Ненавижу тебя, Розали Прайс (СИ) - "LilaVon". Страница 108

– Нильс! – пищу я, когда он переходит к щекотке, а я уже не могу смеяться. – Нет, Нильс. Я больше не могу! Прекрати! – убираю его руки, и он доброжелательно опускает их, вновь усаживая меня ровнее, ведь я практически легла на нем.

– Ну-ка скажи, почему я должен считать тебя взрослой? – задает пламенный вопрос Нильс, а я задумчиво увожу взгляд в окно. Но такой легкий вопрос заставил меня хорошо задуматься, из-за чего я погрузилась в свои мысли.

И почему я считаю себя взрослой? Я проучилась в школе, теперь продолжаю обучение в колледже? Или же я могу быть самостоятельная и ответственная, но какая самостоятельность, если я даже нечего собственно и не делала? Ответственная за что? Ладно, а если я скажу, что живу сама? А кто бы не жил?

– И все-таки я прав, – говорит Нильс, а я легко улыбаюсь, не переставая думать о том, почему я начинаю чувствовать себя действительно ребенком.

– А почему ты не ребенок, Нильс? – спрашиваю я, пытаясь подловить парня в таких же условиях, которые он создал мне. С минуту он молчит, размышляя скорее о своей жизни, а потом уверенно поворачивается и смотрит на меня.

– Я работаю, Роуз. Этим я обеспечиваю свою жизнь, плачу за обучение и поддерживаю хорошую репутацию. Я добился успеха не только в учебе, но и в практике, что мы проходим в издательстве «Literary Lawrence», от чего на мою электронную почту приходят ежедневное приглашение на должность редактора. Я могу работать в любой сфере промышленности, если мне это будет интересно и зарабатывать деньги, а еще я прекрасный парень, не так ли? – задиристо говорит он, а я очередной раз отправляю глаза в потолок, не сдерживая улыбки. Но Нильс был прав, он добился слишком многого для своих годов: машина, работа, маленький бизнес с Даниэлем и дружная компания друзей. Кажется, вся его жизнь уже разобрана по полочкам, в отличие от моей.

Я могу сказать, что только после окончания колледжа, я смогу пойти на работу. Затем накоплю денег и куплю дом, в Англии, где ни будь далеко от шумных городов, кишащие миллионами людей. Буду жить в пригороде, и думаю, там появится моя семья.

В счастье и доброте – вот как я представляю свою жизнь.

– А чтобы ты хотел от жизни в будущем? – интересуюсь я, выпрямляясь и рассматривая Нильса, который смотрит на меня своими голубыми очами. Его рука медленно поднимается и опускается по моей спине, из-за чего я чувствую мурашки по коже.

– Я не люблю смотреть наперед, со временем станет все ясно, – говорит парень, и я киваю головой, понимая, что он не любитель строить свои планы на будущее.

– Тебе двадцать один год, Нильс. Ты уже ничего не ждешь от своей жизни? – спрашиваю, думая, что это слишком ужасно. Как можно достигнуть чего-то, а потом остановится и плыть по течению? Зачем тогда чего-то было добиваться, если тебе оно совсем не нужно?

– Жду, много жду, но мне это не интересно сейчас, понимаешь? – усмехается он. Я смею предположить, что парень совсем еще не нагулялся и не получил той порции наслаждения от жизни, чтобы купить дом, найти жену и обзавестись детьми.

– Понимаю, – с неким разочарованием говорю я. – Нильс, ты бы…– останавливаюсь, пытаясь еще раз продумать предложение в голове, и Веркоохен внимательно слушает меня. – Ты бы не хотел провести Рождество в Англии? – задаю вопрос, ощутив себя в неудобном положении и жутко смущенной.

– Ты хочешь меня пригласить на Рождество к себе, в Англию? – переспросил Нильс, явно шокирован, но не потерял своей уверенности и настойчивости, когда поднимает мое подбородок, вонзаясь любопытными, цветом океана глазами в самую глыб меня, пытаясь что-то рассмотреть более сосредоточенней, после моих слов.

– Да, в Англию. Я думаю, это было бы здорово. Я бы тебе показала потрясающее места, где они необычны особенно в эту пору года – зимой. Мы бы встретили Рождество вместе, в моем доме, – я не знаю, куда направить свой взгляд и наперекор блондину, который придерживает мой подбородок, я опускаю глаза вниз, боясь, что он может люто отреагировать на мою идею, что так внезапно появилась в моей голове.

– Ты уверенна в этом? Я знаю, что Рождество важно для тебя, Роуз, – мягко говорит Нильс, а я выдыхаю. Этот праздник действительно важен и поэтому я хочу провести его не только в кругу родных, но и с ним. Я хочу, чтобы он понял то, как стает приятно в душе, когда звенят колокола, люди добрее самих небесных ангелов, дарят улыбку, обмениваются комплементами и весь вечер веселятся, подпевая праздничным песням. Если он не хочет встречать его со своими родными, то возможно, он захочет справить этот праздник со мной? Он ведь уже не чувствует этой убийственной вражды между нами? Мы ведь становимся более добрей друг к другу, расширяя наше доверие.

– Уверена. Но ты можешь отказаться, это приглашение на твое одобрение, Нильс, – проговариваю я, мимолетно взглянув на него, и парень расползается в улыбке.

– Пожалуй, я не откажусь, Роуз. Мне было бы приятно посетить Англию и провести этот праздничный вечер с тобой. Я бы хотел познакомиться с Мерфин, – проговаривает Веркоохен, принимая мое приглашение и даже доволен им больше, чем я могла себе представить.

