Северный богатырь. Живой мертвец (Романы) - Зарин Андрей Ефимович. Страница 41
— Фортеции не упустили бы, когда в руках была! — пробурчал Матусов.
— А что Багреев? Где он?
— И сердце, и голову потерял! Теперь царь сказал Меншикову: «Как отпишу тебе, что взял фортецию, ты сейчас ко мне на новоселье и с Катюшей!» Это с полонянкой! — пояснил Фатеев и продолжал: — Так наш Николаша словно ума лишился. И так, и этак егозил и устроил, что его при Меншикове оставили, при Катюше, значит. Я говорю ему: «Баба! От войны лыняешь!» — а он только рукой махнул.
Савелов тоже вздохнул.
— Ежели бы ты знал, сколь эта змея — любовь — ядовита!.. Мне она все сердце высосала! Вот! — и он закрыл лицо руками. — Где она, голубка моя? Может, попали в какой скит и живыми сгорели, как те! Может, этот Агафошка опять соследил их, может, так сгинули… Ах, горе мое!..
Его горе растрогало Матусова с Фатеевым, и они стали утешать друга.
— Пойдем выпьем! — предложил Матусов и, подхватив Савелова под руки, они поволокли его в гостеприимный шатер Митьки Безродного.
В стане русских кипела работа. Устанавливали пушки, складывали ядра, делали приготовления к штурму, а шведы по-прежнему уныло и безрезультатно стреляли из пушек.
28 апреля Петр снарядил 60 лодок, посадил на них три роты солдат под командой Щепотева и, проехав у самой крепости, дошел до устья Невы и там на островках высадил роты для обережения от прихода шведского флота.
К штурму было уже все готово. В ночь на тридцатое поставили последние пушки.
— Ну, а завтра и начнем! — объявил Петр, — нынче пораньше ляжем.
XXXVIII
Вся Нева
Яков томился в каземате без света и воздуха. Казалось, о нем забыли все — даже некрасивая дочь Опалева, даже враг Ливенталь. Тюремщик приходил, приносил ему на два дня хлеба, ставил воду и уходил. Яков терял силы. В измученном теле надежда на спасение медленно гасла.
«Наши придут, — думал он уныло, — но когда! Шведы успеют меня до того голодом заморить. Хоть бы смерть, что ли!»
Порой на него нападали взрывы отчаянья, и он бросался на толстую дверь и колотил в нее кулаками или прыгал, ухватываясь за решетку окна, и притягивался к нему. Но дверь была крепка, и из окошка пленник видел только мутную воду невысокой волны.
Яков совсем изнемог, сон его стал тревожен. И вдруг однажды он услышал звук выстрела. Еще и еще! Пряхов сразу вскочил на ноги и ожил.
«Что это? Спасенье?» — мелькнула у него мысль.
А выстрелы гремели, глухо доносясь до его каземата.
«Теперь бы и уйти!» — думал Яков с тоской, и всю ночь до рассвета не мог уже сомкнуть глаз.
А пушки все палили и палили.
Потом наступила мертвая тишина. Настал день. Яков метался по каземату, поджидая сторожа, но тот не пришел. А к вечеру снова поднялась пальба. Яков прыгнул на окно, но оттуда ничего не было видно. До него смутно донеслись крики.
«Наши! — снова встрепенулся он, услышав в сплошном гуле что-то родное. — Наши!»
Надежда на свободу оживила Пряхова.
Наступила ночь и снова утро. Он услышал тяжелые шаги тюремщика и весь насторожился. Угрюмый тюремщик вошел с караваем хлеба и кувшином воды. В тот же миг Яков бросился на него, с силой ударил его о пол и, выбежав из каземата, закрыл дверь и запер ее на висячий замок.
Очнувшийся тюремщик стал неистово колотить в дверь, но Яков уже бежал по сырому, узкому коридору к выходу. Он знал дорогу, по которой его водили к Опалеву, и быстро выбрался на двор, где тотчас спрятался под высокой стенкой сложенных дров.
Грохот орудий раздавался здесь громче. На дворе была заметна тревога. Проходили солдаты, офицеры шли или из комендантского дома или в дом коменданта. Несколько солдат уносили ядра, разбирая сложенную на дворе груду.
Яков скользнул за дровами и подошел к углу казарм. Там никого не было. Он выскочил и пустился бежать, незаметно скользнув на огороды.
Здесь он передохнул. Теперь в спасении он уже не сомневался. Там, за огородами, крепостная стена совсем опустилась. Он помнил, как года три тому назад он, заезжая в крепость, иногда шутя лазал через эту не оберегаемую, не защищенную часть стены. Под ней протекала узкая, мелкая Охта.
