Братья Дуровы - Таланов Александр Викторович. Страница 19

— И если бы я обладал твоим лицом, тогда получал бы жалование вдвое больше!

Посрамленный остряк и его компания поспешили скрыться.

На этом дело не кончилось. На следующий день в «Московском листке» появилась заметка, в которой клоун Анатолий Дуров подвергся решительному разносу, был объявлен нахалом, грубияном, бездарностью, артистом, недостойным показываться на арене.

Газета продолжала травлю, отчего объект ее нападок перешел в решительное контрнаступление. Случилось это на одном из представлений, когда редактор Пастухов находился в ложе и с презрительной миной глядел на выступление с дрессированной свиньей. Вдруг чушка подошла к ложе, поставила передние ноги на барьер и уставилась на сердитого редактора.

— Чушка! Назад! Иди сюда…

Свинья оставалась неподвижной.

— Иди же, говорю тебе! Не желаешь?

Свинья не меняла положения.

— А, понимаю! — воскликнул Дуров. — Старых знакомых увидела! На своих насмотреться на можешь…

Публика поняла смысл рискованной проделки и хохотала до упада над разгневанным редактором.

Газета «Московский листок» занимала по отношению к царскому правительству охранительную позицию, поэтому передовые круги русского общества приветствовали сатирические выступления Дурова. Но в его выпадах все-таки был заключен некий личный момент, обида на сына издателя.

Гораздо сильнее прозвучало выступление Дурова против другой реакционной газеты— «Гражданин», издававшейся князем Мещерским. На арену вынесли несколько газет, и Дуров предложил свинье выбрать себе издание по вкусу. Хрюшка тыкала пятачком в «Гражданина», и создалось впечатление, что она читает эту газету. Стоявший рядом Дуров комментировал: «Вот свинья и газету выбрала свинскую».

А как Дуров подготовил этот трюк? Просто, пожалуй, даже слишком просто. В день представления он, по его словам, «провел два часа тет-а-тет» со свиньей, в продолжение которых беспрерывно подносил к ее рылу газету и щелкал ею по носу. Боясь щелчка, свинья стала отворачиваться от всякой газеты. Когда же дрессировщик поднес номер, обильно смазанный салом, то чушка не выдержала и с наслаждением принялась вбирать носом вкусный запах.

Воспоминание об этом эпизоде Анатолий Дуров заключил примечательными словами: «Вот образец легкости дрессировки. Многие другие номера, кажущиеся хитроумными, так же незамысловаты и так же легко вдалбливаются в зверьков, которые всегда представляются зрителям чрезвычайно смышлеными, между тем все это не более как фокус. Очень часто изобретательность дрессировщика приписывается феноменальному уму животных».

Клоуны Дуровы, как истые поэты арены, все более становились «властителями чувств» многоликой толпы — своих зрителей. К счастью, в своем творчестве они избегали вредного подражательства и губительной банальности, приводящих к грубому ремесленничеству.

Ничего, что порой темы их выступлений перекликались, однако манера исполнения Анатолия Дурова разительно отличалась от того, что делал на арене его брат Владимир. Если Анатолий обладал богатым воображением, находчивостью в ответах и даром мгновенной импровизации, то Владимир — умением изобретательно и весело выступать со своими четвероногими и крылатыми помощниками, что позволяло ему не только забавлять, но и покорять публику, неизменно быть господином положения с первого своего появления на манеже.

В то же время Дуровы все более становились клоунами-публицистами, сатириками. Вот одно антре Владимира Дурова, показывающее, что ему, как и его брату, уже в раннюю пору были свойственны обличение и сатира.

В Москве происходили студенческие волнения, газетам о них запрещено было писать. Все объяснялось событиями в университете. В те годы студенты ходили обычно в рубашках навыпуск, с пледами вместо пальто. Начальство ввело форму и потребовало обязательного ее ношения. Многие студенты отказались. Тогда инспектор университета Брызгалов предпринял репрессии против непокорных, что вызвало новый взрыв возмущения. Решено было ретивому инспектору нанести публичное оскорбление. По жребию это должен был сделать студент Суханов. В Благородном собрании он дал пощечину Брызгалову.

