Собиратель костей - Дашков Андрей Георгиевич. Страница 23

Я всегда заглядываю в конец – может, не стоит и начинать? (Говорят, плебейская привычка. Впрочем, не иметь их – это уже снобизм. И что отличало бы аристократов от всех прочих, если бы не плебейские привычки? К тому же для сноба я рылом не вышел.) О, если б можно было с такой же лёгкостью, как в книгу, заглянуть в конец своей жизни! Особенного внимания заслуживает финальная сцена, увиденная глазами того, у кого ЕЩЁ ЕСТЬ ВРЕМЯ… Бьюсь об заклад, в последнюю минуту все равно, где подыхать – во дворце или в сточной канаве, и без разницы, кто рядом – любящие родственники или голодный бродячий пёс… Да, глянуть хотя бы краешком глаза на эту ужасную страницу было бы не вредно. Многие ли тогда нашли бы в себе силы и дальше влачить своё жалкое существование?! А сколько нашлось бы тех, кто сумел бы хоть что-нибудь изменить?

Однако отдыхать в тот вечер не пришлось. Габриэль, как всегда, одним жестом развеял воздушный замок моих ожиданий. Он сидел в трейлере и играл в карты с Монки. При моем появлении Монки исчез в своём обычном стиле – испарился, будто иероглиф, нарисованный мокрой кистью, – а хозяин обратился ко мне с нескрываемой иронией (он-то знал, на что я убил час после ужина):

– Ну что, отец Сганарель, может, прогуляемся?

– С удовольствием. Погода прекрасная, и…

– Заодно побеседуем.

– О чем?

– О том, куда ехать дальше.

– Я не знаю.

– Тогда, может быть, ОНА знает?

– Кто – она?

– А к кому мы приехали, идиот?!

Я запнулся. Потом осторожно напомнил:

– Но ведь она… того. Умерла.

Габриэль ухмыльнулся:

– Никто не умирает настолько, чтобы его нельзя было расспросить. Тем более о пустяках, которые незачем скрывать.

Я не возражал. Хозяин изволит шутить – ради бога! Лишь бы у него не испортилось настроение.

– Где она? – спросил он.

– Должно быть, в гробу, – ответил я ему в тон и тотчас же пожалел об этом.

– Голову оторву! – предупредил хозяин. – Чем ты тут занимаешься, скотина? Отдыхать приехал? Или за девкой таскаться? Ленив ты, братец, как все слуги; ленив и туп. Какой из тебя, к черту, собиратель? Искать должен, следить, носом землю рыть, стойку делать, едва дохлятинкой запахнет!

– Вообще-то у меня имеется одно предположение… – Я осмелился вставить несколько слов. Все-таки ночная прогулка в аэропорт не прошла даром. Рыть носом землю я ещё не начал, но кое-какие выводы сделал.

– Хватит трепаться! – оборвал Габриэль. – Меня не интересуют твои предположения. Где именно?

– Кажется, в самолёте…

– Обожаю святош! – Он сверкнул улыбкой и набросил на плечи свой пурпурный плащ. Однако не стал брать с собой раку, которая стояла под кроватью. В этом был резон – пожалуй, никто в «Такоме» не осмелился бы даже прикоснуться к ней. Кроме, разве что… Двуликой.

А где она, кстати? Когда мы вышли из трейлера, я принялся высматривать её почти с надеждой. В обществе Габриэля меня поневоле начинало тянуть к обычным – то есть слабым – людям. Да-да – и в слабости можно найти опору. Правда, иллюзорную и кратковременную…

Куда же подевалась девчонка? Когда надо, её нет рядом. И так со всеми женщинами. А ведь я заметил, что она пристально следит за каждым нашим шагом – осторожно, чтобы её намерения не стали известны другим монашкам раньше времени. Кажется, она ждёт не дождётся, когда мы наконец уедем отсюда и заберём её с собой. Глупышка! Но я понимаю её. Я сам бежал бы за Габриэлем, как голодный пёс, хотя знал, что в лучшем случае он бросит мне кость, уже обглоданную кем-то. И дело тут не в его чёрном магнетизме. Когда ни от кого уже не ждёшь добра, начинаешь уповать на злую силу. Это лучше, чем вообще потерять надежду…

Мы вышли со стоянки трейлеров и миновали коттедж аббатисы. В его окнах уже висели тусклые пятна света. Плыл одуряющий аромат цветов, высаженных в аккуратных цветничках, которые навевали мысли о спокойной старости. Вечер был ласков и тих. Густая пыль заглушала звуки наших шагов.

