Зима на разломе - Динец Владимир. Страница 26

— Я сегодня абсорбировал кило помидоров, — говорил Саша.

— Молодец, сынок! А я абсорбировал в книжном журнальчик с порнушкой. На дежурстве будет, что почитать.

Все же это было не совсем дно общества. Люди с настоящего дна на этой работе долго не задерживались. Любая работа с бесплатным жильем для иммигранта уже роскошь. Парень по кличке Цикладол, которого я сменил, продержался всего неделю — подвело подорванное токсикоманией здоровье. Еще бы, цикладол — это вам не формалин нюхать. Теперь, гуляя по городу с моими знакомыми по Хай-Бару или birdwatching'у, я то и дело шокировал их, здороваясь со всякими оборванными личностями, а мои коллеги по службе поражались, видя, как со мной раскланиваются чиновники из туристского центра.

Обычно я дежурил в паре с Мишей. Один сидел в будке у въездного шлагбаума, другой обходил в темноте двухкилометровую территорию, а через час мы менялись местами. Раз в полчаса полагалось сообщать по рации, что все в порядке. Так я сочинил свои первые стихи на иврите: «Эсрим — эсрим вэ тэша, Владимир бдикат кешер» (двадцатый — двадцать пятому, Владимир на связи). Время от времени к нам заезжал на джипе проверяющий — толстый парень с низким лбом и негритянскими губами по имени Зари. Весь кайф был в том, чтобы потихоньку покататься на одной из новеньких машин (они все стояли с ключами и бензином в баке), не попавшись при этом Зари. Одно время мы предупреждали друг друга, щелкая переключателем приема-передачи на рации, когда он проезжал под шлагбаумом, но потом он догадался, в чем дело, и теперь наши рации работали только на передачу. В будке можно было поспать, но в полглаза — подъезжавший джип с проверяющим не услышишь, и все, уволят. В общем, лично я всю ночь изнывал от скуки и дожидался рассвета.

Терминал был расположен на уступе плато, высоко над заливом, и восход солнца был настолько красив, что я готов был смотреть этот спектакль без конца. Потом нас отвозили в нашу оклеенную порнухой квартирку, и мы старались побыстрее выспаться, потому что у всех были дела в городе. Миша забивал козла с приятелями, Петя и Саша занимались различной абсорбцией, а я спешил как следует искупаться, пока не пришла из школы Аня.

В один из дней я плавал в море с Рони Малкой, которого случайно встретил на пляже. Мы сгоняли наперегонки к Платформе, огромному плоскому буйку, и уже возвращались, когда увидели внизу странную картину. Там, где раньше было песчаное дно (я уже знал на нем каждую губку), медленно двигалось нечто вроде звездного неба — ровная синяя поверхность в белых точках.

Озадаченные, мы нырнули, чтобы рассмотреть странное явление, и спустя секунду пробкой вылетели на поверхность в полном экстазе, хором заорав: «Китовая акула!»

Народ, плескавшийся вокруг, рванул к берегу, но мы ничего не замечали, только судорожно заглатывали побольше воздуха и снова раз за разом устремлялись вниз.

Акула плыла так медленно, что нам удавалось без особого усилия не отставать от нее, и, наконец, мы дождались, когда она поднимется поближе к поверхности. Тут мы ухватили ее за спинные плавники (их два) и пару секунд посидели на шершавой, как наждак, спине. Но рыбе это не понравилось, и она чуть быстрее задвигала трехметровым хвостом — этого было достаточно, чтобы напор воды сорвал нас с нее.

— У тебя есть телефон? — спросил Рони, когда мы всплыли и отдышались.

— Нет, но меня можно через Беню найти. А что?

— Мои друзья будут звонить, подтверди, что я не вру.

— А что, это такая редкость?

— О! За последние пять лет третий случай, чтобы она подплыла к пляжу. Все наши подводники мечтают ее увидеть, но здесь планктона меньше, чем на юге — сюда они почти не заходят… — он лег на спину, чтобы перевести дух.

В два я отпирал каюту, кипятил на камбузе кофе и ждал Анечку. В нашем распоряжении было семь часов. К сожалению, дарить ей серебряные безделушки я уже не мог — волшебная «зеленая дверь» исчезла, и даже заклинание «Сезам, откройся!»

