Темный Клубок (ЛП) - Фехервари Петер. Страница 61

Клянусь Провидением, даже Трясина кажется чистой в сравнении с «Могуществом»! Противно было задерживаться там, но адмирал смог принять нас только после заката, из-за каких-то серьезных неурядиц на корабле. Кажется, вскоре после нашего прибытия из карцера сбежал заключенный; любопытно узнать, кто провернул подобное и доставил летийцам столько неприятностей. Признаюсь, что желаю ему успешно скрыться с этого плавучего мавзолея — кем бы ни был этот человек и что бы он не совершил, его преступление не может быть страшнее деяний Карьялана.

Пока я готовился к встрече с адмиралом, меня не отпускала одна мысль: если паутина столь отвратна, насколько же мерзок Паук?

— из дневника Айверсона

— Простите за театральность, комиссар Айверсон, но боюсь, я уже не тот человек, что прежде, — прохрипел из темноты голос, словно бы пересохший и отсыревший одновременно. — Однако, несмотря на всё, что сотворила со мной Федра, Ей пока не удалось лишить меня самолюбия.

Хольт уставился в противоположный угол каюты, пытаясь что-нибудь разглядеть в полумраке, но говорившего скрывали не только тени. В глубине комнаты был растянут шелковый занавес, за которым виднелся нечеткий силуэт сгорбленного человека, закутанного в толстые одеяла. Порой он взмахивал тонкими, как веточки, руками, словно бы обтрепанными по краям, но ни его роста, ни телосложения комиссар определить не мог. В общем, адмирал Вёдор Карьялан выглядел так же, как и звучал — будто высохший труп, раздутый от свернувшейся крови.

Выбросив из головы незваный образ, Айверсон попробовал сосредоточиться на словах летийца, но мысли ползли медленно и муторно. Такой влажной жары, как в каюте Карьялана, арканец не испытывал нигде в Трясине; казалось, что он угодил в гидропонный парник. В воздухе висела пелена горько-сладкого дыма благовоний, но резкий аромат не мог полностью скрыть тяжелую вонь чего-то, налившегося разложением.

Ритмичное бульканье и шипение мудреной аппаратуры жизнеобеспечения, стоявшей в дальнем углу, только усиливало сонливость. За механизмом ухаживали два летийских священника, а рядом стоял на страже корсар-покаянник в алой броне. Из аппаратуры выходило множество спутанных трубок, которые напоминали искусственные ползучие побеги. Некоторые скрывались за шелковым занавесом адмирала, другие обвивались вокруг тела, лежавшего на койке неподалеку. Из восковой кожи жертвы здесь и там торчали иглы, через которые жадные трубки выкачивали кровь.

— Надеюсь, мои процедуры вас не беспокоят? — просипел Карьялан, словно читая мысли комиссара.

— Меня давно уже не может обеспокоить ни одно зрелище, — солгал Айверсон, с некоторым удовлетворением наблюдая за бледностью кадета Рив. Похоже, наемная убийца не так хладнокровна, как ему казалось.

— В любом случае, весьма благодарен за вашу снисходительность, комиссар, — Вёдор хмыкнул, и силуэт за портьерой судорожно вздрогнул. — Порой я задумываюсь о том, чтобы покончить со всем этим, но долг перед Императором запрещает мне. Да и возлюбленные мои летийцы без меня пропадут. Представьте, они состязаются друг с другом за право отдать свою кровь и продлить мне жизнь.

— Адмирал, я надеюсь отплыть с рассветом, — произнес Хольт, пытаясь собраться с мыслями. — Мне понадобится канонерка и…

— Наш разговор кажется тебе слишком утомительным, комиссар? — вдруг прошипел Карьялан. — Что, я уже надоел тебе, арканец?

Рив искоса, предостерегающе посмотрела на Айверсона, но тот не отступал.

— Послушайте, адмирал, я здесь по делам Императора…

— Как и я! Ты не слышал об Откровении Летийском^[12], комиссар?

— Не уделял ему особого внимания.

— А стоило бы! Видишь ли, Император обвиняет! — гнило засмеялся Карьялан. — И я свят! Чертовски болезненно свят!

Внезапно веселость адмирала потухла.

— Твои сородичи нанесли мне тяжкое оскорбление и ещё более тяжкую рану, Хольт Айверсон. Скажи, все ли арканцы такие дикари?

