Звезда мореплавателя (Магеллан) - Травинский Владилен Михайлович. Страница 28

День после гибели командора тянулся долго, насыщенный печалью и растерянностью. Люди ходили тихо, словно боясь потревожить тень умершего, не слышалось разговоров. Четверо матросов, торговавших в Себу товаром армады, вернулись на корабли. Но в городе было спокойно. Часто приезжали приближенные раджи и со слезами на глазах горевали над участью Магеллана.

Барбоза послал Энрике к радже, предлагая вызволить тело Магеллана за любую плату. Знали бы мы, о чем говорили два азиата, возлюбившие армаду при Магеллане и возненавидевшие ее после его смерти!

— Нет, — ответили островитяне, — ни за какие сокровища мы не отдадим это тело. В нем жила душа настоящего воина, и мы сохраним его череп в память о нашей победе.

В понедельник утром раджа прислал звать командиров на прощальный обед. Он приготовил подарки для короля Испании и хотел, чтобы командиры их осмотрели и взяли с собой.

Собрался совет офицеров.

— Лучше бы не идти, — угрюмо сказал Хуан Серрано. — Хватит с нас!

— Они решат, что мы боимся, — молвил Барбоза. — Предлагаю идти всем офицерам армады. Нас будет много. Панцири под одежду, туда же оружие…

Так и порешили. Все наши капитаны, кормчие, шкиперы, астроном и их помощники, кроме больного Эль-Кано, сошли на берег: двадцать четыре человека. Двадцать пятым был Энрике. Мое раненое лицо и ноги распухли, болели, и я не мог идти.

Я приложил к ранам холодную примочку и погрузился в дремоту. Шуршание трапа прервало сон. Через борт перелезали Хуан Карвайо и судья Эспиноса.

— Почему вы так быстро и почему одни? — спросил я.

— Там что-то не так, Викорати, — ответил Эспиноса. — Нет женщин, исчезли дети и слишком много вооруженных мужчин. Я сказал об этом Барбозе, но он отмахнулся. Я вернулся, за мной Карвайо.

Едва он кончил, с берега донеслись вопли и гул голосов. Где-то вспыхнуло пламя. Ничего не понимая, но видя, что наши офицеры попали в засаду, вахтенные подняли якоря и повели каравеллы к берегу, стреляя по городу из бомбард.

И мы увидели толпу воинов раджи, тащивших связанного, окровавленного Хуана Серрано.

— Спасите меня! — молил он. — Дайте выкуп товарами!

— Где остальные? — вопросил я.

— Все убиты, все убиты, кроме малайца Энрике! Энрике предал нас! Спасите последнего из капитанов армады! Заплатите им!

Матросы спускали шлюпки.

— Стойте! — тонким, высоким голосом приказал Карвайо. — Теперь старший здесь я, я капитан! Поднять паруса! Курс в океан!

— Бросать своих? — возмущенно зашумели матросы.

— Прекратить галдеж! — оборвал их Карвайо. — Исполнять приказ.

— Не подымайте паруса! — звал Хуан Серрано. — Не оставляйте меня! Вы же не знаете дороги! Вы ничего не знаете! Спасением души заклинаю тебя, Карвайо!

Но паруса поднимались, каравеллы разворачивались. Я не имел никакого чина, мои слова никого ни к чему не обязывали, однако я попытался вмешаться.

— Карвайо, — с трудом вставая на ноги, произнес я. — Ты совершаешь преступление!

— Помолчи, итальянец! — ответил он. — Я спасаю армаду. Разве ты не понимаешь, что под предлогом выкупа за Хуана раджа попытался бы захватить нас всех!

— Не лги, — возразил я. — Армада еще слишком сильна. Ты просто избавился от более достойного капитана, чтобы захватить власть.

Голос Серрано затихал за кормой.

— Будь проклят, Карвайо! — доносилось до нас. — Я предсказываю: ты ненадолго переживешь меня! Да попасть тебе в ад, предатель!

«Вы будете как дуб без листьев, вы будете как сад без воды», — вспоминал я слова святого писания.

Мне предстоит сказать немногое. Отойдя от злополучного Себу, мы свергли Карвайо с его поста и постановили судить по возвращении в Испанию. Капитаном «Тринидада» избрали Эспиносу, а «Виктории» — Хуана Себастьяна де Эль-Кано, которого я раньше упоминал, говоря о мятеже. «Консепсион» пришлось сжечь: людей для трех кораблей не хватало, нас осталось сто пятнадцать человек.

