Эхо плоти моей - Диш Томас Майкл. Страница 21

Неужели через пять недель… Неужели на этот раз все произойдет?.. Нет, конечно, нет, разумеется, поступит отмена приказа. И все-таки…

Слезы затуманили серые глаза генерала Питмана, и он наконец сформулировал свою мечту, на которую давно уже не смел надеяться:

— Я хочу… хочу… Я хочу нажать ее немедленно.

Редко бывало, чтобы Хэнзарду до такой степени не нравилась его работа. Если, конечно, то, чем он занимался, можно было назвать работой. Если не считать ежедневных тренировочных прогонок плана “Б” и непрерывных проверок казармы, рота бездельничала. Чем прикажете занять двадцать пять человек в крохотном, герметически закупоренном помещении, где все так автоматизировано, что даже ремонт оборудования происходит автоматически? физическими упражнениями? Или медитацией? Прав был Питман, самая большая проблема на Марсе — скука.

Странно, что марсианский персонал меняется так редко. Не было никаких причин, запрещающих посылать через передатчик людей на восьмичасовые вахты. Видимо, генералы, которые решали подобные вопросы, состарились в ту эпоху, когда Марс отстоял от Земли слишком далеко, чтобы каждый день ездить туда на работу.

Хэнзард попытался последовать совету Питмана и отыскать себе в библиотеке какую-нибудь длинную, скучную и знаменитую книгу. Он остановился на “Домби и сын”, хотя ничего не знал об этом романе и прежде не читал ни страницы Диккенса. Постепенно история начала затягивать его, хотя Хэнзард постоянно чувствовал, что ему неприятна холодная, гордая фигура старшего Домби. Однако, когда, преодолев четверть романа, Хэнзард увидел, что Поль Домби-сын умер, то дальше читать просто не смог. Преемственность поколений, неосознанно привлекавшая его в названии романа, оказалась авторской иронией, и когда ожидание было обмануто, он почувствовал себя таким же осиротевшим, как и старший Домби.

Прошла неделя, а приказ бомбить безымянного врага еще не был отменен. Питман сказал, что пока рано тревожиться, но как можно было не тревожиться? С Марса Земля казалась всего лишь яркой звездой на небосклоне, но на этой искорке, мерцавшей в темноте, жили его сын и жена. Точнее, его бывшая жена. Они жили в Вашингтоне и, конечно, будут среди первых погибших. Возможно, по этой причине они окажутся самыми счастливыми среди всех, кого уничтожит война. Отмена приказа придет и причин для беспокойства нет, но что, если отмены так и не будет? Окажется ли тогда Хэнзард виновником смерти Натана-младшего и Мэрион? Или его следует считать их защитником?

Конечно, это сбивало с толку — думать о двух жизнях, когда на карту поставлены многие миллионы. Что значат эти две жизни на фоне глобальной стратегии и политики максимального эффекта? В компьютер заложены все факты, все просчитано, эти двое тоже не забыты, так что нечего думать о них отдельно.

Можно ли в подобном случае говорить о виновности нажавшего кнопку? Вряд ли. Человек может убить другого человека, даже трех или четырех, и быть в этом виновным, но как принять на себя вину за всеобщую смерть? Обычно всю вину взваливают на противника. Но противник так далеко и его вина так сливается с изгибами истории, камуфлируется ими, что Хэнзард порой сомневался в таком удобном для совести ответе.

А впрочем, любому ясно, что такого рода размышления — всего лишь нездоровые и бесцельные спекуляции на моральных принципах. Как там сказал генерал Питман? “Совесть — это роскошь, доступная только штатским”.

Хэнзард пообедал в одиночестве, затем вернулся в свою комнату и попытался послушать музыку. Однако сегодня любые произведения звучали словно польки, исполняемые в немецкой пивной. Хэнзард принял таблетку легкого снотворного, которым снабжался персонал марсианского командного пункта, и улегся в постель.

Он шел с Натаном-младшим по увядшему лугу. Повсюду жужжали мухи. Хэнзард с сыном охотились на оленя. Натан-младший нес ружье, в точности так, как показал отец. У Хэнзарда в руках было ведерко с завтраком. Вот-вот должно было произойти что-то ужасное. Цвет травы изменился от желтого к коричневому, а потом к черному. Воздух был полон жужжания.

