Оскал дракона (ЛП) - Лоу Роберт. Страница 3

Один напророчил нам славу и сокровища, и конечно же, еще и проклятие, ведь он не предостерег нас опасаться того, к чему мы так стремились. Теперь мы получили все желаемое, но какая в том радость для викинга? Зачем ходить в набеги, ворчал Рыжий Ньяль, если у тебя вдоволь серебра и женщин? Нет радости и в том, чтобы позабыть про корабли и обрабатывать землю, копаясь в ней словно черви, как заметил однажды Хленни.

Я слышал их ворчание и разговоры о побратимах, нарушивших клятву Одину. Остальные, утверждая, что по-прежнему верны Обетному Братству, покинули нас, обещая вернуться по моему зову, если вдруг произойдет что-то серьезное, ведь все мы связаны старинной клятвой: «Мы клянемся быть братьями друг другу на кости, крови и железе. Гунгниром, копьем Одина, мы клянемся — да падет на нас его проклятие во всех Девяти мирах и за их пределами, если нарушим эту клятву».

Я принимал их клятвы кивком головы, сжимая их руки в своих, таким образом Обетное Братство брало их под защиту, но я не рассчитывал что кто-нибудь из покинувших братство вернется. Те, кто остались, пытались сбросить оковы, удерживающие их от морских набегов. Они пережили зиму в надежде, что теплые дни принесут какую-то новую искру, подует ветер, зовущий в морской поход, холод и зимние шторма наконец-то отступят. Но в то же время казалось, что никакая искра не сможет разжечь огонь внутри них.

Единственные, кто не жаловался и не ворчал — это Ботольв и Коротышка Элдгрим, первый — потому что со своей деревянной ногой мог забыть о морских походах, кроме того, у него была Ингрид и маленькая дочка, которую он любил даже больше Ингрид; у второго рассудок был ясен лишь наполовину, часть своего разума он потерял, получив в бою удар по голове несколько лет назад.

Когда мы вернулись, шальные от славы и богатства, Финн обрюхатил Тордис, у нее родилось дитя, и сейчас она баюкала маленького Хроальда в перекинутой через плечо тряпице. Финн смотрел на мальчика со смесью гордости и страдания, гордость — это то, что чувствовал каждый отец, а страдал он потому, что выковал себе еще одно звено удушающей его цепи, ведь Тордис ждала от него предложения о браке.

С другой стороны, когда я смотрел на Торгунну, по ее глазам было видно, что беременность проходит хорошо, не нужно ни слов, ни меда поэзии, чтобы описать, что я почувствовал, узнав эту новость. Это двойная радость, потому что до этого она потеряла ребенка, теперь она будет матерью вновь, и я готов был отдать за это все серебро, которым наградил нас Один.

Мрачная атмосфера уныния висела над Гестерингом, но неожиданное появление Вороньей Кости на прекрасном корабле заставило побратимов поднять головы, они жадно принюхивались к его сиянию и славе, словно псы, обнюхивающие задницу суки.

Воронья Кость. Олаф Трюггвасон, претендент на Норвежский престол, мальчик лет двенадцати, чья громкая слава шла впереди, словно горящий факел, был тесно связан с нами, поэтому наши мечи и топоры оставались в покое. Никому не пришло в голову, что Воронья Кость собрался напасть и ограбить своего друга — ярла Орма из Гестеринга.

Он сидел в моем доме, натирая сапоги овечьим жиром — вот цена бравады — прыжка с носа великолепного корабля в соленую гниль, приносимую прибоем.

Я не видел его три года и был поражен. Тогда я оставил девятилетнего мальчика, а сейчас вижу двенадцатилетнего мужчину. Остролицый блондин, как и прежде, тепло смотрел на меня разноцветными глазами — один карий как орех, другой серо-голубой как морской лед, его волосы отросли и уже были достаточной длины, чтобы развеваться по ветру, он заплетал их в две косы с тяжелыми серебряными кольцами на концах. Я догадывался, чего он больше всего хочет — чтобы на подбородке побыстрее появилась поросль.

Олаф был одет в красное и голубое, на каждом запястье — массивные серебряные браслеты, и еще кое-что — на шее красовалась гривна ярла с драконьими головами на концах. На поясе — меч, искусно выкованный для его роста, ножны украшены змеиной кожей и бронзовым набалдашником. За эти три года он прошел длинный путь, с тех пор как я освободил его от рабского ошейника, — он сидел на цепи, прикованный к нужнику в логове нашего врага — Клеркона.

