Целитель (СИ) - Мишарин Борис Петрович. Страница 6

— Про себя тоже забывать не надо. Кушать всем хочется. Не только больным, но и докторам тоже. А у вас кроме солений и колбаски поесть нечего. Это не правильно, сейчас будем борщ варить, котлетки сделаем, потом вместе и поедим.

— Тоня, это не удобно, я пригласил вас в гости, а вы суп варить…

— Егор Борисович, вы в больнице главный и здесь не город, а деревня, здесь все по-другому. Как же мы своего доктора без еды оставим? У кого угодно спросите, все ответят, что я права. С институтом у меня не получилось, к сожалению, а может это и хорошо. Теперь я возьму над вами шефство на кухне и даже не возражайте — обижусь. Придете в обед с работы, а у вас супчик свеженький, котлетки, стол накрыт — разве это плохо? Тут не город, Егор Борисович, здесь другие ценности. В городе все за деньги покупается и человечности гораздо меньше. Почему вам должно быть стыдно, что я стану готовить вам? Мне приятно это делать, это ни к чему никого не обязывает. В городе за такое лечение миллионы бы драли, а вы бесплатно лечите. На западе бы жили на вилле с кучей бездушных горничных, платили им, а я от чистого сердца вам приготовлю.

Тоня все говорила и говорила, одновременно чистя картошку, мясо уже варилось на плите. Егор слушал ее и не понимал, почему он не остановит ее, заставил гостью варить суп. Разве я заставлял? Она сама взялась за это и мне приятно ее видеть. Но я же буду обязан ей? Он вздохнул и произнес:

— Вы словно мама, которой у меня никогда не было, ухаживаете за мной. Мне неудобно, Тоня. Все вы говорите правильно, по-человечески, а я сижу тут лодырем…

— Никогда не было мамы… расскажите о себе, Егор Борисович, — попросила она.

— Мне и рассказывать о себе нечего, — усмехнулся он, — никого у меня нет — ни папы, ни мамы, ни братьев, ни сестер. Детдомовский я. Поступил в университет… интернатура и вот я здесь. Направление, правда, было в ЦРБ, но главный врач предложил мне участковую больницу, и я охотно согласился. Мало, конечно, еще прошло времени, но я доволен. Здесь действительно не город и другие отношения у людей. Все знают друг друга с малолетства, кто чем дышит и чем живет. Лучше расскажите вы о себе, Тоня, кто ваши родители, я их знаю?

— Мне то же особо рассказывать нечего. Школу закончила и в медицинский второй раз провалилась, на платное обучение принимают, а на бюджетное баллов говорят не хватает. Маму и папу моих вы хорошо знаете и они вас тоже — иначе бы я здесь не была, к незнакомым людям, извините, в дом не хожу. Моя мама работает вместе с вами, она фельдшер и много мне о вас рассказать успела.

— Вот даже как, а я и не знал, что у Клавдии Ивановны есть дочка. Про сына слышал, что он в городе учится на экономиста.

— На экономиста и мне бы баллов хватило и на другие специальности в том числе. Хотела врачом стать, а не получается. Здесь для меня работы нет, что делать — не знаю. Но целый год впереди, посмотрим. Наверное, надо идти на бухгалтера учиться или экономиста, как брат.

В дверь постучали и вошла Клавдия Ивановна.

— Здравствуйте, Егор Борисович.

— Здравствуйте, — ответил он, краснея.

Обе Самохины это заметили.

— Я потеряла тебя, Тоня, думаю куда ты могла уйти? Решила на обед Егора Борисовича позвать, а ты уже здесь хозяйничаешь вовсю.

— Не хозяйничаю, мама, а суп варю, это разные вещи, — одернула она мать.

— Так я это и имела ввиду, ничего другого. Раз здесь обед будет свой — пойду и я своего Антона кормить.

Самохина старшая развернулась и вышла. В доме повисло некоторое молчание. Тоня перемешала суп, попробовала:

— Сварилось, — констатировала она, — будем кушать.

Егор достал припасенную бутылочку вина. Тоня вернулась домой ближе к вечеру.

— Ты где познакомилась с доктором, Тоня? — спросила мать.

— Случайно, мама, на речке. Потом мы к порогам ходили, и он пригласил меня домой. Сварила суп… поели.