– С моей бабушкой? – удивилась я, не понимая, почему у него такой интерес к моей немолодой родственнице.

– Именно так. Надо же понять, как она смерила тебя. Обуздать мне тебя не получится, но я мог бы научиться некоторым изысканным деталям, не правда ли? – я сощурилась.

– Откуда ты знаешь, что моя бабушка психолог?

– Прекрасный психолог со стажем, Роуз, – поправил меня парень, доволен тем, что смог удивить меня. – Я много знаю о тебе, – подмигнул Нильс, а я недовольно рассматриваю его. И как ему удается доставать ту информацию, которая не могла бы попасть в его руки, совершенно никаким образом?

– И я, совсем нечего не знаю о тебе, Нильс, – напоминаю я ему, из-за чего почувствовала хватку на талии более крепче, чем было до этого.

– Что ты хочешь знать, Розали? – спрашивает меня Веркоохен, а я удивленно захлопав ресницами, обескуражено выдохнула.

– Ты серьезно? – спрашиваю я, не веря своим ушам.

– Один единственный вопрос. Ты можешь задать, сейчас и я тебе расскажу, – уверенно и с условиями заявил блондин, чьи глаза сверкали вниманием и увлечением моего размышления.

Я затихла, быстро прокручивая в голове те вопросы, которые мне не известны. И что я могу спросить? Что он чувствует ко мне? Нет, лучше, о том, как он добился такого успеха, после того, как я оставила его в покое и уехала в Англию. Нет-нет-нет, совсем не это мне надо. Лучше спросить, как именно он работает на Даниэля и что значило то письмо, лежащее на его столе. Или же мне спросить о том, почему так заботиться обо мне, ведь раньше испытывал ненависть и боль. Еще мне интересно, биполярен ли Веркоохен, он слишком часто меняется в настроении и это может оказаться болезнь, но это совсем невежливо с моей стороны. Мне придется спросить бабушку, которая разбирается в этом больше, чем я. Опять погружаюсь в глубокие раздумья, прокручивая миллионы вопросов, но ни один не подходит для того, чтобы задать его под описанием «единственный».

– Ты слишком долго думаешь, – перебивает он меня, а я закусываю губу, когда в моей голове всплывает нужный вопрос. – Задавай, – словно увидев то, что я готова, Нильс просить начать.

– Где твои родители и почему ты не поддерживаешь с ними связь? У тебя какие-то проблемы с отцом и матерью? – задаю я вопрос на одном дыхании, и замечаю совсем, совсем не добрый блеск уже покрытых цветом синевы его глаза. Значительность моего вопроса довольно велика, если заставила Нильс нахмуриться и стиснуть зубы, от чего выступили скулы.

– Отца у меня не было с рождения. Когда моя мать была беременной, он сбежал, как последний трус, совсем не оставив нам ничего для поддержки и вообще существования, – начал он с быстрым и недовольным, но спокойным голосом Нильс, скорее всего желая закончить начатое как можно быстрее. – Моя мать работала все время, чтобы обеспечить меня, когда я появлюсь на свет. Я родился, и она растила меня, но после того, как отдала в детский сад, виделись мы лишь пару часов в сутки. Из-за нескольких работ, на которых она работала, я сидел и ждал ее иногда до самой ночи со спящим охранником. Но она была слишком доброй и заботливой женщиной, чтобы оставить меня без пищи и крыши над головой, – проговаривает он, и я сочувственно ловлю в его глазах некое восхищение своей матери. – Когда мне исполнилось десять, она уже выглядела измученной жизнью, которую ненавидела, но все так же пылко любила меня и заботилась, словно я был самым драгоценным ребенком на земле. Когда мне было уже двенадцать лет, она заболела обычной простудой, но развивалась она слишком быстро, особенно осенью, когда моя мать бегала по холодному и слякотному городу, зарабатывая деньги, совсем не заботясь о себе. Затем ее состояние ухудшалось с каждым днем, и вскоре эта простуда превратилась в воспаление легких. У нас не было денег на лечение, и позже, когда заявился этот поддонок-отец, было уже поздно. Он был состоятельным, довольно богатым и мог помочь нам, он знал, где мы живем, знал, что нам трудно выживать, но явился в дом лишь тогда, когда мне пошел тринадцатый год и я стоял с похоронным венком над могилой матери. – Нильс горько усмехнулся, смотря куда-то вдаль, вероятно припоминая такие ужасные моменты своей жизни. – Мой отец – Хольгер, взял меня с собой под опеку, и тогда я попал в дом, который выглядел словно палац. Представляешь, Роуз, я всю жизнь жил в бедности, смотря как мама не доедает, а эта скотина жила в достатке, и ела деликатесы в обед и дорогие десерты по вечерам. Я с ним никогда не разговаривал, во мне было лишь презрение и ненависть к этому человеку, именно он был виновным в ее смерти, – рычит Нильс, испытывая самую страшную ненависть к нему. – Он не раз признавал это и пытался со мной поговорить, но как только у меня появились деньги и возможность начать существовать самостоятельно, я пытаюсь не поддерживать с ним контакт, хотя он все еще дает о себе знать бессмысленными звонками и деньгами, которые перечисляет на карту, к которой я не смею прикасаться, – качает он головой. – Поэтому, я не праздную с ним Рождество и не хочу поддерживать с ним какой-либо связи. Он мне противен как человек, который поступил низко и только на нем лежит вина смерти моей матери, – хмуро проговаривает Нильс, а я с ужасом сижу, боясь шелохнуться.