Яков двинулся между черной землей грядок, как вдруг сзади него раздался резкий оклик. Пряхов невольно обернулся и увидел Ливенталя. Тот бежал к нему, размахивая шпагой, и кричал:
— Стой, русская свинья! Я тебе!
Кровь прилила к лицу Якова. Он на мгновение приостановился, ища какого-нибудь орудия для защиты. В это время швед уже был совсем подле него и размахнулся над ним шпагой. Яков быстро нагнулся, схватил мокрый ком земли и, с силой кинув его в лицо шведа, залепил ему глаза. Офицер рванулся вперед, махнул шпагой, но Яков уже схватил его могучей рукой за горло и, опрокинув на землю, вырвал у него шпагу.
— Ну, крыса, будешь шуметь? — насмешливо произнес он.
Вымазанное грязью, перепуганное лицо Ливенталя было смешно и жалко.
— Иди прочь и меня отпусти! — взмолился швед.
— Ну, это погоди! — сказал Яков и, крепко держа его за горло, снял с него казакин, портупею и ремень, поддерживающий штаны. Потом он завернул снятым казакином голову Ливенталя, завязал ее ремнем, связал ему руки и, бросив его беспомощного среди гряд, подхватил шпагу, после чего прыгнул на гребень стены. — Фу, вот и на свободе! — весело вскрикнул он, спрыгнув на землю, и сразу к нему вернулась бодрость, сила и самоуверенность.
Пряхов осторожно пошел по берегу Охты к Неве и, спрятавшись в кустах, решил дождаться ночи. Ночь хоть и светлая, но утомленные люди ослабляют внимание.
А пушки лениво стреляли время от времени…
Был светлый полдень тридцатого апреля. Петр осмотрел орудия, обошел все позиции и сказал Шереметеву:
— Ну, мы готовы! Как вы, господа шведы? Пошли-ка ты к ним трубача. Отпиши, чтобы по-доброму фортецию сдали. Что порох-то тратить!
— Сейчас, государь! — ответил фельдмаршал и послал к Опалеву трубача.
Бравый солдат спустился с вала и, махая белым платком, затрубил. Ему навстречу вышли солдаты и повели его в крепость.
— А мы тем часом выпьем! — шутливо сказал Петр, — да и солдаты пусть отдохнут!
В ставке царя все сели за трапезу. Пили, ели, а время шло.
— Что они думают долго? Пошли еще одного! — уже хмурясь сказал Петр.
Фельдмаршал тотчас отрядил второго парламентера.
Прошел еще час. Петр в нетерпении выскочил из палатки и широкими шагами шагал перед ее входом.
— Ну, ну, — повторял он, — что-то кобенятся. Как бы плакать не пришлось! — Лицо его уже сводила судорога. — Ну, что? — крикнул он, увидев второго посланного, возвратившегося из крепости.
Тот подошел и вытянулся.
— Наказал на словах сказать, что король вручил ему крепость к обороне, а не к иному чему!
— Так! — закричал Петр. — Ну, так пусть обороняется! Стрелять! — и он быстро пошел к своим мортирам.
Раздалась оглушительная канонада. С крепости тоже ответили залпами, и земля стала содрогаться от грома выстрелов.
Савелов и Матусов были без дела. Они сидели на берегу Невы, на валу, и глядели за падавшими на крепость снарядами.
— А ловко наш бомбардир стреляет! — сказал Савелов, — гляди, так камень и сыплется!
— Чего уж! — отозвался Матусов.
Наступил вечер. Канонада гремела не смолкая.
— Пойдем спать! Нам не будет дела! — сказал Матусов и встал с земли. — Вот так фортеция! — закричал он тотчас. — Гляди, человек из воды лезет!
— Может, швед! — вскрикнул Савелов и, обнажив тесак, бросился к берегу, на который действительно карабкался вылезший из воды человек.
— Свой! — закричал последний, увидев русского воина.
Савелов приблизился.
— Яков! — Антон! — раздались два крика, и вслед за этим Матусов набросился, схватил Якова в могучие объятья и, целуя его и тиская, кричал:
— Жив! Жив!
— Пусти его, задушишь!
— Как ты выбрался?
— Да оставь! — остановил его Савелов, — видишь, он устал, вымок, может, голоден. Ты беги лучше к Митьке и водки достань, а я его к нам уведу! Ну, скорее! Идем, Яков!