В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон. Страница 83
Я упомянул о том, как холодно было тем вечером в Нью-Йорке, потому что помню, что именно поэтому Элейн решила остаться у меня на ночь. Элейн жила в центре, на Спринг-Стрит, где снимала лофт у какого-то придурковатого знакомого художника, и зимой там все промерзало насквозь. А если уж на Манхэттене было холодно, можно вообразить, какой мороз, должно быть, стоял той ночью в Вермонте.
Я уже умывался перед тем, как лечь в постель, когда зазвонил телефон; как я уже говорил, вечеринка закончилась не очень поздно, но в такое время мне обычно никто не звонил, даже по субботам.
— Возьми трубку, а? — крикнул я Элейн.
— А если это Рейчел? — крикнула в ответ Элейн.
— Рейчел тебя знает — она знает, что мы ничем таким не занимаемся! — крикнул я из ванной.
— Ну, если это Рейчел, получится неловко, уж поверь мне, — ответила мне Элейн и подняла трубку. — Алло, это Элейн, старая подруга Билли, — услышал я ее голос. — Мы не занимаемся сексом; просто ночь слишком холодная, чтобы сидеть одной в центре города, — прибавила Элейн.
Я закончил чистить зубы; когда я вышел из ванной, Элейн молчала. Либо звонивший повесил трубку, либо компостировал Элейн мозги — может, это все-таки Рейчел, и не надо было просить Элейн ответить на звонок, подумал я.
Потом я увидел Элейн на моей кровати; она нашла у меня чистую футболку вместо пижамы и уже залезла под одеяло; она плотно прижимала трубку к уху, и слезы струились по ее лицу.
— Да, мам, я ему скажу, — сказала Элейн.
Я не мог представить, при каких обстоятельствах миссис Хедли стала бы звонить мне; я подумал, что вряд ли у нее вообще был мой номер. Может, потому, что этот вечер был важной вехой в жизни Ларри, я с готовностью представил и другие вероятные вехи в собственной жизни.
Кто умер? Я мысленно пробежался по списку возможных подозреваемых. Не бабушка Виктория; она умерла уже давно. Она «ускользнула», не дожив до восьмидесяти, услышал я как-то слова дедушки Гарри — как будто он завидовал ей. Может, теперь и дед умер — Гарри было восемьдесят четыре. Дедушка Гарри любил проводить вечера в своем доме на Ривер-стрит, чаще всего в нарядах покойной жены.
Гарри еще не «ускользнул» в старческую деменцию, которая (уже скоро) вынудит нас с Ричардом поместить старого лесоруба в дом престарелых, построенный им для города. Я помню, что уже рассказывал вам эту историю — как остальные обитатели Заведения (как зловеще называли его старики Ферст-Систер) жаловались, что дедушка Гарри «удивляет» их переодеваниями. После нескольких его появлений в женском платье — как можно было продолжать удивляться? Но мы с Ричардом немедленно вернули дедушку Гарри обратно в дом на Ривер-стрит и наняли сиделку для круглосуточного дежурства. (Все это — и не только это — ждало меня в не столь уж отдаленном будущем.)
О нет, подумал я, когда Элейн повесила трубку. Только бы не дедушка Гарри!
Я ошибался, когда воображал, будто Элейн может читать мои мысли.
— Билли, твоя мама… твоя мама и Мюриэл погибли в аварии — с мисс Фрост ничего не случилось, — поспешно сказала Элейн.
— С мисс Фрост ничего не случилось, — повторил я и подумал про себя: как получилось, что я ни разу не связался с ней за все эти годы? Я даже не пытался! Почему я не стал ее разыскивать? Сейчас ей должен быть шестьдесят один год. Неожиданно я с изумлением осознал, что не видел мисс Фрост, не слышал о ней ни слова уже семнадцать лет. Я даже Херма Хойта не спрашивал, не получал ли тот от нее вестей.
Тем морозным вечером в Нью-Йорке, в феврале 1978 года, мне было почти тридцать шесть, и я уже понял, что из-за моей бисексуальности женщины всегда будут считать меня ненадежным, и одновременно (и по той же причине) геи тоже никогда не будут доверять мне полностью.