Я сказал ему это, и он улыбнулся широкой улыбкой, затем непринужденно ответил, что, хотя и считает себя конунгом, но еще не поднялся так высоко как я, — ярл легендарного Обетного Братства. Чем и показал, что быстро научился льстивым манерам и позолоченным словам при дворе князя Владимира.

— Прекрасный корабль, — добавил я, пока его команда, все в кольчугах, шумно спорила, рассаживаясь у очага.

Он буквально раздулся от гордости.

— Я назвал его «Короткий змей», — объявил он. — Тридцать весел с каждого борта и еще есть место для дополнительной команды.

— «Короткий змей»? — спросил я, и он посмотрел на меня очень серьезно.

— Однажды у меня будет корабль гораздо больше этого, — ответил он. — И я назову его «Длинным змеем», и это будет самый лучший драккар из всех.

— В таком случае, Гестеринг тоже подвергнется «страндхоггу»? — просил я сухо, ибо известия о деяниях этого мальчика уже разнеслись по всей Балтике — он нападал и быстро уходил, это и был «страндхогг», морской набег, и он занимался этим круглый год.

Воронья Кость только усмехнулся и покачал головой, так что серебряные кольца в его косах зазвенели. Теперь я увидел, что это вовсе не кольца, а монеты с пробитыми отверстиями, и он усмехнулся еще шире, когда увидел, на что я обратил внимание. Он пошарил в своем кошеле и достал еще одну монету, на этот раз целую, и закрутив, бросил мне, я поймал ее в кулак.

— Я взял эту монету и еще много подобных ей у купцов, направляющихся в Киев, — Воронья Кость произнес это, все еще ухмыляясь. — Мы душим торговлю, которой живет Ярополк, а скоро придушим и его самого.

Я посмотрел на нее — мне потребовался лишь один взгляд — серебряная монета отличной чеканки, редкая даже для меня, знающего многие монеты, ходившие на Балтике. Это была недавно отчеканенная византийская монета, которую называли «милиарисий», серебра в ней было меньше по сравнению с такими же, более старыми монетами, отчеканенными в Константинополе или в Миклагарде — Великом городе. Монеты Вороньей Кости, заплетенные в концах его кос — золотые «номизмы» — семьдесят две таких составляли римский фунт, на этих монетах я увидел голову императора Никифора Фоки, значит, они отчеканены недавно и весят на четверть легче прежних.

Я рассказал все это, возвращая ему монету, и он опять усмехнулся, выразив восхищение моими знаниями. Он тоже хорошо разбирался в монетах — поначалу попал на монетный двор в Новгороде, а затем, получив корабль и команду от князя Владимира Новгородского, разорял морскими набегами побережье Балтики, помогая своему другу Владимиру в борьбе с братьями — Ярополком и Олегом. Это еще не переросло в открытую войну между тремя братьями, но это был лишь вопрос времени, поскольку торговые пути в их земли из-за постоянных набегов приходили в упадок.

Набеги, а также недостаток серебра с востока, из которого отчеканили облегченные монеты Вороньей Кости, делало торговые пути невыгодными, если только не плыть в Великий город по рекам и порогам. Пока мы разговаривали, Торгунна и рабыни расставляли блюда и разносили эль, Воронья Кость добродушно улыбался, словно маленький беззаботный волчонок, каким он и был.

Подле его локтя появилась тень, и я повернулся к воину, облаченному в кольчугу и русский шлем с плюмажем из конского хвоста, в ответ тот мрачно уставился на меня, его лицо было неподвижным, словно высечено из камня.

— Алеша Буслаев, — с ухмылкой представил его Воронья Кость. — Мой лучший воин.

Скорее всего, человек Владимира, подумал я, Алеша приставлен к нему пятнадцатилетним Новгородским князем как сторожевой пес, чтобы защищать того и наблюдать за собратом по оружию. Они напоминали маленьких задиристых щенов — Князь Владимир и Олаф Воронья Кость, и глядя на них, я чувствовал себя старым.

Зал был переполнен, этим вечером мы праздновали прибытие Вороньей Кости и его команды, подавали жаркое из конины, поросенка, эль, и слава Асам за то, что Гестеринг все еще был свободен от учения Христа: мои люди веровали в наших северных богов, и я по-прежнему оставался ярлом викингов — несмотря на все мои усилия это изменить. Еще я сказал Вороньей Кости, что Белый Христос проникает всюду, и из-за этого приходит в упадок торговля лошадьми, поскольку христиане не устраивают поединков между жеребцами, не приносят их в жертву и не употребляют в пищу конину.