Разумеется, студент был исключен из университета, а инспектор, хотя и покинул свой пост, но получил звезду от правительства.

В один из вечеров Владимир Дуров вышел на арену и обратился к униформисту-помощнику:

— Вообразите, что вы умный…

— Пожалуйста! — униформист принял соответствующую позу.

— Теперь вообразите, что вы инспектор…

Зрители, особенно студенты, насторожились, зашушукались. А клоун нарисовал мелом на своей руке звезду и дал звонкий «апач» униформисту-«инспектору».

Весь цирк задрожал от криков: «Браво, Дуров! Браво!» Публика неистовствовала все сильнее, молодежь вскочила со своих мест. Представление пришлось прервать. О случившемся немедленно донесли полицмейстеру, тот самолично препроводил артиста в полицейскую часть.

На следующий день из полицейской части его привели в канцелярию генерал-губернатора. Князь Долгоруков велел поставить стул посреди пустого зала и коротко приказал:

— Сидите, пока не приду!

Несколько часов кряду клоун просидел на стуле, слушая бой часов и разглядывая лепные узоры на потолке. Наконец, после томительного ожидания дверь отворилась, и князь крикнул с порога:

— В следующий раз ешь пирог с грибами да язык держи за зубами. А теперь убирайся из Москвы, и до тех пор не являйся, пока не забудут твоей фамилии…

Генерал-губернатору совсем не хотелось затевать нового скандала, да еще с кем?.. С клоуном!

Бич сатиры

Уж такова судьба русских клоунов: веселить народ разрешалось лишь «с дозволения начальства».

Вот образец одной из афиш середины прошлого века. «С дозволения начальства Владимирской губернии удельный крестьянин Григорий Иванов может представить нижеследующие увеселительные и забавные шутки: надевает, шляпу с ноги на голову, из зубов шляпу вверх бросит и на голову наденет; ртом соловьем засвищет, в дудку кричит уткой, в ту же дудку, как в музыку, играет; палкой будет делать, как мажор, палка на палке вертеться будет, палку на ладони перевертывает, другим концом становит, и оная будет на ладони танцевать; палку на палке концом держит, ртом играет, как на шарманке, бубне и свирели, ртом же перепелом засвищет и кричит бекасом, иволгой, травником и вороной, коровой мычит, медведем ревет, кошкой мяукает, собакой лает, кричит египетским голубем и кукует кукушкой… Будет рассказывать сказки и разные сочинения».

Как ни талантлив был Григорий Иванов в своем веселом ремесле, однако, видно из-за «разных сочинений», начальство сочло за благо предварительно проверять его выступления.

А вот другая афиша более позднего времени. С нее глядит атлетически сложенный человек с простым лицом, наивным взглядом и торчащими франтовскими усами. Правда, он — канатоходец, но все же, говоря о русских клоунах, хочется упомянуть и его, Федора Федоровича Молодцова. Уж очень хорошо умел он сочетать свое отважное искусство с юмором, с шуткой.

Афиша рекомендует его так: «Первый русский всемирно известный канатоходец и танцор на высоконатянутом канате». Ниже следует многозначительное примечание: «Вне конкуренции!»

Неуклюжая реклама не преувеличивала, а, скорее, недостаточно отражала несомненные достоинства Молодцова. Своей отвагой и мастерством он значительно превзошел стяжавшего мировую известность француза Эмиля Блондена, который прошел по канату над Ниагарским водопадом, а в Австралии — над каменоломней глубиной в сто метров.

Блонден триумфально гастролировал по столицам мира. Но в Петербурге в бесстрашии и ловкости его превзошел Федор Молодцов. Он вызвал француза на соревнование — перейти по канату через Неву. Блонден перешел ее там, где река сужается, а Молодцов в более широком месте и тем побил рекордсмена мира.