Во имя истины и добродетели (Сократ. Повесть-легенда) - Фомичев Николай Алексеевич. Страница 3

Как прославленный философ и учитель Перикла, был Анаксагор желанным гостем у Аспасии, и привести с собой Сократа ему не составляло никаких хлопот.

И вот перед закатом летнего солнца отправились они к Аспасии, держа в руке свои подушки [22] и двигаясь в тени оливковых деревьев и запыленных пиний, седобородый, величественный даже в стареньком холщовом хитоне Анаксагор и в таком же одеянии, в сандалиях молодой, атлетически сложенный Сократ; голова его с выдающейся на высоком лбу выпуклостью-шишкой была обрамлена от подбородка до самого темени густой, курчавой порослью волос, и над верхней губой свисали мягкие, чуть вьющиеся усы.

В портике дома, украшенного дорическими колоннами, увитыми виноградными лозами, встретил их нубиец-раб и, кланяясь, провел во внутренние покои, затененные от солнца занавесками. И при виде молодых мужчин в лазурных хитонах и женщин в шафрановых пеплосах [23], полукругом возлежащих на богатом ковре и расшитых шелком подушках, оробел сперва Сократ, но, обнадеженный спокойствием Анаксагора, сел возле него, за спинами гостей, сунув под себя подушку. В центре же полукруга возлежал какой-то молодой поэт-декламатор, читая звучным и немножко грустным голосом Анакреонта [24].

И не заметил Сократ, как в музыку стихов и в тонкий аромат благовоний, плывущих из медных курильниц, вступило матово-томное пение невидимой флейты-авлоса [26], смягчая сердце умиротворением. И подумав: «Вот оно, божественное, порожденное людьми!», увидел тут Сократ Аспасию и сразу же узнал ее со слов людей: сидела она в сторонке, у самой стены, в низеньком плетеном кресле, и в невесомой ткани пеплоса, как сквозь струи воды, просвечивали очертания ее изящного тела, совершенством пластики напомнив Сократу одну из спутниц Афродиты, хариту Талию, «цветущую»…

И, подивившись красоте Аспасии, подивился он и скромности ее, ибо не было на ней ни драгоценностей, ни украшений, лишь веточка лавра была искусно вплетена в густые русые локоны; короной поднимались они вверх и ниспадали на виски и уши; естественный румянец, как отсвет костра, окрашивал лилейные щеки, и только длинные ресницы, затенявшие блестящие миндалевидные глаза, казались чернеными.

II восхитило его выражение лица ее: она внимала музыке, как очарованная девочка, с летучей улыбкой; улыбка расходилась от уголков губ к щекам, как водные круги от капель дождя, и тогда на подбородке появлялась ямка…

Когда же, следом за гостями наградив рукоплесканиями поэта, заговорила Аспасия, сказав:

— Не самое ли время, любезные друзья, перейти теперь к искусству диалектики, раз уж нас почтил присутствием Анаксагор… — при первых звуках голоса ее, мелодичного, как свирель, вдруг сладостно кольнуло сердце у Сократа и, сказав себе: «Вот и наказан ты, Сократ, за непризнание божественных деяний: ведь это бог Эрос [27] пронзил тебя стрелой», не мог больше глаз оторвать от Аспасии.

— …Его-то мы и попросим судить состязание, — продолжала Аспасия, улыбнувшись философу.

И сказал Анаксагор:

— С радостью, дорогая Аспасия, — и подкрепил слова улыбкой, простодушно-ласковой, как у ребенка.

Тогда, пересев проворно на место декламатора, вызвался на состязание с Аспасией молодой рыжеволосый афинянин, в ком признал Сократ знакомца по гимнасию, человека более хитрого, нежели умного, к тому же кичившегося своим происхождением, ведущим начало от знатного рода Антемионов, — некоего Анита. Но прежде по знаку Аспасии внесла служанка амфору и кратер [28] и, размешав уполовником вино с водой, наполненные кубки разнесла гостям. И вкусивши из серебряного кубка, начала хозяйка:

— Не будешь ли ты против, любезный Анит, рассмотреть какой-нибудь из парадоксов Зенона [29].

— Я готов, — отозвался Анит.

— Скажи мне, Анит, производит ли шум падение пшенного зернышка или тысячная доля его?

— Нет, Аспасия, не производит, — тут же ответил Анит.

— А медимн [30] пшена, производит ли он при падении шум?

— Как же иначе! — смеясь воскликнул Анит.

— Что же, выходит, существуют количественные отношения между медимном пшена и пшенным зернышком, или не существуют?

— Конечно, существуют!

— Не будут ли в таком случае и у шумов те же самые взаимные отношения, какие имеют предметы, производящие шум?

— Те же самые отношения, Аспасия, будут и у шумов, — согласился Анит, пригубив вина.

И тонко улыбнувшись, спросила Аспасия:

— Но если это так, если медимн пшена производит шум, то, выходит, производит шум и одно зерно и даже тысячная доля его… А ведь ты, Анит, утверждал, что пшенное зерно не производит шума…

И Анит, маскируя внезапную краску стыда на лице, покаянно прижал ладонь к груди, сказав с поклоном:

— Признаю свое поражение, милая Аспасия. И готов их потерпеть от тебя сколько угодно!.. Испытай меня еще разок!

И, подняв точеную руку, в то время как другой сжимала кубок, погрозила Аспасия спорщику пальчиком:

— Ты рано сдался, Анит… Ведь падение тысячной доли зернышка, случись ей упасть даже на звонкую струну кифары [31], и в самом деле никому не слышно! Разве не так?

— Думаю, что никому не слышно, — пробормотал сконфуженный Анит.

— Но ведь мы только что доказали, что даже тысячная доля зернышка производит при падении шум! Где же истина, Анит?

— В самом деле, это — неразрешимый парадокс! — ободрился было Анит.

Но Аспасия сказала:

— В том-то и дело, Анит, что разрешимый! Истина в том, что падение зернышка в одно и то же время производит шум и — для нашего уха — не производит его! Не так ли?..

— Ты еще раз одержала победу, несравненная Аспасия! — признался Анит и под легкий смех гостей скрылся за чужие спины.

И тогда Аспасия сказала, улыбнувшись:

— А вот судить, кто выиграл состязание, мы попросим тебя, Анаксагор!

И, повернувши головы к философу, услышали гости его приговор:

— Позвольте мне ответить вам, милейшие, словами моего учителя, великого Парменида [32]:

Порыв рукоплесканий ответом был на стихотворный приговор, после чего Аспасия сказала:

— Анаксагор прав: как всегда, побеждает Разум… Вот почему было бы поучительно, мне кажется, послушать рассуждения о Разуме, если у тебя, Анаксагор, имеется на то желание и если среди нас найдется, кто осмелился бы возражать тебе. Сама я заранее отступаюсь от спора с тобой.

И сказал тогда Анаксагор:

— Что ж, я готов вызвать любого, желающего опровергнуть мое утверждение, всем вам известное, что Ум — причина всего сущего…

И так велики были чары Аспасии, пленившие сердце Сократа, что для себя самого неожиданно дерзнул он высказать опровержение, давно им продуманное, Уму Анаксагора и негромко сказал: