Аркадия (СИ) - Беляева Дарья Андреевна. Страница 19

Герхард нахмурился, коснулся пальцами своего виска. Я увидела, что он заменяет слова жестами при любой возможности. Но говорил он все равно много, общаться ему явно нравилось. Я подалась вперед, отломила один из одуванчиков, опустила его в реку и смотрела, как вода уносит цветок. А потом до меня дошло, что Герхард говорил не о том, что когда он умрет, то попадет в одно чудное место, называемое еще раем. Ему говорили, по крайней мере это было вероятно, то же, что отец писал мне. Я рассказала ему о письме, о том, как все случилось со мной, и он слушал внимательно, пристально смотря на мои губы. Когда я частила, он чуть заметно мотал головой, и я понимала, что ему непонятно. Приходилось останавливаться и повторять предложение снова. Наверное, здорово развивает терпение. То есть у тех, кому оно необходимо. Мне, в основном, было на все плевать, поэтому я не могла назвать себя нетерпеливой. Герхард кивнул, когда я закончила. Он сказал:

- Я попытался помочь одной бездомной женщине, но она оказалась гнездом для птиц.

Я решила не переспрашивать. Герхард улегся на траву, ткнул пальцем в небо.

- Мама и папа говорили, что это под землей. Но здесь тоже есть небо.

- Я думаю, это мир мертвых, - сказала я. - Как подземное царство.

- Мне говорили: не совсем. Это странный мир. Тут королевство людей, которые были до людей.

- И они поднимаются наверх, делают себе детей, а потом их воруют?

Герхард пожал плечами, снова зачем-то указал на небо, но никак это не прокомментировал. Тогда я сказала:

- Я видела здесь кладбище. Я там очнулась.

Герхард повернулся ко мне, солнце сделало его глаза еще светлее, из-за сузившихся зрачков они казались почти незрячими.

- Потому что ты упала на кладбище. И очнулась там же. Я очнулся в птичьем саду.

Я кивнула, выходило логично.

- Я люблю кладбище, - сказала я неожиданно. Вряд ли он, конечно, был готом, но стоило проверить. Герхард сказал:

- Я люблю трогать разные вещи, надгробия тоже. Но люди мне больше живые нравятся.

Этого стоило ожидать. Впрочем я, насмотревшись на клубничное кладбище, тоже несколько порадовалась обществу живого человека. Мы с Герхардом были как-то связаны, у него была та же история, что и у меня, и я радовалась этому. Как сдавать экзамен, сидя за одной партой. Вопросы у каждого свои, но в одиночку было бы хуже. Я поднялась на ноги и протянула ему руку.

- Надо идти. Там еще две девчонки и один парень. Любишь девчонок?

Он пробормотал что-то мечтательное, но что именно я не поняла. Так что я сказала:

- Я всем говорю, что я лесбиянка, потому что я не хочу быть как все.

Нужно ведь было как-то завязать разговор. Нам предстояло идти вместе еще некоторое время.

- Но ты не можешь быть не как все, потому что все хотят быть не как все, как и ты хочешь, значит ты уже как все.

- Да ты философ, - сказала я мрачно.

- Я учился в коррекционной школе.

Я хотела было сказать, что в моей школе тоже было много дебилов, но шутка получилась бы слишком неприятная, а мне не хотелось его обижать. Некоторое время я просто рассматривала мир вокруг, а Герхард журчал что-то на своем мягком, не всегда понятном языке. Здесь было удивительно красиво, как в сказке. Я никогда прежде не видела ничего настолько потрясающего. Невероятные цвета, которыми переливался мир, удивительные бабочки, головки цветов, с любопытством обращающиеся к солнцу. Мне пришла дурацкая ассоциация: я будто оказалась в сердце драгоценного камня, где нет ничего, кроме красоты. Удивительные, пушистые, как сахарная вата, облака проплывали над нашими головами, а в кронах деревьев леса, лишь ненамного отступившего от края реки, я слышала щебет птиц, по-особенному мелодичный, и иногда среди теней и веток мелькали яркие пятна крыльев. На ветвях деревьев я могла разглядеть плоды, крупные, красные, не то яблоки, не то гранаты. Вокруг них и вились птицы, слишком быстрые, чтобы можно было увидеть что-то, кроме беспорядочных мазков разноцветных крыльев.