не действовало. Собственно, можно уже раскрыть тайну. Разыскивая по крышам гнездо сокола, я случайно наткнулся на трещину в стене, которая вела на второй этаж ювелирного магазина. Оттуда, изнутри, кто-то периодически прятал в трещине всякие вещицы. Судя по тому, что их исчезновение не влекло за собой приезда полиции и попыток заделать стену, кто-то воровал их и до удобного момента держал в тайнике. Теперь, увы, дыру все же замуровали.

Но наши отношения с Анечкой уже не нуждались в подобной стимуляции. Девочка вошла во вкус и, едва зайдя и хлебнув кофе, тут же тащила меня в койку (хотя трудно сказать, кто кого тащил). Лишь в очень жаркие дни мы предпочитали уплывать на Платформу. До нее было метров восемьсот от берега, поэтому нам никто не мешал, разве что изредка уж очень большая волна остужала наши разгоряченные тела. Мы догадывались, что и израильские, и иорданские погранцы специально собираются к этому часу у своих наблюдательных приборов, но нам было все равно.

Никогда не забуду первый раз, когда мы заплыли на Платформу и растянулись на горячем металле. Аня вдруг поднялась на локте и стала с глубоким интересом рассматривать, как я устроен.

Дома у нее был видеомагнитофон, и она рассказывала, что иногда смотрела с подружками всякие сценки, но все же мне порой казалось, что различия между мужчинами и женщинами с трудом укладываются у нее в голове.

Вот она робко протянула руку и осторожно потрогала мой хвостик. Я замер и затаил дыхание, чтобы не спугнуть ее. До сих пор я ни разу не пытался подбить ее на минет или что-нибудь в этом роде. Захочет — сама догадается, а не захочет — тогда и научить как следует не удастся, ведь такие вещи по-настоящему здорово получаются только у тех женщин, которые сами испытывают от них удовольствие.

Хвостик, однако, замирать не собирался, и после нескольких прикосновений на лице Анечки появилось выражение детского восторга. Я терпеливо ждал, ласково поглаживая ее по тем местам, поглаживание которых она, как выяснилось, особенно любила — по соскам, бокам шеи, складочкам между бедрами и лобком.

Наконец Анка подалась вперед, робко коснулась хвостика губами и испуганно отшатнулась. В ответ я мягко провел пальцем по ее губкам и вишенке — а этот нежный маленький шарик, в полном соответствии с рекомендациями циника Бени, обладал способностью мгновенно превращать мою девочку в сладко мурлыкающего котенка. Спустя минуту она самозабвенно вылизывала и щекотала губами мой хвостик, а я, расположив ее сверху в позиции «69», играл с вишенкой, заставляя Аню громко стонать, прогибать спинку и судорожно сжимать теплыми ножками мои щеки. Представляю себе, какое воодушевление вызвала эта сцена в рядах доблестных бойцов погранвойск!

Все-таки видюшник — великое изобретение. Если бы не он, мне пришлось бы обливаться холодным потом, гадая, какую реакцию вызовет у Ани неизбежный ответ моего хвостика на столь трогательную заботу. А так я мог расслабиться, будучи уверенным, что никакие неожиданности не травмируют ее неокрепшую психику.

Почему-то Ане так понравилось «69», что она предпочитала это занятие всем остальным. То ли норка у нее была еще слишком нежная (хотя я старался вести себя как можно деликатней), то ли она вычитала где-нибудь, что это полезно для здоровья, то ли возможность подставить вишенку под мои ласки и вправду перевешивала для нее все прочие удовольствия, но иногда мне даже приходилось уговаривать ее, когда хотелось заняться любовью обычным способом. Впрочем, благодаря ежедневным купаниям, солнцу и хорошему питанию меня вполне хватало на все ее пожелания, сколько бы их ни было.

В первый же выходной мы смотались в Хай-Бар и целые сутки почти не вылезали из кровати (у Бени в трех комнатах стояло по роскошному двуспальному «сексодрому»).

Когда, наконец, мы скатали друг друга в рулончик и собрались катиться к автобусной остановке, Беня зашел в комнату и остановился взглядом на огромной куче пустых презервативных упаковок.

— Ну, аспирант, — выговорил он наконец, — быть тебе кандидатом!