В одном лице (ЛП) - Ирвинг Джон. Страница 87

— Меня тоже не спрашивай, о чем ты пишешь, Билли, — сказал дядя Боб. Он уронил пустую бутылку, и я отправил ее под диван. Женщина с рыжими волосами принесла Ракетке новую бутылку. Я сообразил, где видел ее раньше; все официантки на «вечеринке» были из столовой Фейворит-Ривер — они работали в академии. Той женщине, которая носила Бобу пиво, было за сорок, когда я видел ее в предыдущий раз, — она явилась из прошлого, которое навсегда останется со мной.

— Так вот, об этом Нью-Йоркском спортивном клубе — там занимаются всякими видами спорта, но раньше дела с борьбой у них обстояли неплохо, Билли. Пожалуй, ты мог бы попрактиковать свой там нырок, — сказал Херм Хойт. — Может, стоит спросить этого, как его, Артура, — после стольких лет практика тебе точно пригодилась бы.

— А вдруг эти борцы из меня котлету сделают, Херм? — спросил я. — Разве это вроде как не лишит смысла то, ради чего вы с мисс Фрост вообще научили меня нырку?

— Боб заснул и обоссался, — внезапно заметил старый тренер.

— Дядя Боб… — начал я, но Херм Хойт схватил Ракетку за плечи и встряхнул.

— Боб, прекрати ссать! — заорал тренер.

Боб распахнул глаза; во всем отделе по делам выпускников не бывало еще сотрудника более обалдевшего.

— España, — произнес Боб, глядя на меня.

— Господи, Боб, тише ты, — сказал Херм Хойт.

— España, — повторил я.

— Он там — он сказал, что никогда не вернется, Билли, — сообщил мне дядя Боб.

— Кто там? — спросил я своего пьяного дядю.

Единственный наш разговор перед этим, если вообще можно считать это разговором, был о Киттредже; я с трудом мог вообразить себе Киттреджа, говорящего на испанском. Я знал, что Ракетка говорит не о Большом Але — дядя Боб не пытался донести до меня, что мисс Фрост в Испании и не собирается возвращаться.

— Боб… — начал я, но Ракетка снова вырубился. Мы с Хермом видели, что пятно на его штанах продолжает расползаться.

— Херм… — начал я.

— Фрэнни Дин, бывший менеджер команды, Билли, — это он в Испании. Твой отец в Испании, Билли, и он там счастлив — больше я ничего не знаю.

— Где в Испании, Херм? — спросил я старого тренера.

— España, — повторил Херм Хойт, пожав плечами. — Где-то в Испании, Билли, больше ничего не могу тебе сказать. Просто не забывай о том, что он счастлив. Твой папа счастлив, и он в Испании. Твоя мама никогда не была счастлива, Билли.

Я знал, что в этом Херм прав. Я отправился искать Элейн; нужно было рассказать ей, что мой отец в Испании. Моя мать умерла, но отец — которого я никогда не знал — был жив и счастлив.

Но прежде чем я успел сказать ей что-либо, Элейн первая заговорила со мной.

— Надо лечь сегодня в твоей спальне, Билли, а не в моей, — начала она.

— Хорошо, — ответил я.

— Нельзя оставлять Ричарда в одиночестве, вдруг он проснется и решит что-нибудь сказать. Мы должны быть рядом, — продолжала Элейн.

— Ладно, но я тут кое-что выяснил, — сказал я; но она не слушала.

— С меня причитается минет, Билли, — похоже, у тебя сегодня удачный вечер, — сказала Элейн. Либо она пьяна, либо я ослышался, решил я.

— Чего? — спросил я.

— Я сожалею о том, что говорила о Рейчел. За это я должна тебе минет, — объяснила Элейн. Она, несомненно, была пьяна и растягивала слова, произнося их преувеличенно четко — в точности в манере Ракетки.

— Ты не должна мне минет, Элейн, — сказал я ей.

— Ты не хочешь минет, Билли? — спросила она; она так растянула слово «минет», словно в нем было четыре или пять слогов.

— Я не сказал, что не хочу, — сказал я. — España, — неожиданно произнес я, потому что об этом мне хотелось поговорить.

— España? — переспросила Элейн. — Это такой испанский минет, да, Билли?

Она немного спотыкалась, когда я повел ее попрощаться с дедушкой Гарри.

— Не беспокойся, Билл, — неожиданно сказал мне Нильс Боркман. — Я разряжаю винтовки! Я держу пули в секрете!

— España, — повторила Элейн. — Это такая гейская штука, Билли? — прошептала она мне.

— Нет, — сказал я.