Что бы подумала обо мне мисс Фрост, спросил я себя; и я думал не о своих романах. Что бы она сказала о моих отношениях с мужчинами и женщинами? «Защищал» ли я кого-нибудь? Для кого я действительно что-то значил? Как так получилось, что мне почти сорок лет, но я никого не люблю так искренне, как люблю Элейн? Как мог я не оправдать ожиданий, которые наверняка возлагала на меня мисс Фрост? Она защищала меня, но для чего? Неужели она просто отсрочила мои случайные связи? Но если геи чаще — и сознательнее — практиковали случайные связи, чем гетеросексуалы, то бисексуалов часто обвиняли в том, что они неразборчивее всех остальных!
Если бы мисс Фрост встретила меня сейчас, кого бы я ей напомнил? (Я имею в виду не мой выбор партнеров, а их общее число, не говоря уже о том, какими поверхностными были мои отношения с ними.)
— Киттреджа, — ответил я себе вслух. Вот как далеко я забрел — только бы не думать о матери! У меня умерла мама, но я не мог или не позволял себе думать о ней.
— Ох, Билли, Билли, иди сюда. Билли, не надо об этом, — сказала Элейн, протягивая ко мне руки.
Мюриэл была за рулем, когда на вермонтской автостраде 30 в их машину врезался пьяный водитель, заехавший на встречную полосу. Мама и Мюриэл возвращались из Бостона после очередной поездки по магазинам; тем субботним вечером они, наверное, беспечно болтали о всякой ерунде — когда машина, полная пьяных лыжников, спустилась по дороге со Страттон-Маунтин и повернула на юго-восток по автостраде 30. Мама и Мюриэл ехали по этой же трассе на северо-запад; где-то между Бондвиллем и Роусонвиллем машины столкнулись. В горах снега для лыжников хватало, но автострада 30 была сухой и покрытой коркой дорожной соли; было двадцать градусов ниже нуля, слишком холодно для снега.
Согласно отчету полиции Вермонта, моя мама и тетя Мюриэл погибли на месте; Мюриэл только недавно стукнуло шестьдесят, а маме исполнилось бы пятьдесят восемь в апреле этого года. Ричарду Эбботту было всего сорок восемь. «Как-то маловато, чтобы стать вдовцом», как сказал дедушка Гарри. Дядя Боб тоже был слишком молод для вдовца. Он был ровесником мисс Фрост — ему был шестьдесят один год.
Мы с Элейн взяли в аренду машину и поехали в Вермонт вместе. Всю дорогу мы спорили о том, что я «нашел» в Рейчел, тридцатилетней писательнице, преподававшей в Колумбийском университете.
— Тебе льстит, когда молодым писателям нравятся твои романы — или, может, ты не замечаешь, как они к тебе клеятся, — начала Элейн. — По крайней мере, то время, что ты провел с Ларри, научило тебя опасаться старших писателей, которые подлизываются к тебе.
— Видимо, я не замечаю, что Рейчел ко мне подлизывается. Но Ларри ко мне никогда не подлизывался, — ответил я. (Элейн сидела за рулем; она была агрессивным водителем, и когда она вела машину, то становилась агрессивной и в других отношениях.)
— Рейчел к тебе подлизывается, а ты этого не видишь, — сказала Элейн. Я промолчал, и она добавила: — Если тебе интересно мое мнение, мне кажется, что у меня сиськи больше.
— Больше, чем…
— Чем у Рейчел!
— А-а.
Элейн никогда не ревновала меня к любовникам, но ей не нравилось, когда я общался с писателями моложе ее — мужчинами или женщинами.
— Рейчел пишет в настоящем времени: «я иду, она говорит, он идет, я думаю» — всякую такую херню, — заявила Элейн.
— Да, но…
— А еще «думая, желая, надеясь, удивляясь» — и тому подобную херню! — негодовала Элейн.
— Да, я знаю, — начал я.
— Надеюсь, она не озвучивает свои оргазмы. Не кричит всякой херни типа «Билли, я кончаю!», — сказала Элейн.
— Ну-у, нет, не припомню такого, — ответил я.
— Я думаю, она из тех молодых писательниц, которые нянчат своих студентов, — сказала Элейн.
У Элейн опыт преподавания был больше; я никогда не спорил с ней ни о преподавании, ни о миссис Киттредж. Дедушка Гарри был ко мне щедр: каждый год он дарил мне немного денег на Рождество. Иногда я преподавал в колледже на полставки, время от времени попадались короткие подработки приглашенным писателем — обычно не дольше одного семестра. Не могу сказать, что преподавание мне не нравилось, но я не позволял ему посягать на мое рабочее время — в отличие от других моих знакомых писателей, в том числе и Элейн.