Мы шли вдоль реки, и я любовалась. У меня было странное ощущение, будто я смотрела не на реальность, а не произведение искусства. Даже не в том смысле, что все было красиво - иногда реальность бывает прекраснее любой картины, иногда она бывает прекрасна настолько, что ее и описать толком нельзя. Все здесь было таким гармоничным, каким никогда не бывает в настоящем мире. Симметрия природе не свойственна, природа это хаос и случайности, а вот человек стремится придать ей порядка, классифицировать и уложить в заранее заданные категории. Это место было рукотворным, все здесь было создано человеческим разумом с его представлениями о красоте, основанными на природе. Не то чтобы мир казался упорядоченным, скрупулезно воспроизведенным. Нет, просто он был помыслен, а природу помыслить нельзя.

- У меня тут гениальная мысль, - сообщила я и поняла, почему с Герхардом легко. Я говорила ему все, о чем думаю и не переживала, что он поймет меня как-то не так или что-то не то обо мне подумает. Герхард улыбнулся, улыбка у него была удивительная.

- А какая?

И я повторила ему то, что думала про себя, слово в слово, хотя прежде я весьма трепетно относилась к собственным редким приступам размышлений. Куда больше чем думать, я любила есть, если уж говорить об удовольствиях, получаемых с помощью головы.

- Красиво, - сказал Герхард. - Мне понравилась та часть, где мир прекраснее искусства. Я люблю снег, но его нельзя передать красками. Это грустно.

А потом Герхард вдруг указал куда-то в сторону.

- Вот, здесь я очнулся, и все снова стало хорошо.

И я увидела то, что Герхард назвал птичьим садом. Название это имело свой смысл. На ветвях деревьев, как плоды, были развешаны золотистые и серебристые, тонкокостные клетки с вензелями, венчающими их. В клетках бесновались птички, они трепетали, щебетали, метались внутри металлического каркаса, так и не сумев смириться с неволей.

- Жутковато, - сказала я.

- Глубже в лесу они уже скелетики, - сказал Герхард. И все же, несмотря на эти тревожащие детали, мир продолжал казаться мне удивительным. В какой-то момент я увидела разбросанные по траве, побелевшие от времени камни. Тропинка, на которой их было великое множество, уходила чуть глубже в лес. Там и должна была быть Констанция. Ее имя было неподвижно с самого начала, и я подумала - вдруг она без сознания или мертва?

Герхард сказал:

- Если наши с тобой родители - принцессы и принцы этой страны, то мы тогда кто?

- Мы - невинные жертвы данных в стрессовой ситуации обещаний.

Герхард нахмурился. А потом сказал:

- Ты винишь своих родителей.

- В этом - не особенно. Есть много других вещей, за которые стоило бы.

Мы вошли под сень деревьев, и сразу стало прохладно, и я поняла, как изнывала от жары до этой минуты. Я на секунду остановилась, ветви деревьев, как корона, сплелись над моей головой. Впереди лежал тесный, темный лес, изумительно очерченный, с оврагами и холмиками, и рощицами, куда пробивался свет. Белые камни на тропинке вели нас вперед. Мы пошли дальше, некоторое время молчали, а потом Герхард сказал:

- Привет.

- В смысле?

- Мы долго не общались, поэтому я решил начать разговор.

Я засмеялась:

- Привет!

- Назови три фильма, которые тебе нравятся.

Я задумалась. Я не была уверена, что мы в той ситуации, чтобы болтать, как ни в чем не бывало. Но мне хотелось ответить:

- "Ворон", "Звонок", "Змей и Радуга".

Мне всегда нравилась Темпл Грандин, в большей степени потому, что она была этологом, исследовала поведение животных, а мне нравились животные. Но еще она была аутисткой, у нее был синдром Аспергера или как-то так. В одном видео она сказала, что чтобы понимать животных, искусство и аутистов, нужно отказаться от вербального языка.

- Я не аутист, но мой папа - аутист - сказал Герхард, и я удивилась, потому что я не озвучивала своих мыслей. А потом я удивилась еще больше, потому что Герхард меня толкнул. Он выглядел безобидно, но был довольно сильным. Я полетела в овраг, и хотя посадка оказалась мягкой, я приземлилась на мховую подушку, я испугалась. Герхард спрыгнул следом.