Оскал дракона (ЛП) - Лоу Роберт. Страница 30

— Нос Сигурда все еще у него, — напомнил я Вороньей Кости.

— И твой меч тоже, — парировал он, затем его усмешка исчезла и он вздохнул. — Я бы хотел, но…

Тут я услышал, как ломается его голос, это происходит, когда мальчик становится мужчиной. Он откашлялся, замолк, сбитый с толку, и заговорил снова, его голос ломался почти на каждом третьем слове, что его немало смущало.

— Мы пришли на пир с пустыми руками. Алеша опасался ввязываться в бой.

Олаф махнул рукой, и из тьмы выступило не больше десятка воинов. Если бы Рандр все же решился напасть, то Воронья Кость и его воины почти наверняка полегли бы. Алеша снял позолоченный шлем с лицевой кольчужной маской, под мокрой от пота бородой показались румяные щеки, он улыбался.

— Большая часть людей осталась на «Коротком змее», — произнес он, и бросил колючий взгляд на Воронью Кость, затем огляделся по сторонам, дав мне понять, кто виноват в этом. Олаф слишком любил свой корабль, он будто бы не заметил укора и протянул мне мальчишескую руку; я сжал ее, запястье в запястье, слушая его голос, он звучал то высоко, то грубо, словно корабль, что взлетал и опускался на волнах во время шторма.

— Однажды я сорву серебряный нос Сигурда с обрубка шеи Рандра Стерки, — сказал он, стараясь прорычать, подражая суровым воинам, но у него получилось лишь наполовину. — Но сейчас все кончено.

Он опять улыбнулся, давая понять, кого я должен за это благодарить. Я понимал что за это придется рано или поздно расплатиться с ним, если конечно Один позволит мне прожить достаточно долго.

— Оставит ли он мысли о мести, теперь, когда заполучит твое серебро? — спросил Рыжий Ньяль и я вспомнил гримасу ненависти на лице Рандра. Мой взгляд дал ему понять что еще ничего не кончено.

Тем не менее, сейчас опасность миновала, люди радовались, хлопали друг друга по плечам, обнимались, смеялись, и даже дети в этот момент танцевали и прыгали от радости. Но эта всеобщая радость была омрачена потерей Ботольва. Позже мы заметили во тьме большое красное зарево, — я знал, что это горит Гестеринг, Рандр запалил усадьбу, дав мне понять, что кровавая война еще не закончена, а его ненависть пылает, как прежде.

— Вот и пропало твое серебро, — задумчиво произнес Воронья Кость, глядя на алое зарево, — это болезненная потеря для тебя, — но я видел «Крылья дракона», когда мы причалили, его обожженные борта будут протекать во время плавания по Балтике, возможно даже они пойдут ко дну вместе со своей серебряной «вирой», ценой крови.

Я ничего не ответил, на его слова. Все радовались, но лишь один ребенок не рассмеялся ни разу, и это была краснолицая, огненноволосая Хельга Хити, она плакала, потому что ее мать оплакивала Ботольва, — но и этот плач звучал для меня словно пение птиц, как и другие голоса, которые я сейчас слышал, — ведь все они были живы, опасность миновала, и я сказал об этом вслух, и даже суровые воины из команды Вороньей Кости одобрительно закивали.

— Это был бы подходящий конец для той старой истории, — сказал Олаф, и сквозь боль, которая отзывалась на движения рук Торгунны, вытирающей тряпицей кровь с моего искалеченного носа, мне удалось сказать ему что мне понравилась рассказанная им история, что вызвало его улыбку. Он улыбнулся еще шире, когда Торгунна и ее сестра сказали мне, чтобы я угомонился, и перестал вести себя как непослушный ребенок, чтобы они смогли обработать мой лоб как следует.

Сквозь текущие из-за боли слезы я смотрел на Воронью Кость, он был рад рассказать последние новости, сдержанно, как и подобает мужчине. Он обмолвился, что между нами, друзьями, ничего не произошло, и я размышлял, что он имеет в виду, наблюдая за красным глазом пожара, огнем, который скоро превратит Гестеринг в груды пепла, а Рандр Стерки уйдет вместе с моими сокровищами.