Он проснулся и поднял телефонную трубку.

— Да?

— А, наконец-то я нашел вас, Натан!

— Слушаю, генерал Питман.

— Я подумал, что неплохо было бы сыграть в пинг-понг.

— Когда? — спросил Хэнзард.

— А если прямо сейчас?

— Кажется, это неплохая мысль, — сказал Хэнзард. Так оно и было.

Глава 11

Устройство мира

— Нужно действовать быстро, — сказала Бриди, — а то получится так, что два объекта одновременно займут одно и то же место. Ничего хорошего из этого не получится. Поэтому мы обязательно находимся здесь с двух до трех, когда производятся передачи.

Хэнзард выхватил из передатчика консервную банку паштета из гусиной печенки — не настоящую, конечно, а эхо, только что произведенное маленьким передатчиком. В реальном мире лаборант залез в правый приемник и переложил банку, которую он только что передал сюда, обратно, в левый передатчик. Лаборант нажал кнопку, и Хэнзард выхватил из передатчика еще одну баночку паштета. Корзина у ног Хэнзарда постепенно наполнялась.

— Мне кажется, — рассудительно произнес Хэнзард, продолжая скидывать банки в корзину, — что все это противоречит законам сохранения. Откуда берутся эти банки? Каким образом одна-единственная банка там производит корзину банок здесь?

— Если вы, Натан, хотите получить ответ, нужно начать с основных принципов. В противном случае это будет напоминать попытку объяснить действие ядерного реактора человеку, верящему в неделимость атомов. Хотя ваш вопрос не очень отличается от того, который подал Бернару идею суб-уровней реальности. Он даже построил экспериментальную модель этого устройства и чуть не свел с ума прессу, которая не могла решить — бог он или просто псих. Но тут он сообразил, что упустил из виду пресловутый принцип противодействия. Действительно, везде и всюду любому действию соответствует противодействие, равное по величине и направленное в другую сторону, а действию передачи, насколько можно видеть, не соответствует никакого противодействия. Ничего, что можно было бы измерить! Разумеется, противодействие существовало, но оно было скрыто в уравнениях, и Бернар стал заново изучать свои выкладки. Вы знакомы с топологическими преобразованиями? Но даже если и незнакомы, вам все равно известно, что существуют неэвклидовы геометрии и что они так же истинны, как и та, что изучают в школе. Так вот, передача материи попросту является топологическим преобразованием объекта из мира с обычным пространством в некое другое место… а затем обратно. Но когда переданное тело достигает этого “другого” места, то возникает реакция противодействия, образующая наше “эхо”. Боюсь, что все это вы уже сообразили самостоятельно, но наберитесь терпения, скоро мы дойдем и до вашего вопроса. Видите ли, следствием бернаровских рассуждении стало построение совершенно новой физики, в которой наша Вселенная является особым, причем самым тривиальным, случаем. В бернаровский физике имеются последовательные уровни реальности, и материя может существовать на любом из них. И хотя в природе вещества происходят радикальные изменения, совершенно необязательно, чтобы такие же изменения происходили в энергетических взаимодействиях.

— Не понимаю, — честно сказал Хэнзард.

— Это значит, что суб-вторая реальность освещается светом, который исходит от самого обычного солнца. Крайне удачное для нас следствие двойной природы света, который является одновременно и волной, и потоком частиц.

— Жизненно необходимое следствие, скажу я вам. Но насколько велика потеря энергии при освещении нашего мира? Звук, например, из одного мира в другой не переносится.

— Это потому, что он производится соударениями суб-первых частиц и движется в среде суб-первого газа. Аналогично, мы можем получать из суб-первой Вселенной лучистое тепло, но не теплоту, передаваемую конвекцией или теплопроводностью. Магнетизм и электропритяжение продолжают действовать на сублимированные тела, кроме того, Бернар экспериментально доказал, что гравитация наших миров не взаимна. Но лучше не будем углубляться в подобные тонкости. Физика ступенчатых миров до крайности запутана и не доставляет никакого удовольствия женщине вроде меня, которая хотела бы жить в старомодной, комфортабельной ньютоновской Вселенной.