Адская кухня - Дивер Джеффри. Страница 2

Выбравшись на пожарную лестницу, Пеллэм оглянулся.

— Выбирайтесь на крышу! — крикнул он Этти.

Но, вероятно, этот путь тоже уже был отрезан; теперь огонь бушевал повсюду.

А может быть, негритянка, объятая ужасом, уже не могла рассуждать.

Их взгляды, разделенные бурлящим пламенем, встретились на мгновение, и Этти слабо улыбнулась. Затем, без крика, молча, Этта Уилкс Вашингтон разбила давным-давно закрашенное окно и задержалась на мгновение, глядя вниз. А потом прыгнула в пустоту в пятидесяти футах на вымощенный булыжником переулок, переулок, в котором на одном из камней, как вспомнил Пеллэм, пятьдесят пять лет назад Айзек Б. Кливленд нацарапал признание в любви шестнадцатилетней Этти Уилкс. Хрупкая фигура пожилой негритянки исчезла в дыму.

Скрежещущий стон дерева и стали, затем грохот, подобный удару молота по наковальне, — обрушилась какая-то несущая конструкция. Спасаясь от дождя оранжевых искр, Пеллэм отпрыгнул на край пожарной лестницы, едва не перевалившись через перила, и побежал вниз.

Он спешил подобно прочим обитателям дома — однако сейчас его беспокоило уже не то, как спастись от бушующего пожара. Думая про дочь Этти, Пеллэм торопился отыскать тело негритянки и оттащить его подальше от горящего дома, пока не обрушились стены, погребая Этти в огненной могиле.

2

Открыв глаза, он обнаружил, что охранник пристально смотрит на него.

— Сэр, вы здесь лечитесь?

Поспешно усевшись прямо, Пеллэм понял, что хотя бегство от огня и оставило на его теле ожоги и ссадины, доконали его последние пять часов в оранжевом пластиковом кресле в коридоре приемного покоя больницы. Затекший затылок нестерпимо ныл.

— Я заснул.

— Здесь нельзя спать.

— Я здесь лечился. Меня осмотрели вчера вечером. А потом я заснул.

— Да. Вас вылечили, и вы должны покинуть больницу.

Джинсы Пеллэма зияли прожженными дырами; он подозревал, что лицо у него черное от копоти. Наверняка охранник принял его за бродягу.

— Хорошо, я ухожу, — сдался он. — Только дайте мне одну минутку.

Пеллэм медленно покрутил голову по сторонам. Что-то в затылке хрустнуло. По всей голове разлилась парализующая боль. Поморщившись, Пеллэм огляделся вокруг. Он понял, почему охранник гонит его отсюда. Коридор был заполнен пострадавшими, которые ожидали своей очереди на прием к врачу. Слова накатывались и отступали подобно прибою: испанские, английские, арабские. Повсюду царили страх, отрешенность и раздражение, и, на взгляд Пеллэма, хуже всего была отрешенность. Справа от него сидел мужчина, подавшись вперед, опершийся локтями на колени. В правой руке у мужчины болтался детский башмачок.

Охранник, предупредив Пеллэма, посчитал свою задачу выполненной и не стал следить, как тот выполнит предписание удалиться. Неспешной походкой он направился к двум подросткам, курившим за углом «косячок».

Встав на ноги, Пеллэм потянулся. Порывшись в карманах, он нашел клочок бумаги, который ему дали вчера вечером. Прищурившись, Пеллэм стал читать, что на нем написано.

Наконец, подхватив с пола тяжелую видеокамеру, он направился по длинному коридору по стрелке, указывающей на крыло Б.

Тонкая зеленая линия почти не дергалась.

Дородный врач-индус долго стоял рядом с кроватью, уставившись на монитор «Хьюлитт-Пакард» так, словно тот был сломан. Наконец он перевел взгляд на фигуру в кровати, укутанную одеялами и простынями.

Джон Пеллэм остановился в дверях и, устало взглянув на угрюмый предрассветный пейзаж за окном Манхэттенского госпиталя, перевел взгляд на застывшее без движения тело Этти Вашингтон.

— Она в коме? — спросил он.

— Нет, — ответил врач. — Она спит. Ей ввели успокоительное.

