Человек в истории - Улицкая Людмила. Страница 15

На третьем курсе начинается дружба и любовь Владислава с Лидией Тхоржевской. Лидия родилась 5 апреля 1917 года в Екатеринбурге в семье служащего. Семья жила в самом центре города, на набережной городского пруда. Лидия закончила среднюю школу № 2 имени Тургенева города Свердловска (так с 1924 г. назывался Екатеринбург), играла на фортепиано, увлекалась фотографией.

Начинаются записи осенью 1936 г., это второй курс института. Лидия – веселая, миловидная, энергичная девушка – всегда была в центре внимания однокурсников. Студент с бледным лицом и большим лбом на втором курсе взялся выполнить какую-то пустяковую просьбу и запомнился ей. На третьем курсе Владислав настойчиво обращал на себя внимание, был вежлив, помогал в учёбе. «Так за книгами и химическими приборами началась наша дружба». «Дружба помогла ему и мне в освоении предметов: я заставляла его работать, а он благодаря своим богатым способностям и сообразительности учил меня думать, а не зубрить». (Записи Лидии Тхоржевской 1936–1941 гг.)

После 4-го курса совместная турпоездка по Южному Уралу. Поднимались на Таганай, любовались природой в Ильменском заповеднике. Остановились в деревне на озере Тургаяк, где и жили дней десять, наблюдали деревенскую жизнь. «Невесёлая она. В деревне всё больше женщины и дети, живут плохо, хозяйство разрушено, нищета и опустелость всюду. Рваные ребятишки и озлобленные бабы встречали нас не особенно приветливо. Домишки плохие, большинство рушится и никому до них дела нет. Запомнился особенно праздник – Петров день. С вечера вся деревня начала пить, а с утра в праздник – ни одного почти трезвого, даже ребят напоили. Зрелище отвратительное: всюду орут песни, кто весёлые, кто печальные, около домов пьяные растрёпанные женщины дико хохочут, некоторые дерутся. Страшные опухшие лица смотрят одичало, и сердцу больно от этого разгула, бедности и бескультурья. Даже деревенская жизнь, воспетая Некрасовым, кажется много пригляднее современной». (Записи Лидии Тхоржевской 1936–1941 гг.)

Для Лидии и Владислава это была счастливая пора завершения учебы, выездов на практику на заводы в Кыштым (на Урале) и в Дзержинск (на Волге). По их переписке можно узнать о некоторых реалиях быта страны в те годы – огромные очереди за билетами на поезда, нехватка многих бытовых предметов: достать туфли, выстоять за «мануфактурой» (то есть за тканями), удача – купить пальто. «Получила от тебя две открытки, но, к сожалению, приехать не сможем, так как маме в очереди около пассажа сильно ушибло глаз, и она ничего не может делать, всё хозяйство на нас с папой». (Письмо Л. А., 17 июля 1939 г.)

И Владислав, и Лидия были романтиками, но он обладал еще и смелым, подчас безрассудным характером.

«Приезжай, увидишь нашу трубу. Вчера я на нее лазил. Понимаешь, высота ее девяносто метров, а шахта подъемника в ней сто метров. Смелости лезть хватило, а вот ноги и руки онемели. Залез я по скобам метров на 60 и чувствую: не берут ноги, так как лезешь, а они в напряжении. Глянул вниз, а люди как букашки, в ногах усталость и главное дождь шел и скобы мокрые – лезу дальше. Когда залез наверх, в ногах и руках как гири, смотришь вниз и видишь как на ладони два города: Ревда и Первоуральск.

Между прочим, раньше такие трубы строили и считали, что выше 60 м трубы строить не будут. Не знаю, залезу ли я на полную высоту трубу, то есть на 150 м. Тогда я был на самой высокой трубе в СССР». (Письмо В. П., 18 августа 1939 г.)

В октябре 1940 г. они окончили институт и, получив дипломы инженера-химика, устроились на свердловские заводы. Владислав Павлович – начальник участка по производству карбида кальция на заводе чистых солей и химреактивов.

«Третьего ноября 1940 года я вышла замуж за Владю, вышла по любви и столько же по рассудку. Бурных страстей никогда не испытывала за все свои двадцать пять лет, не увлекалась им до потери сознания, как это бывает со многими, но искренно люблю его всегда.

