалую часть урожая, угнали всех свиней, прихватили кучу всякой утвари. Но самое главное и обидное — увели с собой под сотню девушек, молодых женщин и подростков. И вот теперь пострадавшие требуют, чтобы Сонаваралингатаки покарал подлых негодяев, трусливо напавших на храбрых и благородных вэев.

Так что мне не осталось ничего, кроме как объявить жаждущим правосудия родственникам утонувших рыбаков: «Воля духов такова, что сегодня таки больше не может судить дела людей Хона и Вэя. Но по последнему делу я выслушал всех. И в следующий раз, когда придёт время для суда, начну я с разбирательства именно жалобы уважаемых мужей Тунке, Уроме и Тутемала на уважаемого мастера Лагумуя». Собравшиеся жалобщики, спорщики, ответчики, свидетели и просто любопытные, настроившиеся уж было выслушать решение Сонаваралинги по скандальному делу, остались, конечно, несколько разочарованы, но особого возмущения никто не выражал: все прекрасно понимали, что ситуация действительно чрезвычайная.

И тут же я объявил о том, что призываю сегодня, как только начнёт спадать полуденная жара, всех мархонских старост и «сильных мужей» на совет, где будем решать, как покарать трусливых нечестивцев и негодяев бунса-тинса. Для чего приказал своим подчинённым, а заодно и народу, пришедшему на судилище, немедленно оповестить о грядущем мероприятии всех вышеупомянутых лиц.

Когда толпа посторонних рассосалась, я объявил о временном снятии «макак» и к ним приравненных со строительства стены. Исключение сделал для плотников под руководством Сектанта и дюжины, оставляемой присматривать за работой припортовых «бичей». И то, надзирателей разбил на тройки, дежурящие раз в четыре дня: остальные три дня они должны были вместе с остальными тренироваться и готовиться к предстоящей карательно-воспитательной экспедиции.

Отдав распоряжения, наконец-то можно было обсудить сложившуюся ситуацию в узком составе отцов-командиров и доверенных лиц: надо же хоть немного вникнуть в обстоятельства, прежде чем вести разговор с парой десятков местных мини-боссов, каждый из которых считает себя умней остальных.