Навсегда (Роман) - Кнорре Федор Федорович. Страница 17

— Ну что, что? — замирая, спросил Степан.

Прерывающимся шепотом она сказала:

— Ничего… Завтра увезут и… вдруг она не вернется?.. — Она запрокинула голову и, точно терпела сильную боль, тяжело перевела дыхание. — Какие мы все жестокие, какие черствые и жестокие друг к другу… Она стирала чужое белье… А дома не успевала, сил не хватало. Она была такая приветливая и покладистая, когда работала у хозяек, а дома у нее был тяжелый характер. Не хватало сил… Боже мой, и я спокойно говорю: «был», как будто уже…

— Перестаньте вы себя мучить! Перестаньте сейчас же! — сказал Степан, подходя к ней вплотную. — Какая вы жестокая?.. Вы добрая, вы самая милая, и я вас ужасно, я вам прямо говорю, на всю жизнь…

Не дав ему договорить, не переставая плакать, Аляна все с тем же горестным, безутешным выражением лица перебила:

— Да, да, и я вас тоже ужасно, ужасно люблю…

Она положила руки ему на плечи, обняла за шею и прижалась мокрой, залитой слезами щекой к его лицу.

Так они простояли долго, осторожно держась друг за друга, и она наконец затихла и перестала плакать. Немного погодя она слегка отстранилась, внимательно посмотрела ему в лицо, прерывисто вздохнула и, медленно потянувшись, поцеловала его губы своими горячими, распухшими от слез, мокрыми губами.

Потом со вздохом, мечтательно прошептала:

— А если ты мне когда-нибудь изменишь, я тебя убью-у… Ладно?

— Хорошо, — радостно сказал Степан.

— Ну ладно, — сказала Аляна. Чуть улыбаясь и еще прерывисто вздыхая, она поцеловала его еще раз.

Глава тринадцатая

Ранним утром к пустынной платформе полустанка железной дороги подошел товарный поезд. Дежурный, ежась от утреннего холода, вышел встречать.

Паровоз окутался белым паром и затих, будто принял решение ни за что дальше не ехать. В тишине стало слышно, как шумят вокруг насыпи сосны.

В самом хвосте длинного состава в одном из вагонов послышалось сиплое простуженное откашливание. Тяжелая дверь приотворилась, и в щель просунулось бледное лицо зевающего во весь рот с зажмуренными глазами человека. С усилием поборов грозивший накатить на него новый приступ судорожной зевоты, человек кое-как разлепил глаза и равнодушно осмотрелся.

Прямо против вагона, шумя и покачиваясь от ветра, стояли первые редкие сосны леса. Под насыпью, зарывшись в землю, валялась красная от ржавчины железная бочка. Мелкий ручеек ленивыми извивами уходил между деревьев в безлюдные поля.

Оглядев все это, человек обернулся в темную глубь вагона, где провел ночь, и вдруг решительно поднял с пола кусок мешковины, служившей ему подстилкой. Он аккуратно сложил и спрятал его в ковровый саквояж, натянул в рукава долгополое непромокаемое пальто и спрыгнул на землю. Там он старательно отряхнул от вагонной пыли свой костюм и мятую-перемятую шляпу и стал спускаться под откос насыпи.

Пройдя по скользкой от осыпавшейся хвои тропинке до топкого берега ручья, он вынул из саквояжа стеклянный стаканчик с золотой надписью «Кафе Люкс» и зачерпнул воды. Затем, выбравшись обратно на сухое место, улегся под сосной, вытащил завернутые в бумагу два ломтика черного хлеба с сыром и начал есть, запивая маленькими глотками холодной воды и поглядывая вокруг с брезгливым недоверием человека, привыкшего ничему не удивляться, ничему не верить и ничему не радоваться.

По шоссе протрусила телега с закутанной бабой, затем какой-то парень деревенского вида, остановившись у края дороги, поздоровался и спросил, показывая на станционные постройки:

— Что это за место, прошу прощения?

Человек, продолжая жевать, оглянулся на станционный домик и пристально осмотрел парня:

— Место? А черт его ведает, голубчик. Может быть, это Ошмяны. Или Шяуляй. Или Нью-Йорк. Предположим даже, что это какой-нибудь чертов Шяуляй-Йорк, тебе-то на что?

Парень поморгал, ничего не поняв, и осведомился насчет отхода пассажирского поезда на Ланкай. Человек решительно ничего не знал про расписание, но пригласил парня подойти поближе:

— А курить мы с тобой что будем?

Парень, недоуменно моргая длинными белыми ресницами, пожал плечами:

— А что же курить, как не папироски? — и полез за пазуху.

— Ну, папироски так папироски, — снисходительно согласился человек в шляпе, закуривая предложенную папиросу, и, полузакрыв глаза, жадно затянулся.

— А теперь рассказывай! — кивнул он между двумя затяжками. — Зачем тебе ехать, куда ехать и так далее. Валяй, я слушаю.

Парень поглядел на него не совсем доверчиво, но вздохнул и, так как скрывать было нечего, объяснил, что едет искать работу. Слышно, что в Ланкае требуются люди на работу. Какая-то там мелиоративная контора открывается.

— Слышно! Каких же там рабочих будут нанимать? — с сомнением спросил человек, прикидывая, сколько еще остается докурить.

— Уж я не скажу точно. Разных, говорят. Чернорабочих, и механиков, и всяких, говорят.

— Хм! Говорят! — насмешливо хмыкнул человек. — Ланкай — это где-то близко, глухая дыра. Брехня какая-то!

— Эх, — сказал парень с некоторой досадой. — Так я ведь не на базаре слышал, я открытку получил.

Человек потребовал открытку и так внимательно стал ее читать, что даже позабыл про догоравшую папиросу. Прочитав, он перевернул открытку на другую сторону, где был адрес.

— Ляонас, это ты сам и есть? Очень приятно. Станкус! — Он быстро повернул голову, услышав, как запыхтел оживший паровоз. — Ага, наш экспресс собирается двинуться, надо подниматься, живо! Ну, Понас-Ляонас, не отставать, делать все, как я!

Он подхватил ковровый саквояж и бегом пустился к насыпи по тропинке.

— Куда же это мы? Куда мы? — на бегу растерянно повторял парень, колеблясь и все-таки стараясь не отставать.

Станкус поднял и бросил свой сак в приоткрытую щель вагонной двери и следом ловко вскарабкался сам.

— Живей, сейчас тронется! — торопил он парня, протягивая ему сверху руку.

— Куда же это нас повезут? — волновался парень, в страхе оглядываясь по сторонам, в то время как паровоз тяжело и часто задышал, набираясь сил. — Ведь это же не разрешается — так просто садиться в вагоны! И куда поезд этот пойдет?

Начиная злиться, Станкус нагнулся, схватил мешок парня и втащил в вагон. В ту же минуту гром прокатился от одного конца поезда до другого. Парню показалось, что поезд уходит вместе с его мешком. Он в отчаянии грудью кинулся в вагон и повис на руках. Поезд на мгновение замер и от рывка паровоза дернулся и загрохотал еще сильнее.

Станкус подхватил парня под руку, с силой подтянул к себе, так что тот сразу очутился на четвереньках на полу вагона.

С ровным шумом поезд покатился вперед.

— Закрывай дверь, увидят! — приказал Станкус.

Парень испуганно выполнил приказание, все еще ужасаясь и бормоча:

— Ой, да разве же это так можно делать? А?

Станкус как будто вернулся к себе домой, снял пальто, подстелил мешковину и улегся, подложив саквояж под голову.

Затем он снисходительно принял от Ляонаса еще одну папиросу и с видом человека, наслаждающегося полным комфортом, заложив ногу на ногу, задумчиво прищурясь, уставился на носок ботинка.

— А все-таки мы с тобой пара дураков, парень! На что мы надеемся? Открытка пришла уже три дня назад. Пока мы с тобой доберемся до места, другие птички расклюют всю работу до последнего зернышка, и мы останемся в дураках.

Ляонас только вздохнул. Его и самого сосала та же тревожная мысль.

Немного погодя Станкус вдруг расхохотался.

— А ведь ты подумал, что я собираюсь укатить с твоим мешком, а?

Парень сконфузился.

— Ну вот еще… это я с непривычки. Непривычный я к таким делам. Вот, думаю, сейчас как нас увидят! Как кондуктор в свисток засвистит!

— Брось! За мешок! За мешок испугался, уж я видел! — Станкус сплюнул через весь вагон и, продолжая усмехаться, потянулся на подстилке. — Дурак. Станкус товарища не подведет. Ни за эту твою латаную торбочку, ни за пару кожаных чемоданов, битком набитых шелковыми подштанниками. Заруби на носу, сынок.