С трудом добрались мы до Молукк. Но Франсиско Серрано здесь уже не было. Я узнал, что по приказу короля Мануэла португальцы выманили его в Индию якобы для отчета и вручения наград. Но там каликутский посредник вручил ему письмо Магеллана об отплытии армады. Все поняв, Серрано ночью удрал на шлюпке из Индии и вернулся на Молукки. Он стал готовить прием командору и отпор неизбежному нашествию португальцев. Я вскрикнул, когда услышал, что Серрано во главе местных отрядов отбил нападение сильной португальской экспедиции — отбил еще без нас, без нашей помощи и нашего оружия! Но португальцы подкупили одного из местных царьков, и Серрано отравили…

До нас дошли сведения, что португальцы бросили десятки кораблей на поимку армады в Индийском океане и у мыса Доброй Надежды. Мы закупили пряности и спешили отплыть, но «Тринидад» дал сильную течь. На совете решили так: желающие остаются, ремонтируют «Тринидад» и идут на нем назад уже известной дорогой через Тихий океан, однако не к проливу, а к испанским владениям в Новом Свете, Те, кто не прочь рискнуть, уходят на «Виктории» вокруг Африки на родину.

Путь вокруг Африки из-за португальских засад и неизвестности казался опасней и тяжелей пути, только что нами разведанного. Поэтому пятьдесят три человека остались на «Тринидаде», и лишь сорок три решились плыть на «Виктории». Остальных мы потеряли, двигаясь к Молуккам.

Горька и жестока участь «Тринидада». Бывший флагман вслепую блуждал по океанам. Там, где Магеллан, не зная дороги, прошел безошибочно, заплутался экипаж «Тринидада» [68]. Целый год он кружил вокруг да около, теряя людей от голода, болезней и стычек с туземцами. Из пятидесяти трех человек сохранилось девятнадцать, и они в полуобморочном состоянии вернулись на Молукки, где попали в руки к португальцам. Много лет они мучились в португальском плену, и лишь троим удалось живыми выбраться в Испанию, в том числе и доблестному Эспиносе. Карвайо, как и предсказывал Хуан Серрано, ненадолго пережил его…

Я ушел на «Виктории». «Ты должен завершить хотя бы последнее, что осталось от дела Магеллана, — кругосветное плавание», — говорил я себе. На «Виктории» собрались лучшие, смелейшие и опытнейшие моряки из остатков армады. Я не хочу много говорить об Эль-Кано, капитане «Виктории», дабы не добавлять славы участнику мятежа против Магеллана, присвоившего открытия и заслуги нашего незабвенного командора. Но одно надо сказать: «Викторию» вел не просто капитан, вели все мы сообща. Каждый мог теперь заменить капитана, кормчего, штурмана, любой разбирался в картах, предусмотрительно запасенных Магелланом. Большинство решений принималось всем экипажем сообща.

Но я не отказываюсь признать, что однажды мы с Эль-Кано сделались союзниками. Это случилось, когда мы пересекли Индийский океан и приближались к Африке. Третий океан оказался за спиной армады, и он измотал нас не менее двух предыдущих. «Виктория» перерезала его в довольно широкой части, ни разу не приближалась она к земле, ибо повсюду подстерегали нас португальцы. Девяносто восемь дней плыла «Виктория». Опять кончилась на полпути еда, не смолкали штормы. Команда таяла. Вконец измучившиеся люди были на грани сумасшествия. Узнав, что подплываем к Африке, они, не скрывая слез, бросились на колени перед Эль-Кано, умоляя сдаться португальцам, и если те нас убьют, то и пусть, ибо жизнь уже не мила и смерть легче, чем ее продолжение. Смотреть на изможденные лица матросов было больно и страшно. Что можно сказать, чем укрепить дух? Мы немногие, в том числе я и Эль-Кано, сами стали на колени и тоже со слезами говорили им:

— Вспомните Магеллана: «Честь дороже жизни и сильнее смерти». Он умер за нас. Нам не жалко себя, но пожалеем его незапятнанное имя. Пусть никто не скажет: «Вот каковы люди Магеллана. Он погиб за них, а они даже память о нем предали в руки врагов». Ведь неизвестно, дойдет ли до Америки «Тринидад». Неужели никто на земле не узнает о подвиге армады, неужели слава командора и его экипажа угаснет навечно в португальских тюрьмах?