— Она поправится?

— У нее сломана рука и порваны связки щиколотки. Каких-либо повреждений внутренних органов мы не нашли. Конечно, надо будет еще провести кое-какие тесты. Проверить головной мозг. При падении она ударилась головой. Знаете, в реанимационное отделение допускаются только близкие родственники.

— А, — ответил измученный Пеллэм. — Я ее сын.

Врач задержал на нем взгляд. Затем посмотрел на Этти Вашингтон, чья кожа была темнее красного дерева.

— Вы… ее сын? — недоуменно уставился он на Пеллэма.

Можно было ожидать, что врач, работающий в трущобах манхэттенского Вест-Сайда, должен был обладать более развитым чувством юмора.

— Знаете, что я вам скажу? — начал Пеллэм. — Дайте мне просто посидеть здесь несколько минут. Судна я не сопру. Можете их пересчитать.

По-прежнему ни тени улыбки. Но врач сказал:

— Даю вам пять минут.

Пеллэм тяжело опустился на стул и положил подбородок на руки, от чего у него стрельнуло в затылке. Выпрямившись, он чуть склонил голову набок.

Через два часа его разбудила медсестра, быстро вошедшая в палату. Взглянув на Пеллэма, она увидела повязки и порванные джинсы и не стала спрашивать, что он здесь делает.

— Кто здесь больной? — протянула она низким, грудным голосом с техасским акцентом. — И кто посетитель?

Растерев шею, Пеллэм кивнул на кровать.

— Мы по очереди меняемся местами. Как она?

— О, старушка оказалась на удивление крепкой.

— Почему она до сих пор не проснулась?

— Ее здорово накачали снотворным.

— Врач говорил о каких-то тестах…

— Они всегда так говорят. Прикрывают свою задницу. На мой взгляд, с вашей знакомой все будет в порядке. Я уже успела с ней поговорить.

— Вот как? И что она сказала?

— Кажется что-то вроде: «Кто-то сжег мою квартиру. Что за долбанный придурок сделал это?» Но только она сказала кое-что покрепче чем «долбанный придурок».

— Похоже на Этти.

— Вы пострадали во время того же пожара? — спросила медсестра, разглядывая прожженные джинсы и рубашку.

Пеллэм кивнул. Рассказал, как Этти выпрыгнула из окна. К счастью, она упала не на брусчатку, а на мешки с мусором, скопившиеся за два дня, что смягчило падение. Пеллэм отнес ее санитарам скорой помощи, после чего вернулся в горящее здание помогать другим жильцам. В конце концов дым доконал и его, и он потерял сознание. Пришел в себя Пеллэм только в больнице.

— Знаете, — сказала медсестра, — вы весь… в общем, в саже. Похожи на одного из коммандос из фильма со Шварценеггером.

Пеллэм провел ладонью по лицу и посмотрел на черные пальцы.

— Подождите, я сейчас.

Медсестра вышла в коридор и быстро вернулась с влажным полотенцем. Постояв в нерешительности, — как предположил Пеллэм, гадая, вытирать ли его ей самой, — она предпочла передать полотенце больному. Пеллэм тер лицо до тех пор, пока полотенце не стало черным.

— Вы… гм… не хотите кофе? — спросила медсестра.

У Пеллэма в желудке все бурлило. Наверное, он проглотил не меньше фунта пепла.

— Нет, благодарю. На что теперь стало похоже мое лицо?

— Теперь оно просто грязное. Я хочу сказать, это уже прогресс. Извините, я должна обойти больных. Счастливо оставаться.

Она скрылась в коридоре.

Вытянув перед собой свои длинные ноги, Пеллэм изучил прожженные до дыр джинсы. Похоже, их придется выбросить. Затем он несколько минут осматривал видеокамеру, которую какая-то добрая душа передала санитарам скорой помощи. В конце концов камера попала вместе с ним в реанимационную. Пеллэм устроил ей обычную проверку: хорошенько потряс. Приемник кассеты оказался немного помят, но открылся свободно; а сама кассета — та самая, на которой были записаны самые последние интервью с жильцами дома номер 458 по Тридцать шестой западной улице, — была целой и невредимой.