С востока уже подкрадывалась тьма. Лайнеры сохранились неплохо; сейчас их обшивка приобрела розоватый оттенок. Они выглядели как диковинные фрукты, забытые на гигантском зеленом подносе.

Габриэль уверенно шагал прямо к аэробусу, который застыл у края взлётной полосы, словно неведомая болезнь внезапно убила экипаж. Я, неплохо изучивший историю Великой Смуты, всегда утверждал, что нейтронную бомбу изобрёл эстет, истинный ценитель мёртвого искусства и красот безлюдных земель!

За все эти годы заброшенности и тишины возле бетонки выросла небольшая каштановая роща. Молодые деревья блестели сочной молодой листвой. За их кронами уже почти не было видно двигателей лайнера, укреплённых на пилонах под крыльями. Нижняя часть его фюзеляжа была размалёвана прекрасными образцами граффити. Под огромными буквами «KLM» кто-то вывел: «Летучий голландец». А ещё ниже: «Старая птица – обдолбанный Феникс». Рядом был нарисован объятый пламенем падающий самолёт, как бы прозрачный. Внутри угадывались пассажиры, приговорённые к смерти и охваченные дичайшей паникой…

Бетон крошился под ногами. От тягача остался проржавевший корпус. Зато оба аэродромных трапа на самоходных шасси стояли возле аэробуса. Именно тут я и наблюдал странную возню в ночь после похорон.

Габриэль начал подниматься по трапу. Я шёл следом и постоянно озирался по сторонам, пытаясь определить, не наблюдает ли кто за нами. У меня было чувство, что я могу по невежеству осквернить место чужого ритуала. Но интуиция никогда не была моим козырем.

Вот оно, местное кладбище!

Кажется, здесь покоились многие поколения монахинь. Во всяком случае, это было что-то вроде регулярно пополнявшейся братской могилы. Если в креслах передних рядов лежали просто кучки костей, то дальше сохранились целые скелеты. Ими был заполнен весь салон для курящих, в котором мы оказались, – это следовало из надписи на панели.

Я преодолел искушение заглянуть в пилотскую кабину. Мне хватило изящного скелетика стюардессы в форменном костюме, чулках и туфлях на шпильках, смотревшихся на костях просто убийственно. Из-под пилотки с эмблемой авиакомпании торчали обесцвеченные волосы.

Габриэль не обратил особого внимания на общедоступные россыпи кальция и двинулся в хвост по истлевшей ковровой дорожке. Вскоре мы добрались и до мумий. Поскольку в аэробусе не осталось ни одного целого иллюминатора и он продувался насквозь, то воздух внутри был терпимым. А Чёрная Вдова, занимавшая место 27-А в салоне бизнес-класса, ещё не начала благоухать.

Увидев её, я пережил небольшой эстетический шок.

Она была разукрашена до такой степени пошлости, что это казалось проявлением чьей-то невыразимо страшной иронии, издёвкой безумного клоуна или глумлением самой неизлечимо больной старухи над теми, кто ещё жив и продолжает кривляться. Её последний вдох, её последний жест… Но я видел Риту в гробу, когда покойницу проносили мимо, – по крайней мере лицо у неё было чистым. Тогда кто изуродовал бедняжку? И кто додумался надеть на Чёрную Вдову свадебное платье?!

Мне трудно было представить, что Габриэль, словно жалкий комедиограф, тайком прокрался сюда чуть раньше и нанёс на лицо трупа этот идиотский грим. А ведь получился застывший портрет, впивающийся в сознание коготками непонятного страха. Эффект был достигнут, но ради чего? Только для того, чтобы произвести на меня впечатление? На МЕНЯ?!

Габриэль щёлкнул пальцами:

– Эй, Санчо, найди-ка нам музычку!

Я осмотрелся по сторонам, гадая, откуда могла бы раздаться «музычка». На некоторых спинках кресел висели уцелевшие наушники; из панелей торчали обрывки проводов; сохранились даже пара видеомониторов и микрофон на посту стюардессы. Я заглянул в служебный отсек. Щит управления был в плачевном состоянии. Все надписи стёрлись либо сливались с фоном. Было уже слишком темно.

Я наугад нажал какие-то клавиши. Для меня не стало неожиданностью, когда я «случайно» наткнулся на нужную. Почти наверняка это был фокус того же пошиба, что и загримированная покойница.