Ветеран-комиссар молчал, захваченный врасплох выпадом Карьялана. К его удивлению, заговорила Изабель:

— Мой господин адмирал, комиссар Айверсон часто говорил, какой стыд испытывает при мыслях о поведении 19-го Арканского. Кровные узы делают этот вопрос личным для него.

— Это и для меня личный вопрос, — ответил Вёдор. — Арканские мерзавцы хладнокровно вырезали пятьдесят моих летийцев, вместе с человеком, который был мне как брат!

— Исповедник Йосив Гурджиеф, — кивнула Рив. — Его убийство — гнусное преступление против Экклезиархии…

— Преступление против меня! — завизжал Карьялан, брызгая ихором на занавес.

— Сэр, уверяю вас, комиссар Айверсон относится к этому делу…

— Молчи, ты, бездушная сучка! Или твой драгоценный хозяин не может говорить за себя? Что, прикусил язык, Айверсон? Ничего не скажешь в защиту братцев из глухомани? Или смелости не хватает…

Прозвучал влажный хлопок, и адмирал зашелся хриплым кашлем. Нечеткий силуэт приподнялся, и что-то судорожно зацарапало портьеру; туда поспешил один из священников-санитаров.

— Мой Благословенный Владыка, не нужно волноваться так…

Нечто рванулось вперед и схватило его за горло, прервав увещевания. Айверсон и Рив в ужасе смотрели, как тень священника, лихорадочно содрогаясь, рухнула на колени. Двое летийцев наблюдали за удушением с чем-то вроде мистического экстаза на лицах.

— Это чудовищно, — прошептала Изабель, вставая.

Хольт поймал её запястье, а затем взгляд, и уже не отпускал ни того, ни другого.

— Это Федра, — сказал арканец.

Что-то с жутким треском разорвалось за портьерой, и на ткань вновь полетели капли. В этот раз — темные и вязкие.

День 9-й — Саргаасово море: «Покаяние и боль»

Мы покинули «Могущество» на заре, но облегчение от бегства с порченого корабля смешивается во мне со стыдом. В реальности Морской Паук оказался намного хуже, чем самые мрачные слухи о нем: Вёдор Карьялан мерзостен душой и телом. Долг требует, чтобы я лишил адмирала жизни, но долг также требует пока что сохранить свою. Долг просто обожает заставлять людей плясать на раскаленных угольях! Но я отвлекся…

Как только «литургия» Карьялана закончилась, к нему вернулся рассудок, и летиец вспомнил, что я — его последняя надежда выследить отступников. Со смесью враждебности и любезности адмирал удовлетворил мой запрос на судно типа «Тритон», канонерку-амфибию, способную вести боевые действия в обоих стихиях. Отличная вещь и большая редкость на Федре; будь у нас больше таких кораблей, мы могли бы уже давно выиграть эту войну. Мне уже думается, что именно поэтому «Тритонов» здесь так мало…

В привычной летийской манере, наша канонерка названа «Покаяние и боль». Не стану отрицать, имя подходящее.

— из дневника Айверсона

— Я им не доверяю, — прорычала Рив, указывая на солдат в алой броне, которые рыскали по палубе внизу. — Ставленники порченого еретика!

— Еретика, что считает себя мучеником во имя Императора, — заметил Хольт. — Слушай, кадет, это не вопрос доверия. Корабль принадлежит летийцам, мне пришлось взять их экипаж. Кроме того, мы не смогли бы управлять канонеркой вдвоем.

Они стояли на верхней палубе и наблюдали за тем, как корсары-покаянники тяжелыми шагами перемещаются по кораблю, с жестокой целеустремленностью выполняя те или иные задачи. На борту было восемь здоровяков-фанатиков, бритоголовых, покрытых татуировками головорезов, увешанных благочестивыми оберегами и тотемами. Айверсону эти парни больше напоминали ульевых бандитов на стероидах, чем профессиональных солдат, но их снаряжение утверждало обратное. Каждый корсар носил нательную броню с зубчатыми наплечниками и конический шлем с боковыми «плавниками», указывавшими на принадлежность владельца к морскому флоту. Вместо лазганов стандартного образца летийцы были вооружены мощными хеллганами, которые подсоединялись к гофрированным наспинным ранцам, похожим на раковины.