До главного врача ЦРБ тоже стали доходить слухи об апостоле Егоре-чудотворце, но в апостолов Яковлев не верил. Но были конкретные вылеченные им больные. Одну он знал лично — ателектаз легкого, вызванный сдавливающей опухолью. В свое время она отказалась от операции сама и стала впоследствии неоперабельной. Но недавно явилась для собственного убеждения. Говорила, что стала абсолютно здоровой и это факт. При аускультации дыхание везикулярное (нормальное), а рентгеновский снимок показывал абсолютно здоровое легкое. Ателектаз не мог сам собой рассосаться, а опухоль исчезнуть. Это Яковлев понимал хорошо — операция проведена блестяще, но куда делся послеоперационный рубец и чем оперировал, у Сибирцева не было инструментов и наркоза? Надо ехать и посмотреть все лично, пока не стали названивать с министерства здравоохранения области — этим ничего не докажешь без фактов. Успокаивало одно — у Сибирцева имелось медицинское образование и специализация в хирургии, не обвинят в самозванщине.

Яковлев появился в Порогах с раннего утра, но не в больнице, а у Самохиной дома. То, что она рассказала ему, повергло главного врача ЦРБ, оперирующего хирурга в недалеком прошлом в элементарно фантастический шок.

— Разве такое возможно? — спросил он.

— Чудо я вижу ежедневно и до сих пор спрашиваю себя — разве такое возможно? — ответила она вопросом, — побудете на приеме — сами все увидите. Тем более сегодня Сибирцев оперирует этого бывшего зэка с кавернозным туберкулезом. Сам он уже до больницы не дойдет, придется пятьсот метров вести на машине, хоть бы до операции дожил и не помер заранее. Не только это не понимаю, но и как такой доктор мог оказаться у нас в деревне? Это не врач — это действительно чудо! Верующие бабки понятно, что прозвали его Егором-чудотворцем и нимб на голову навесили. Никакого святого нимба нет, но операции то он делает без операционной и наркоза, без всяких осложнений.

Когда Сибирцев с Яковлевым вошли в операционную или ранее в перевязочную, больной уже лежал на столе и дышал тяжело, видимо доживая последние часы отмеренной жизни. Изо рта постоянно сочилась кровь, стекая на шею. Егор Борисович начал, комментируя для Яковлева, со своими подчиненными он уже проводил операции молча.

— Проводим излучением энергетического поля асептику окружающей среды, рук и операционного поля. Больной спит и ничего не чувствует. Делаем т-образные разрез грудной клетки и останавливаем кровотечение.

Яковлев в ужасе наблюдал, как расслаиваются ткани, появляются красные кровоточащие точечки сосудов и сразу же перестают кровить. Шесть ребер, сложенных на простыне рядом и вот оно легкое, сплошь пораженное кавернами и двумя толстостенными полостями. Легкое не подлежит лечению. Его необходимо полностью удалить.

— Кавернозные останки и толстостенные оболочки удаляем, — комментировал Сибирцев, — давая возможность остаткам здоровой легочной ткани разрастись.

У Яковлев перехватило дыхание при виде растущей на глазах здоровой ткани, заполняющей образовавшиеся пустоты. Он тупо смотрел на вновь образованное здоровое легкое, как ставятся на место и «запаиваются» ребра, мягкие ткани.

— Вновь асептика и переходим ко второму легкому, — повторял свои действия Сибирцев.

Через десять минут Егор Борисович вымыл руки и вышел из операционной. Яковлев все еще продолжал стоять в ошеломлении увиденного. С больного вытерли кровь, обтерли мокрой салфеткой, и он проснулся. Самохина подала ему рубашку:

— Одевайся и иди домой. Операция прошла успешно, и ты абсолютно здоров.

— Я же ходить не могу…

— Топай домой, симулянт несчастный, — улыбнулась Самохина, — тебе же сказали, что ты здоров, доктор Сибирцев тебя успешно прооперировал, туберкулеза больше нет и таблетки теперь для тебя являются вредными. Иди, иди, нечего тут рассиживаться попусту.

Больной натянул рубашку, осторожно встал с операционного стола, прошелся, удивляясь — ничего не болит, не колет, нет мокроты и кровохарканья, дышится легко и свободно. Потом словно очнулся и пулей вылетел из бывшей перевязочной. За ним вышел и Яковлев с медсестрами и фельдшером, осталась одна тетя Галя убирать старые и стелить новые простыни на стол.