— Ну ты мне покажешь, да? — спросила Элейн. Я знал, что главное — не дать ей заснуть, пока мы не доберемся до Бэнкрофт-холла.

— Я тебя люблю, — сказал я дедушке Гарри, обнимая его.

— А я тебя люблю, Билл! — сказал мне Гарри, обнимая меня в ответ. (Моделью для его фальшивой груди, похоже, послужила дама с объемами тети Мюриэл, но я не стал говорить об этом дедушке.)

— Ты мне ничего не должна, Элейн, — сказал я ей, когда мы выходили из дома на Ривер-стрит.

— Не прощайся с моими родителями, Билли — и вообще не приближайся к моему папе, — сказала мне Элейн. — Если только не хочешь услышать о новых жертвах — если только ты не готов выслушать еще пару-тройку долбаных некрологов.

После вестей о Тробридже я и правда не был готов узнать о новых жертвах войны. Я даже не пожелал доброй ночи миссис Хедли, поскольку видел, что мистер Хедли отирается поблизости.

— España, — сказал я тихо сам себе, помогая Элейн преодолеть три лестничных пролета в Бэнкрофт-холле; хорошо, что не пришлось тащиться в ее спальню на долбаном пятом этаже.

Пока мы дрейфовали по коридору третьего этажа, я, должно быть, снова тихо произнес «España» — а может, не так уж тихо, поскольку Элейн услышала меня.

— Я немножко беспокоюсь о том, что за минет такой эта «España». Ничего жесткого, правда, Билли? — спросила меня Элейн.

В коридоре стоял мальчик в пижаме — совсем малыш, с зубной щеткой в руке. Судя по его испуганному лицу, он не знал, кто мы такие; зато он ясно расслышал, как Элейн спрашивала про испанский минет.

— Мы просто дурака валяем, — сказал я малышу. — Ничего жесткого! Никакого минета! — сказал я Элейн и мальчику в пижаме. (С этой своей щеткой он, конечно, напомнил мне Тробриджа.)

— Тробридж мертв. Ты знала Тробриджа? Его убили во Вьетнаме, — сказал я Элейн.

— Не помню я никакого Тробриджа, — сказала Элейн; как и я, она не могла отвести глаз от мальчика в пижаме. — Ты плачешь, Билли, — перестань, пожалуйста, — сказала Элейн. Мы привалились друг к дружке, и мне наконец удалось открыть дверь в безмолвную квартиру Ричарда. — Не волнуйся, он плачет, потому что у него мама только что умерла. С ним все будет в порядке, — сказала Элейн мальчику с щеткой. Но когда-то я видел Тробриджа, стоявшего на том же самом месте, и, быть может, теперь я предвидел новые жертвы; быть может, я представлял себе все потери, что ждали меня в не таком уж отдаленном будущем.

— Билли, Билли, прошу тебя, перестань плакать, — уговаривала меня Элейн. — Что значит «никакого минета»? Думаешь, я блефую? Ты же меня знаешь, Билли, — я теперь не блефую. Я уже больше не блефую, Билли, — бормотала она.

— Мой отец жив. Он живет в Испании, и он счастлив. Больше я ничего не знаю, Элейн, — сказал я ей. — Мой отец, Фрэнни Дин, живет в Испании — España.

Но больше я ничего сказать не успел. Пока мы ковыляли по гостиной, Элейн сбросила пальто; когда мы добрались до спальни, она стряхнула с себя туфли и юбку, и теперь старалась расстегнуть пуговицы на блузке — когда, на другом уровне своего полусонного сознания, Элейн заметила мою детскую кровать и бросилась на нее.

Опустившись на колени рядом с кроватью, я понял, что Элейн вырубилась — она лежала неподвижно, пока я снимал с нее блузку и расстегивал стеснявшее ее ожерелье. Я уложил ее в постель в трусах и лифчике и привычно угнездился в маленькой кровати рядом с ней.

— España, — прошептал я во тьме.

— Ты мне покажешь, да? — пробормотала во сне Элейн.

Я провалился в сон, размышляя, почему никогда не пытался разыскать отца. Какая-то часть меня пыталась рационализировать: если он мной интересуется, пусть сам меня разыщет, думал я. Но, по правде сказать, у меня и так был чудесный отец; мой отчим, Ричард Эбботт, был лучшим, что случилось со мной в жизни. (Мама никогда не была счастлива, но Ричард все же был лучшим, что случилось и в ее жизни; с Ричардом она могла бы обрести счастье.) Может быть, я никогда не пытался разыскать Фрэнни Дина, потому что для меня это означало бы предать Ричарда.