22 июня 1941 г. Началась война, 28 уехал на фронт Владя, и пропал без вести. Встретимся ли мы вновь? Одному Богу угодно» (Записи Лидии Тхоржевской 1936–1941 гг).

Так закончились записи Лидии Александровны. Но 15 июля 1943 года сделана приписка: «Но я жду его и дождусь!»

Уже по пути на фронт немецкая авиация внезапно обстреляла воинский эшелон Владислава Тхоржевского.

«Первый самолёт известил о себе свистом пуль. Я отошёл от вагона, лёг на бугорочек на спину, лицом к самолётам, и выстрелил во второй самолёт. Мне показалось, что пилот третьего прижался лицом к стеклу кабины. Прицелился и выстрелил ниже этого лица. Пули свистели и падали вокруг меня, а я упорно стрелял в кабину чуть ниже головы пилота. В третий залёт, как мне показалось, они стреляли не по эшелону, а по мне, засыпая градом пуль. Когда появился третий самолёт, винтовка не выстрелила – патроны кончились».

Это была первая встреча и первый бой с врагом, а далее, после того как немцы прорвали линию обороны и заняли железную дорогу между Полоцком и Витебском, отступление вместе с частью.

Некоторое время артполк находился под Полоцком.

Самое тяжкое испытание – это плен. В плен боялись попасть, последнюю пулю оставляли для себя. Сталин выдвинул лозунг: «У нас пленных нет, есть предатели». Тем не менее в 1941 году в плен захвачены 3,9 млн советских солдат и офицеров. По оценкам Генштаба РККА, безвозвратные потери армии за первые шесть месяцев составляли 5 млн человек (это около 9/10 всей предвоенной численности Красной армии).

Их окружили в местечке Труды. Ночью Владислав сумел убежать и примкнул к небольшой группе солдат, «вооруженных и одетых, но голодных». Несколько коротких боев – и снова колонна военнопленных. «В Полоцк я вошел уже в двухтысячной колонне пленных. Город был разрушен и сожжен. На площади у штаба на длинной деревянной мачте развевался на ветру огромный красный флаг с черной свастикой в белом круге».

Все, что увидел в этот первый месяц воентехник Тхоржевский на фронте, поразило его настолько, что он начал пересматривать то, во что раньше свято верил. «Очень медленно, понемногу, я стал понимать, кто у нас в стране “враг народа номер один”. Сколько людей расстреляли. Вспомнил комбрига Чудина, своего дядю, командира красного бронепоезда, расстрелянных по решению “Троек”. Я потерял веру в Сталина, но продолжал верить в неизбежность победы нашей системы».

Начались тяжелые испытания в плену. В Полоцке военнопленных загнали в церковную ограду, расположенную в центре города. «Семь дней без пищи пролежал я здесь на голой земле. На мне не было шинели, нижнего белья, поэтому и теплыми ночами ослабевшее тело напоминало о себе мелкой дрожью. В церкви можно согреться, но я туда не ходил, брезговал. Там пахло мочой и калом, ведь для двухтысячной толпы другой уборной не существовало. Мне она была не нужна, поскольку ничего кроме небольшого количества воды за эти дни в моём желудке не было!»

Потом начался пеший переход длиною более 500 км и продолжительностью более двух месяцев через Белоруссию, Польшу до города Сувалки.

Кормили так: «Каждому совали стограммовый ломтик хлеба, на него клали кусочек мармелада и маргарина. Проходя мимо бочек, пленные получали по кружке подслащённого сахарином “чая”. Когда до меня дошла очередь, я снял с головы пилотку и получил в неё свою порцию. Другие для этого подставляли подолы гимнастёрок или ботинки». Местные жители сочувствовали пленным и пытались как-нибудь их подкормить. Иногда ради развлечения оккупанты разрешали женщинам кидать хлеб за ограду. «Начиналась невесёлая потеха. Пленные бросались на кусок хлеба, вырывали его друг у друга и разрывали на мелкие крошки. В большинстве случаев хлеб никому не доставался, а был размят и растоптан в пыли».

Однажды кусок упал недалеко от Владислава. Пленные ринулись, сминая друг друга. «В считанные секунды на земле образовалась шевелящаяся куча, в которую охранники разрядили несколько автоматных очередей, и убитые застыли как памятник растоптанному в пыли хлебу».