Это было проклятое серебро, добытое лунной ночью из кургана, часть проклятого клада Атли, но все-таки не всё мое серебро пропало; только безрассудный человек зарывает все свои сокровища в одном месте. Я держал язык за зубами, и был бы вдвойне неосторожен, если бы похвастался сейчас свой предусмотрительностью перед молодым Олафом.

Однако мне все же пришлось раскрыть рот, но только чтобы извергнуть проклятия, из-за того что Торгунна и ее сестра делали со мной, — они хотели наложить на мой сломанный нос холодную овсянку и оставить так на несколько недель. Это, и все остальные неприятности навалились на меня, я чувствовал на своих плечах тяжелую гору.

В воздухе отчетливо ощущался запах гари, пепел лежал повсюду, словно снег, там, где раньше была усадьба Гестеринг, когда мы на следующий день вернулись домой. Каркас из мокрых, обгоревших бревен обрушился, словно скелет мертвого зверя, и легкий дождь моросил, роняя слезы в черную грязь.

— Мне очень жаль, — произнесла Сигрид, подошедшая ко мне, Торгунне и Иве, мы стояли, опечаленные видом пожарища, пока остальные ходили вокруг, плача, раскапывая что-то, что раньше им было хорошо знакомо и дорого.

— Да уж, — согласился Воронья Кость, хотя он и был слишком молод, чтобы выглядеть по-настоящему мрачным. Он повидал немало подобных зрелищ, не раз сам устраивал такие пожарища по всей Балтике. И вот эта горькая чаша не миновала меня, потому что раньше, я тоже промышлял морским разбоем.

— Я отправлю тебе строителей и дерево, — сказала Сигрид, — как только вернусь домой.

Я вспомнил как Финн говорил Ботольву о том, что конунг Эрик вознаградит тех, кто спас его сына, и я надеялся что великан услышал слова Сигрид, находясь в залах Одина, и Ботольв конечно же кивнет и довольно усмехнется, стоя на двух здоровых ногах.

Торгунна и Тордис обнялись, и чтобы унять слезы, занялись делами, — начали раздавать остальным домочадцам указания, — необходимо было натянуть навесы, чтобы укрыться от дождя и ветра, развести огонь и приготовить пищу; Ингрид, с красными от слез глазами, прогнала Хельгу от обгорелых развалин длинного дома Гестеринга, но поздно, та уже успела перемазаться в черной угольной грязи.

— По крайней мере, все дети живы и здоровы, — сказал, стараясь говорить бодро, Рыжий Ньяль. — И если тебе понадобится серебро... я зарыл большую часть моей доли в тайном месте, да и Хленни Бримилль тоже.

Я чувствовал признательность к моим побратимам, это было другой стороной той холодной Клятвы, в те времена, когда мы ходили в набеги, следуя за носовой фигурой, и каждый владел только тем, что помещалось в его морском сундуке. Я признался ему, что у меня тоже осталось одно тайное место, на что он спокойно кивнул, словно знал об этом раньше. Затем Ньяль ободряюще похлопал меня по плечу и отошел, чтобы помочь женщинам в делах; во дворе Гестеринга опять стоял шум и царила суета, словно никакого пожара и не было.

Но не все дети находились в безопасности. Где-то там, среди лениво вздымающихся серо-зеленых волн, на дороге китов, дрожал от страха и холода сын ярла Бранда, и все, что ему оставалось — надеяться, что я приду на помощь.

Глава 9

Мы подходили к одинокому острову, похожему на горб Онунда, зеленые склоны спускались к пляжу, на который бесконечно накатывали волны. Прекрасное место в погожий денек, когда светит солнце и поют птицы, но в тот день, когда мы пришли сюда с мрачными и серьезными лицами, этот берег не очаровывал.

На берегу имелись строения, главным образом свинарники, но некоторые дома были довольно большими, их хозяева явно преуспевали, деревянные двери украшены резьбой, крыши покрыты свежей соломой. На изгибе береговой линии располагалось несколько причалов, как спицы на половине колеса, к ним пришвартованы корабли, еще больше лодок лежали прямо на песке неподалеку, большинство из них — массивные, с толстыми бортами, славяне называют их стругами, их выдалбливают из цельного ствола. Остальные — пузатые торговые кнорры и один длинный корабль — драккар, не считая нашего, его вытащили на берег для очистки днища, и я узнал его — это корабль Льота.